Были у нас свои поэты, писатели, музыканты, художники, выпускалась собственная газета. Помимо производственной и политической ситуации в ней как раз и печатались местные таланты. В то время быть поэтом, писателем, художником не считалась чем-то, за что можно было стабильно получать деньги, чтобы как-то прожить, да и меценатов пока ещё не было. Таково было веление времени – надо было подняться из послевоенной разрухи и физической, и моральной, и этичной. Прежде всего устраивались на работу, а потом уже искали и находили себя...

«Скорая» приехала быстро. Густой «аромат», разлитый в воздухе, подсказал врачу причину обморока, не вызывающую особых пугающих последствий. Однако опытная пожилая врач поняла, что не только опьянение вызвало такой глубокий обморок. Видимо, было сильное потрясение, от которого он и потерял сознание. Врач настаивала на госпитализации, но как-то неубедительно, так что Бике-дайза, жена Мамеда, категорически отказалась.

Видно, она почувствовала, что я смотрю ей вслед. Машинально я тоже поднял руку. Что это было? Может, это всё же было приглашение? Может, надо было догнать, остановить..? Нет. Скорее всего, мы просто навсегда попрощались. А они шли красиво, очевидно, как их и учили. Впечатление было такое, что прямо на Дерибасовской уже стоит самолёт, и сейчас начнётся посадка. Если бы в самом деле был такой самолёт с рейсом в тот самый новогодний вечер, я бы согласился полететь вместе со стюардессой Валентиной туда и даже без возврата обратно! Но увы, с судьбой нельзя договориться!

И вот, наконец, этот миг настал. Зухра принесла блюдо с четырьмя люля, от которого шел головокружительный запах. Потом появился свежевыпеченный лаваш, блюдо с зеленью: лук, петрушка, кинза и яркая редиска. В соуснице Зухра подала душистую смесь томата, специй и перца. В заключение появилась тарелка овечьего сыра. Я ел, и казалось, что моя душа парит в небесах. Ничего более вкусного мне не приходилось кушать.

Каждый день я узнавал и запоминал огромное количество новых слов. И не только слова нужно понимать, но и жесты у других народов непривычные. Например, если мы, русские, хотим кого-нибудь подозвать жестом, мы поднимаем руку вперёд ладонью вверх и маним всеми пальцами. Итальянцы делают то же самое, но ладонью вниз. Если мы считаем с помощью пальцев, то загибаем их по одному другой рукой – один, два и т.д. Итальянцы собирают пальцы в кулак и по одному, начиная с большого пальца, отгибают их.

Как-то в разговоре с ним я привёл латинскую поговорку «Omne nimium nocet» («Всё излишнее вредит»). Тареев предложил мне написать эту поговорку по-латыни. Он тут же пошёл в другую комнату, достал из шкафов один из многочисленных справочников и проверил правильность написанного мною выражения. Этот случай наглядно показал, насколько глубоко и вдумчиво он оценивает всю получаемую информацию.

Хотелось схватиться за ниточку привычных ценностей, настолько ошеломляющей была новая литература о той реальности, рядом с которой и в которой мы, как оказалось, жили. И при этом мы могли чувствовать, наслаждаться музыкой, поэзией, творчеством. Могли любить, самоотверженно дружить, поддерживать и защищать друг друга.

У меня было место в самолете у самого окна в последнем ряду. На взлете из какого-то проема между потолком и полкой на меня вылилось ведро воды, но я была невозмутима. Позже стюардесса приволокла какие-то полотенца, но меня уже трудно было вывести из равновесия.

Помню, как я была поражена, узнав, что пытливый ум Леонардо да Винчи тоже не брезговал подобными вещами. Он проектировал не только летательные аппараты, но и создавал  для инквизиции всякие такие штучки, чтобы наказывать еретиков с максимальной эффективностью. Они должны были осознать, до какой степени неправы. Это трудно было бы объяснить порывами благочестия. Это больше похоже на то, как препарируют живую лягушку.

Музыка при всей своей неземной природе и возможностями интерпретаций привязана к одному человеку. И она даже сильнее, чем речь, носит следы его индивидуальности, особенности, отстраненности, чувствует приливы и знаки его неповторимой судьбы, впитывает характер того времени, когда была создана или найдена.