RC

Прошлое - родина души человека (Генрих Гейне)

Логин

Пароль или логин неверны

Введите ваш E-Mail, который вы задавали при регистрации, и мы вышлем вам новый пароль.



 При помощи аккаунта в соцсетях


Темы


Воспоминания

Содоловская Галина

 

      Великая отечественная Война. Блокада.

(Рассказ – быль участника Великой Отечественной Войны

Ефима  Марковича Райхлина).

 

22 июня 1941 года в воскресенье после подъёма я побежал к дневальному посмотреть книгу увольнений. Открыл её, нашёл свою фамилию и с удовлетворением пошёл готовиться к увольнению.

Я очень беспокоился, потому что в Ленинград из Белоруссии приехал мой отец. Чувствовал он себя неважно и хотел подлечиться у ленинградских докторов. Даже была согласована дата операции и улажены все финансовые вопросы по ней с одним из видных ленинградских профессоров. В связи с этим я просился отпустить меня на неделе, но меня не отпустили.

Я был рад ,что увижу отца сегодня.

Построение на увольнение  назначено на одиннадцать часов во дворе жилого корпуса. Я практически был готов к увольнению. Без четверти одиннадцать нам сообщили, что увольнение задерживается. А в двенадцать будет важное правительственное сообщение.

В двенадцать часов все курсанты роты собрались около репродуктора. Выступал Молотов – председатель совета народных комиссаров. Он сообщил, что германские войска и германские самолёты начали военные действия против СССР. Началась война.

Пришёл дежурный по корпусу и объявил, что увольнение отменяется.

Я был ужасно расстроен: я не увижу папу. Кто знает, когда суждено увидеться снова...

Во вторник, вдруг, меня вызвали к дежурному по училищу. Я вошел в дежурку и увидел отца. Он разговаривал с дежурным. Дежурный говорил отцу, что по приказу начальника училища никого из посторонних не допускать в училище. Но потом внял просьбам отца и сказал. чтобы мы прошли в гардероб, который располагался в полуподвале училища. Там, среди шинелей мы проговорили с отцом около часа. Отец рассказал мне, что немцы быстро продвигаются в глубь страны, а посёлок Озаричи находится в ста километрах от пограничной зоны. Ещё ему нужно было срочно распорядиться с работниками и аптекой, которой он заведовал. Мама поедет вместе с ним.

Спустя какое-то время пришел посыльный курсант от дежурного и попросил закончить нашу беседу.

Больше я своего отца никогда не видел: в марте месяце 1948 года в городе Уфа, куда эвакуировались родители, он умер в больнице.

Незадолго перед его смертью был консилиум врачей, где он слышал, как они употребляли слова на латыни.  Не зная, что отец тоже знает латынь, врачи обсуждали папино неудовлетворительное состояние здоровья.

Когда мама пришла навестить папу в больницу, он сказал ей, что скоро умрёт. Так оно, к несчастью, и вышло.

В нашем училище произошли очень заметные перемены: всех преподавателей немецкой национальности, а это была почти вся кафедра физкультуры, уволили и выслали из Ленинграда.

Перед фасадом училища ходило двое часовых, которые запрещали посторонним останавливаться перед училищем. Потом это отменили.

Начались воздушные налёты немцев на Ленинград. В один из таких налётов немцы разбомбили Бадаевские склады, где хранились продовольственные запасы продуктов для всего населения Ленинграда. Столпы дыма от пожара Бадаевских складов  неделю стояли над Ленинградом.

По рассказам моей мамы, когда они приехали с отцом в Озаричи, местечко уже было прифронтовым. Немцы были  сравнительно недалеко от Озаричей. Послушавшись совета одного знакомого командира, который защищал это местечко – он уговаривал, как можно быстрее уезжать из Озаричей, папа передал ему много медикаментов.

А также отец срочно сдал местному совету свою аптеку, рассчитался с сотрудниками, и на  предоставленной для него повозке  эвакуировался вместе с моей мамой.

Дед и бабушка остались в Озаричах, так как бабушка была очень больна. То, что они остались,  явилось их погибелью. Впоследствии немцы сожгли всех стариков-евреев в доме, который использовался под синагогу.

В конце августа 1941 года я был в карауле и стоял на посту у складов на улице Чайковского. Склады располагались в подвале жилого корпуса училища ВИТУ ВМФ. Вход в подвал был с торцевой стороны здания.

Дело было утром, начался очередной авианалёт на Ленинград.

Внезапно раздался сильный взрыв от разрыва большой бомбы со стороны Таврического сада, и меня отбросило к стене. Я сильно ударился головой, пощупал болевое место – крови не было, но понял, что ничего не слышу. Я  не мог  слышать ни шума от проезжавших машин, ни перекриков людей, пробегавших мимо  по улице Чайковского.

После смены караула пошли в санчасть, где мне определили временную потерю слуха.

Вскоре стало известно, что один лётчик совершил свой знаменитый таран. Самолёт теперь уже известного и замечательного лётчика Харитонова и немецкий бомбардировщик оба упали на Таврический сад. Немецкий самолёт упал на волейбольную площадку, где и взорвался, а немецкий лётчик погиб. Самолёт же Харитонова упал на деревья и развалился, зато лётчик, хотя был и ранен, но остался жив.

 

Август - сентябрь 1941 года. Мы патрулировали по городу Ленинграду. Город постепенно оказывался в кольце (официальным  началом блокады считается  шестое сентября 1941 года).

В сентябре была образована специальная шестая отдельная рота при штабе Морской Обороны города Ленинграда. Её создание возникло  для того, чтобы немцы не смогли взять город, что называется, в «лоб» Кроме этого предполагалось, что они могут взять  город и изнутри - морским путём, то есть - десантом.

Одновременно готовили и нас для  выброса, как ответный морской десант.

Для этого нас специально тренировали, вооружив винтовками, гранатами, патронами и бутылками с зажигательной смесью.

Наши тренировки начали проходить на набережной имени лейтенанта Шмидта: к берегу подходил катер, а нашей задачей было впрыгнуть в катер и выпрыгнуть из катера на берег. Был объявлен перерыв, и мы начали выпрыгивать на набережную из катера; в этот момент неожиданно началась бомбёжка с зажигательными бомбами. У немцев был свой расчёт - они хотели создать пожары в городе. На крышах жилых домов дежурили люди, которые сбрасывали зажигательные бомбы с крыш, чтобы  не возникало пожара.

Одна из таких зажигательных бомб упала на дорогу и взорвалась: осколок отлетел и попал мне в левое бедро ноги.

Я почувствовал ужасную боль и увидел пламя, охватившее моё бедро. Все находившиеся подле меня  вдруг,  разбежались.

Я был опасен для всех: на моём ремне крепились мешки для противогазов; в них - бутылки с зажигательной смесью, гранаты и патронтаж. Кроме этого, в моём левом кармане находились спички для зажигания: с головками из серы размером с ноготь, которые я должен был бы просунуть горящими под резинку на бутылке, если бы их применял.

Все спички, находившиеся у меня в кармане, вспыхнули!

Я быстро скинул с себя весь этот ремень и бросился на газон, где начал кататься по траве; и затем потерял сознание.

Когда я очнулся - почувствовал, что несут на носилках, но ничего не видел, так как лицо было прикрыто бескозыркой. Слышу, одна женщина спрашивает - «Где убили?». Тот, кто нёс, голосом курсанта Лёньки Анохина отвечает: - «На набережной». Когда несли - увидели, что я живой.

Принесли меня в Василеостровский Дом Культуры имени Кирова. Там был организован большой госпиталь. Он был битком забит ранеными и убитыми. Я увидел в коридоре огромное количество коек. Затем опять потерял сознание.

Очнулся  на операционном столе. Но потом опять то терял сознание, то приходил снова в себя...

Ожог был очень тяжёлый - от колена и до пупка.

Когда я очнулся в очередной раз, увидел, что лежу совершенно голый, только сверху, прикрыт простынёй.  Надо мной  склонившись стоит молоденькая медсестра лет пятнадцати - семнадцати и пинцетом отделяет сгоревшие куски одежды от  моей кожи и мяса.

Девушка заметила, что я очнулся и, покраснев, продолжала свою работу. Особенно сильно было её смущение, когда она приподняла мой член и начала обрабатывать и очищать  его. Я же готов был провалиться на месте от моей такой беспомощности и стыда.

Так, проведя своё странное существование в постоянном забытьи, я не заметил, что был переведён в другой госпиталь.

Да и не знаю до сих пор, был ли это, действительно, настоящий госпиталь.

Уже после войны я пытался его разыскать в архивах, но, к сожалению, не удалось -  не было никаких официальных данных.

Этот  госпиталь располагался в медицинской части училища имени Фрунзе (Набережная Лейтенанта Шмидта).

В госпитале из раненых находилось девятнадцать человек. Это были немногие из тех, кто выжил из двухсот двадцати или двухсот тридцати десантников, защищавших Иваньковские пороги.

Из медицинского персонала  госпиталь обслуживало две-три медицинские сестры и два-три врача.

Я лежал на железной больничной койке совершенно голый.

На спинку кровати и надо мной была натянута простыня. Ткань не должна была соприкасаться с моим телом, чтобы процесс заживления шёл быстрее. Тело моё обрабатывали специальными мазями.

Моим соседом по палате  был мичман - один из тех девятнадцати. Он был ранен в обе руки, лежал, и за ним ухаживала его жена. Она же ухаживала и за мной.

Самым ужасным  для меня были ночные бомбардировки. Во время обстрела все спускались в подвал - в убежище, оставляя меня лежать одного, так как я был не транспортабелен из-за моего ожога.

Я лежал и всё время прислушивался к взрывам, которые окружали меня. Бомбёжки были между мостами — фашисты хотели попасть в мосты, но им это не удалось.

Я неподвижно лежал и определял, где происходили взрывы - спереди или сзади нашего здания! И думал всё время, что вот-вот сейчас...упадёт... сюда...

Но время шло, и бог был милостив ко мне.

В госпитале я пролежал дней двадцать - двадцать пять.

Вскоре в госпиталь пришёл начальник медицинского училища, военный врач первого ранга Григорьев.

Первым делом, он поднял мой член, осмотрел его, затем похлопал меня по плечу и заверил, что, дескать, по мужской части у тебя всё будет нормально!

Ко мне всё время приходили наши курсанты, чтобы проведать меня. Говорили, что ожидается эвакуация из блокадного Ленинграда, - «так что не залёживайся», - говорили они. И я постарался оттуда побыстрее выписаться, чтобы быть с моими товарищами вместе. Меня выписали в ночь с двадцать третьего на двадцать четвёртое декабря тысяча девятьсот сорок первого года.

На ногах раны почти зажили; только оставалось большое белое пятно на бедре. Оно так и сопровождало меня всю мою жизнь как память об этом страшном событии.

 






<< Назад | Прочтено: 357 | Автор: Содоловская Г. |



Комментарии (0)
  • Редакция не несет ответственности за содержание блогов и за используемые в блогах картинки и фотографии.
    Мнение редакции не всегда совпадает с мнением автора.


    Оставить комментарий могут только зарегистрированные пользователи портала.

    Войти >>

Удалить комментарий?


Внимание: Все ответы на этот комментарий, будут также удалены!

Авторы