RC

Прошлое - родина души человека (Генрих Гейне)

Логин

Пароль или логин неверны

Введите ваш E-Mail, который вы задавали при регистрации, и мы вышлем вам новый пароль.



 При помощи аккаунта в соцсетях


Темы


Воспоминания

Михаил Гольдштейн

                                           

В ГЕРМАНИЮ НА ПМЖ

(Воспоминания директора завода)

 

Глава 2. ВЫЖИВАНИЕ

 

1989 год, перестройка в разгаре. Мне совершенно неожиданно предлагают принять участие в альтернативных выборах на должность директора соседнего механического завода «Красный металлист». Выборы первых руководителей - это новая инициатива союзного правительства по продвижению демократии в производство, в трудящиеся массы. Прошло уже десять лет, как я работаю Главным инженером машиностроительного завода. Это завод союзного подчинения, выпускающий торгово-технологическое оборудование и поставляющий его не только по всему Советскому Союзу, но и во многие зарубежные страны. С недавних пор завод в соответствии с конверсионными процессами, объявленными союзным правительством, передан в оборонное ведомство – Министерство судостроения. Я только что вернулся из Ленинграда с курсов повышения квалификации Главных инженеров, и ни о каком изменении своего статуса, по крайней мере, в ближайшее время не помышляю.


С предложением принять участие в выборах ко мне явилась целая делегация в составе нескольких человек, чему я был крайне удивлён, но в душе польщён. Поблагодарив ходатаев, я, естественно отказался, но меня вызвали в Горком партии и ненавязчиво, настоятельно порекомендовали всё же принять участие в выборах. И вот вчера они состоялись.

 Мое выступление на выборной конференции

на право замещения должности директора Ашхабадского

механического завода „Красный Металлист“. 1989г.

 

Из двух кандидатов, оставленных избирательной комиссией, делегаты выборной конференции подавляющим числом голосов избрали меня. Второй кандидат – действующий Главный инженер – к  моему удивлению, набрал только четырнадцать процентов голосов. Столь единодушная поддержка моей кандидатуры, безусловно, обрадовала, но одновременно заставляла думать о том, что с моим первым заместителем – Главным инженером нам вряд ли придётся работать вместе, уж слишком ущемлено было его самолюбие.


На следующий день после выборов я приехал, как всегда, по месту работы, на свой завод, с которым многие годы тесно была связана моя жизнь. Здесь после окончания школы я получил первые в своей жизни профессии токаря, а затем литейщика, здесь я обрёл друга, с которым долгие годы мы шли по жизни и остались близки и по сей день, отсюда же я уехал по направлению завода учиться на Украину, где окончил металлургический институт. Вернулся на завод я уже молодым инженером. Конструктор, старший мастер литейного цеха, старший технолог в техотделе – с каждым годом я подрастал в должностях и зарплате, но меня уже тянуло в большую металлургию. Четыре года спустя я уезжаю опять на Украину, чтобы работать по своей основной профессии: металлурга–механика.


Мне повезло. Я был принят в только что организованный научно-исследовательский институт, занимающийся ремонтными проблемами в чёрной металлургии. В те годы металлургическая отрасль развивалась невиданными темпами, обогнав по производству стали ведущие страны мира. Но на своё содержание и ремонты она тратила слишком большие средства, которые с каждым годом увеличивались. На эти деньги можно было бы ежегодно строить по два самых больших в стране металлургических гиганта, таких, как Магнитогорский  комбинат и завод „Криворожсталь“ вместе взятые. С подобным расточительством нужно было что-то делать, следовало найти решения, как остановить рост ремонтных расходов и понизить колоссальные затраты, буквально съедающие развивающуюся отрасль. Именно для решения этой государственной проблемы и был создан наш институт.


И мы мотались по всей стране, месяцами пропадая на металлургических и коксохимических заводах, горно-обогатительных комбинатах, аглофабриках, заводах по производству огнеупоров, горнорудных управлениях. Мы исследовали поставленный перед нами вопрос, считавшийся прежде далеко не главным, вникали во все детали технологии, организации и экономики ремонтного производства. В конце концов, мы пришли к выводу, что никакие технические ухищрения не приведут к искомым результатам, пока не поменяется мотивация труда ремонтников, численность которых составляла более половины всех трудящихся металлургической отрасли. Затратная экономика брежневских времён входила в прямое противоречие с объективными законами экономики производства.


Мне пришлось встречаться с первыми лицами крупнейших металлургических предприятий страны, зачастую просвещая их, уговаривая, обращая внимание на те стороны производства, которые считались как бы второстепенными. И там, где они прислушивались к нам, где внедряли предлагаемые нами новые производственные показатели, системы учёта и стимулирования, там неожиданно для них резко менялась картина. Непрерывно и ежегодно увеличивающиеся ремонтные затраты стабилизировались, а то и начинали снижаться, создавая экономию в десятки миллионов рублей.


Результатами своих исследований и внедрений мы делились в статьях, опубликованных в специальных изданиях, а то и в обычных газетах. Но однажды мы поместили большую полемическую статью в главной газете страны „Правда“, предложив на примере чёрной металлургии задуматься и другим отраслям промышленности по поводу необходимости сдерживания роста затрат, бесконтрольно растрачиваемых на ремонт и содержание основных средств. Это сулило миллиардную экономию денежных средств по всей стране.


Но родное союзное Министерство чёрной металлургии СССР думало и рассуждало совсем иначе, оно попросту закрыло нашу лабораторию, чтобы прекратить всякую полемику вокруг проблем экономики. Ведь наши выводы шли вразрез с общей политикой партии и правительства, сводимой к лозунгу: „Даёшь результат любой ценой!“. Погоня за тоннами выплавленной стали, стремление во что бы то ни стало обогнать по этому показателю Америку застилало им глаза и затыкало уши. Они отметали любые доводы о том, что в этой неразумной погоне отрасль становится неэффективной, начинает сама себя пожирать.


Вместе со своим шефом – научным руководителем мы, несколько человек, перешли в Академию Наук Украины и продолжали работать с Министерством чёрной металлургии Украины  и украинскими заводами.  Но мне уже не хотелось защищать диссертацию и оставаться в науке. Меня опять тянуло на завод, к практической работе. За десять истекших, незаметно пролетевших, лет я стал другим человеком, я  уже был сам готов возглавить производство.


Оставив всё, я вернулся в Туркмению, в Ашхабад на свой старый и родной завод, но уже в качестве Главного инженера. Здесь меня не только узнали, но и, практически, сразу признали. Именно этот последующий десятилетний период моей работы на машиностроительном заводе я считаю самым интересным и самым удавшимся в жизни. Этот завод, единственный в Союзе выпускавший определённую гамму технологического  оборудования для общественного питания, был хоть и не велик, но замечателен во всём. Это было самое умелое, самое технически оснащённое металлообрабатывающее производство в Туркмении. И этим в значительной степени оно было обязано мне,  своему техническому руководителю.


Сейчас же мне предстояло навсегда распроститься с дорогим моему сердцу заводом и перейти на другой. Возможно, кто-то и посмеётся над моей сентиментальностью, но тот, кто когда-либо работал в большом, дружном  творческом коллективе, поймёт меня без слов. Кроме всего прочего, именно здесь я встретил женщину, которая стала мне  настоящим преданным другом и женой, которая наперекор всему родила мне младшенькую дочь, и без них обеих я не мыслю сегодня своего существования.

 

* * *

Моего директора в это время на заводе не было, он находился в отпуске и ничего не знал о делах с моими выборами. С ним ещё предстояло нелёгкое объяснение. Ведь всё произошло слишком быстро. Я вернулся с курсов повышения квалификации после месячного отсутствия, а он тут же уехал в отпуск. За это время всё и решилось. Надо сказать, что, по большому счёту, мой уход с завода был в некоторой мере удобен нам обоим. Дело в том, что в последнее время по вполне объективным причинам завод стал работать с перебоями, неровно. Это ужасно злило партийных руководителей от районного до  республиканского уровня. И они всё настойчивей стали поговаривать о замене директора, подразумевая мою кандидатуру на этот пост. За десять лет совместной работы между нами было всё, как говорится, от любви до ненависти. Но при любых обстоятельствах мы никогда не теряли уважения друг к другу. Он был по-настоящему сильным руководителем, неординарной личностью, прекрасным инженером. Поэтому гонения на директора я считал в высшей степени несправедливыми. Как назло за время, пока он находился в отпуске, мы без него по малозависящим от меня обстоятельствам исправили положение дел на заводе, и это как бы подтверждало правоту партийного начальства, готовившего смену директора. Мой же уход снимал на какое-то время альтернативу замены, давал ему существенный карт-бланш, а моя совесть была чиста.


Когда на планёрке я объявил о своём уходе, народ уже обо всём знал. Такую новость утаить невозможно, ведь люди между собой общаются. Неожиданно позвонил мой новый министр, номер один в моём условном послужном списке директора. «Пора приступать к своим обязанностям», - заявил он мне и предложил немедленно явиться к нему.


Вместе с его замом втроём мы  прибыли на новое место моей работы. Нас встретили, провели в директорский кабинет, уже битком забитый служащими заводоуправления, и  под аплодисменты меня водрузили в директорское кожаное вращающееся кресло с высокой спинкой. Отсюда теперь мне предстоит руководить. Затем был озвучен приказ о назначении, были речи, пожелания, мне вручили печать, ключи от сейфа, цветы, и все удалились. Получилось так, что на короткий период я стал руководителем сразу двух заводов – замещал директора на своём старом и одновременно заступил на место директора нового завода.


Я попросил Главного инженера остаться, нужно было сразу же решить, вместе мы или нет. Как я и ожидал, дальше работать на заводе он не собирался. Его папа, бывший министр хлопкоперерабатывающей промышленности, поскольку здесь не получилось, должен подыскать сыну другое «тёплое» место. По всей видимости, кто-то вверху, чтобы не ссориться с папой из-за сына, воспользовавшись возможностью горбачёвских перемен, дипломатично ушёл от назначения действующего Главного инженера на освободившуюся должность директора, что было бы вполне естественным, и организовал выборы. Во всяком случае, с первых же минут прихода на новый завод мне пришлось заняться формированием команды управленцев, способных самостоятельно и ответственно трудиться, не мешая друг другу, тянуть воз в единой упряжке.


Ни я, ни кто-то другой даже в страшном сне не смог бы себе представить, что вся моя последующая жизнь будет посвящена одной-единственной цели: выживанию моего нового завода. Выживанию, вопреки всем негативным процессам, идущим в стране и в республике в рамках горбачёвской перестройки, вопреки процессам, прямо или косвенно ведущим к развалу народного хозяйства страны и как следствие – остановке промышленных предприятий.


Этот завод не был для меня чем-то новым, но, безусловно, он обладал и своими особенностями. Входил он в состав Министерства местной промышленности, где был одним из крупнейших и ведущих предприятий. По сути это было объединение – три отдельных участка в разных частях столицы, и по филиалу в каждом из пяти областных центров. Так что мне придётся довольно много времени проводить на колёсах. Распределение ролей по участкам весьма просто:  на одном организован выпуск кроватей, на другом – мебели для учебных заведений, на третьем – выпуск литой алюминиевой посуды. Ассортимент каждой группы изделий широк и разнообразен, пользуется высоким спросом у населения и составляет примерно три четверти товарного объёма завода.


Остальной товарный объём дают областные филиалы, занятые ремонтом и поверкой весового хозяйства республики. Это значит, что все весы в республике, от обычных рыночных до многотонных железнодорожных, находятся под контролем нашего завода. Ничего не производя, а лишь выполняя поверки и ремонт весов по всей республике, эти подразделения вносили существенную долю в товарный объём завода. Когда же производственные участки проваливали по каким-либо причинам выполнение плановых заданий, весоремонтные подразделения с лёгкостью компенсировали недостающие объёмы, и завод в целом был всегда на высоте.


Вот почему фотография моего предшественника бессменно висела на городской доске почёта, а сам он был у городского начальства в фаворе. Сейчас же он несколько месяцев руководит другим предприятием, и, я уверен, придумывает, как и здесь аналогичным образом выполнять производственный план. Ничего не поделаешь, к этому призывает нас плановая экономика, где важнейшим показателем является товарный объём производства. Теперь план как дамоклов меч будет висеть и надо мной в течение всей моей директорской жизни.


Воспользоваться услугами весоремонтных подразделений в полной мере мне так и не пришлось, поскольку мой предшественник незадолго до своего ухода создал из них объединённый кооператив. Это ещё одна примета и выдумка перестроечного времени, прямо нацеленная на развал налаженной хозяйственной государственной системы. Конечно же, разгадать в то время, к чему приведёт кооперативное движение, было очень не просто. В соответствии с уставом весоремонтный кооператив входил в состав завода, был ему подотчетен, оставаясь при этом хозяйственно самостоятелен. Такой оборот дел был настоящим подвохом и создавал кучу проблем. Планирование, зарплата, кадры, прибыль – главные рычаги управления любым производством – всё это перешло в руки кооператива, а вот производственные помещения, оборудование, снабжение и отчётность перед вышестоящими органами оставались за заводом. Весоремонтный участок, существенно снизив свои товарные объёмы, - зачем напрягаться, если и так можно поднять своим работникам зарплату, - превратился из палочки-выручалочки в прямого нахлебника. Воздействовать же на него административно я уже не имел права.


Снижение товарных объёмов необходимо было компенсировать в сфере основного производства, увеличив выпуск освоенных и начав производство новых изделий. Не мог же я, только что придя на завод, начать свою карьеру с провалов. С этого момента и началась моя директорская жизнь, которую можно охарактеризовать одним словом – ВЫЖИВАНИЕ.


Я вынужден был по-иному взглянуть на окружающую действительность и по-иному осмыслить своё место в ней. Перестройка, гласность, демократизация общества уже изменили нашу страну, они вызвали к жизни в союзных республиках и национальных образованиях мощные процессы национального самосознания. Вопросы языка, культуры, религии, исторических ценностей, народных ремёсел стали не только муссироваться в прессе, но реально возрождаться, находя понимание в сознании и в душах людей. Меня же из всего этого занимал, прежде всего, поиск чего-то нового из серии хорошо забытого старого, что можно было бы без труда освоить в производстве и что нашло бы понимание и высокий спрос у населения.


Моё внимание остановилось на довольно экзотическом предмете под названием докмадорак – специальный инструмент, используемый в ручном ковроткачестве для уплотнения узлов. Он имеет вид металлической гребёнки с длинными зубьями, алюминиевым основанием и деревянной ручкой. Ковровщица, держась за ручку, с силой бьёт гребёнкой по только что повязанным узлам, и тем самым уплотняет их, превращая в плотную ковровую ткань. При этом искусство ковровщицы состоит в том, чтобы создать заранее задуманный узор, строго отвечающий стилю, линиям и цвету, и добиться равномерной по всей поверхности ковра плотности. Туркменские ковровщицы перенимают древнее искусство из поколения в поколение от своих матерей, бабушек и прабабушек, бережно сохраняя стиль и традиции. Но без докмадорака вручную ковёр не соткать.

 

Основные  инструменты,

используемые в  ручном ковроткачестве.

Докмадорак - посредине

 

Мы быстро подготовили необходимую оснастку, выпустили первую пробную партию и передали её торговле. К моему изумлению, вся партия мгновенно была раскуплена. Тогда мы поставили производство этих нехитрых изделий на поток, и вскоре во всех хозяйственных магазинах они появились на витринах. Мне рассказывали, что люди, выезжавшие по туристическим путёвкам в Иран и Афганистан, прихватывали с собой по нескольку штук докмадораков, чтобы там продать их и иметь немного дополнительной валюты сверх разрешённого количества.


Это был пробный шар. Я понял, что нужно осваивать производство и выпускать как можно больше новых изделий массового спроса, опираясь на любые ресурсы, какие только можно найти. Переходя от одного вида к другому, постоянно маневрируя ассортиментом, ресурсами, ценами, изучая спрос и удовлетворяя его, можно не только удержать завод на плаву, но и нарастить объёмы товарного производства. Лишь бы не мешали вышестоящие.


В стране, между тем, происходило что-то непонятное. Из магазинов постепенно исчезли такие товары массового спроса, как холодильники, телевизоры, магнитофоны, стиральные машины. Но теперь уже и такие простые вещи, как сковородки, ложки, чашки, тарелки и прочие на первый взгляд мелочи тоже пропали с полок магазинов. В этих условиях любой товар, способный удовлетворить хоть малую потребность человека, буквально сметался с прилавков. Для моего завода складывалась очень даже неплохая конъюнктура, если, конечно, обеспечить  производство сырьём.


Но всё-таки, что же произошло, почему слово дефицит приобрело столь ощутимую реальность? Какая такая причина выхолостила государственную торговую сеть страны, освободив полки магазинов от товаров массового спроса отечественного производства? Ведь совсем недавно, всего несколько лет назад, я был участником уникальной выставки товаров народного потребления, организованной по приказу М.Горбачёва на ВДНХ. Выставка ломилась от изобилия всевозможных образцов изделий, выпускавшихся, а также готовящихся к выпуску нашей промышленностью, способных удовлетворить любой человеческий спрос.


Машиностроительный завод, где я тогда работал, входил в состав Министерства машиностроения для лёгкой и пищевой промышленности, и  мы участвовали в выставке как представители общего раздела министерства. Все союзные ведомства, республики, края, области представили свою выпускаемую продукцию и перспективные образцы. Я бродил по павильону и дивился тому, как много умеет делать советская промышленность. Было совершенно ясно, что вскоре следует ожидать каких-то кардинальных решений, которые двинут вперёд производство товаров массового спроса. Нужны лишь небольшие дополнительные средства, а готовые разработки - вот они! - лежат и ждут своего часа.


Выставка размещалась в самом большом недавно выстроенном  павильоне ВДНХ. Говорили, что не все экспонаты смогли разместиться в нём, так их было много. Организована она была исключительно для правительства и специалистов, но для широкой публики полностью закрыта. Через неделю работы её тут же расформировали.


Наступила странная тишина, а затем вышло неожиданное решение правительства – упразднить Министерство машиностроения для лёгкой и пищевой промышленности и бытовых приборов, а заводы переподчинить оборонным министерствам. Оборонной промышленности в рамках конверсии предписывалось перенять на себя производство всей продукции расформированного министерства, увеличив объёмы производства и повысив качество выпускаемой продукции.


Прошло несколько лет и стало абсолютно ясно, что это был очередной просчёт Горбачёва, схожий с борьбой против алкоголизма. В итоге бытовые приборы и товары народного потребления, выпускавшиеся нашей промышленностью, исчезли практически полностью, масса народа потеряла работу и была выброшена из сферы производства, а «оборонка», если и переняла на себя кое-какое производство, то в её исполнении эти изделия стали дороже во многие разы. Сбыт этой продукции стал тяжелейшей проблемой для заводов оборонных отраслей, и они вскоре потеряли к этому виду производства всякий интерес.

 

* * *

Однажды ко мне в кабинет входит неожиданный посетитель – высокий пожилой туркмен в меховой бараньей шапке, в халате, на лице длинная седая борода. Он чабан, приехал в столицу к родичам из глубинки и, отчаявшись найти в продаже специальный ритуальный кувшин, забрёл к нам на завод. Оказывается, разузнал он, наш завод когда-то выпускал литой алюминиевый кувшин с высоким носиком и крышкой, как раз то, что он ищет. На вид этот кувшин очень изящный и называется кумган. Религиозные туркмены используют его как ритуальный сосуд для омовения перед молитвой, а чабаны – как чайник, который удобно всунуть в угли костра, где он быстро закипает.


   


Где-нибудь в полевых условиях в Каракумских песках вскипяченный на углях саксаула и заваренный в кумгане терпкий зелёный чай особенно ароматен и приятен. Его понемногу наливают в пиалы и медленно пьют небольшими глотками. Это ни с чем не сравнимое удовольствие.


Я поблагодарил старика за вовремя подкинутую идею и подарил ему кумган из музея образцов завода – выставочный экземпляр. А позже выяснилось, что оснастка, литейные формы, техническая документация – почти всё сохранилось и пылилось где-то по складам. Поэтому заново развернуть массовое производство этих изделий не представляло особого труда.


И ещё одну мысль подбросил этот старик. Чабаны в поле, зарезав барана, внутренности его запекают в углях костра. Получается очень вкусное блюдо, но специальной посуды для этого нет и не создано.


Вместе с нашим конструктором в полном соответствии с описанием, данным стариком, мы разработали специальную литую сковороду больших размеров, с высокими бортами и плотно прилегающей крышкой. Эти сковороды, кумганы, как и другая литая посуда завода „Красный металлист“, буквально сметались с полок магазинов. Как оказалось, появились даже скупщики, которые вывозили всё это в глубинку и там втридорога продавали.


Но я искал что-то более существенное, что необходимо было бы нашему народу и что позволило бы значительно нарастить  товарные объёмы завода. И нашёл. Я решил делать складные быстросборные юрты для чабанов -  этот старик не выходил у меня из головы. Лёгкие стальные тонкостенные трубы у меня есть, я получаю их для изготовления металлокаркасной мебели, а войлок на покрытие юрт буду покупать на местном войлочном заводе.


Конструкция юрты получилась очень простая.  Быстросоединяемый каркас из металлических труб образовывал цилиндр, сверху которого собиралась тоже из трубчатого каркаса сферическая крыша с отверстием посредине. Цилиндрическая часть юрты обёртывалась прямоугольными кусками войлока, а наверх набрасывалась специально скроенная и сшитая сферическая войлочная крыша. Собиралась и разбиралась юрта за полчаса, складывалась в два специальных мешка и легко помещалась на спине ишака, лошади или верблюда. Мы показали опытные образцы местным чабанам и получили от них добро.


Но мало создать образцы, сложнее развернуть производство, обеспечив его сырьём, необходимой техникой, производственными площадями. На удивление всё прошло быстро и гладко. Швейный цех, где  раскраивался и сшивался войлок, разместили в актовом зале одного из цехов. Необходимость в парадных мероприятиях отпала, время было такое, что совсем не располагало к собраниям и развлечениям. Сами же изготовили раскройные столы – это мы умели делать прекрасно. На швейных фабриках закупили раскройное оборудование, и там же я нашёл большие швейные машины, легко сшивающие войлочные полотна, кожу и тяжёлую ткань. Фабрики были на грани остановки без заказов, без работы и с радостью продавали уже не нужное им оборудование.


Следом мы освоили производство большой, так называемой гостевой юрты. Она получилась высокой и просторной как большая комната. Её предполагалось продавать местному населению, живущему в глубинке, в песках, чей быт связан с кочевым образом жизни и национальным укладом. Но оказывается, и городские туркмены, живущие в отдельных домах и имеющие свой двор, покупали эти юрты. Просто, чтобы почувствовать себя туркменом, чтобы ощутить свою принадлежность к древнему кочевому народу, они устанавливают их в своём дворе и с удовольствием проводят там время. Пол юрты застилают кошмами и коврами, полог боковой войлочной стенки приподнимают, открывают верхнее отверстие, создавая таким образом слабенький сквознячок, и опершись на подушки полулёжа отдыхают, беседуют, попивая терпкий зелёный чай. Никакая сорокоградусная жара не страшна в такой юрте. Я сам не раз испытывал это на себе и хорошо понимаю привязанность туркмен к столь экзотическому виду жилья.


Товарные объёмы постепенно стали нарастать, и моя зависимость от весоремонтного кооператива и его периферийных участков полностью пропала. Теперь уже их отчётные данные стали мне даже мешать, поскольку то резко повысят общий товарный объём, то существенно понизят. А это при плановой системе хозяйствования недопустимо. Я предложил кооперативу приватизировать помещения, оборудование и другие материальные средства путём выкупа всего этого хозяйства по остаточной стоимости. Владейте тем, с чем работаете, но не путайтесь под ногами. Проехавшись по областям, где находились филиалы, я заручился поддержкой областного руководства, министерство также поддержало меня. Вскоре я полностью освободился от сомнительного производственного подразделения.


Правда, с позиций „деловых“ людей я поступил неконструктивно, так как запросто мог распространить на кооператив собственноличные интересы и вдобавок к своей тощей зарплате директора иметь постоянную „жирную“ копейку. Я отлично видел и понимал, что от меня ждут этого шага, но так как это полностью противоречило моим принципам, пришлось разочаровать некоторых хитрецов, желавших пристегнуть нового директора к своим сомнительным делам.

 

* * *

Анализируя двадцатилетний период своей работы в качестве технического и хозяйственного руководителя производства, я с ужасом думаю о том, сколько сил и энергии было потрачено на противостояние хитрости, обману, непорядочности, и, надо сказать, не всегда успешно. Иногда и самому приходилось прибегать к нечестности, на что зачастую толкала сама система хозяйственных отношений.


Казалось бы, ну что криминального в том, что спущенный предприятию сверху плановый показатель в каком-либо месяце или квартале не достигнут. Ведь за всё ответит экономика – снизится прибыль, возможны штрафы, компенсации потребителям и так далее. Поэтому предприятие само, без всякого давления со стороны заинтересовано выправить неблагополучную ситуацию и достичь наилучших результатов.


Однако, инструмент экономических интересов в советской хозяйственной системе работал плохо и неэффективно. Зато административные методы давления снизу доверху включались мгновенно. Любой директор работал под страхом немедленного увольнения с работы по инициативе даже самой незначительной местной инстанции, например, райкома партии, даже если основное его руководство находилось в Москве. Поэтому приписки, а, по сути, грубый обман, процветали и считались нормой во всех структурах народного хозяйства на всех уровнях, от районного до общегосударственного. Они, конечно же, не приветствовались, но к ним постоянно прибегали с ведома партийных руководителей, стыдливо прикрывавших на это глаза. Но если какой-то директор был не в состоянии в дальнейшем исправить провал, то, будьте уверены, с ним расправлялись по полной программе.


Но ещё большим злом, с которым приходилось сталкиваться каждому руководителю предприятия, было банальное воровство. Любой рабочий считал незазорным вынести с территории завода всё, что плохо лежит. Не помогали ни замки, ни охрана. В одном из цехов, окнами выходящем на обычную улицу, я обнаружил подрезанные решётки и металлические сетки, отодвинув которые можно было беспрепятственно передавать человеку с улицы всё, что угодно. Я приказал заложить все окна кирпичной кладкой, оставив не закрытыми зарешёченные фрамуги. Я заставил все материалы, многие из которых раньше хранились вне помещений, внести внутрь складов. Я поменял кладовщиков и даже некоторых начальников цехов, несогласных вводить у себя более строгий учёт материалов.


В литейном участке, расположенном на отдельной территории в другой части города, я столкнулся со странной традицией хранения материалов. Прямо во дворе цеха лежат горы нескладированного алюминия в слитках: как завезли машинами при разгрузке вагона – так  и оставили.

- Зачем заносить в склад, тратить время и силы? –  заявил мне начальник цеха. – Этот мы израсходуем, и вскоре поступит новый вагон. А если обнаружится недостача сырья, подкорректируем нормы расхода, и всё будет в ажуре.


Он не хотел понимать, что создал благоприятную обстановку для разбазаривания и хищения ценного сырья – алюминия. Пришлось в срочном порядке избавляться от такого начальника. Как оказалось позже, здесь действительно систематически выносили с территории не только алюминиевые чушки, но и готовые изделия. Пойманная на этом женщина – контролёр ОТК, много лет проработавшая здесь - в наивном недоумении сказала:

- А что тут такого? Ребята мне отлили лишний казанчик или сковородочку, я и иду домой с ними. Там, смотришь, продам, и у меня появится лишняя копейка. Я ведь не ворую.


Поразительная наивность. В юности я был членом сборной команды Туркмении по волейболу и принимал участие в юношеской Всесоюзной олимпиаде, проходившей в Риге. В соревнованиях участвовали все виды спорта. Туркменская сборная команда прыгунов в воду – мальчишки 10-15 лет - вместе с тренером решили посетить Рижский центральный универмаг. На первом этаже размещался гастроном, причем все продукты были открыто выложены по полкам и ячейкам и были доступны для каждого покупателя. Тогда это было так удивительно для всех нас, привыкших видеть товар всегда за спинами продавцов, что, конечно же, у наших пацанов, в быту обычной шпаны с Ашхабадских улиц конца 50-х годов, глаза полезли на лоб, а ум набекрень. Они тут же набили карманы и пазухи конфетами, печеньем, шоколадом, а когда вышли на улицу – стали  угощать тренера. Тот схватился за голову:

- Откуда это всё у вас?

- А вон там, в магазине лежит всё в открытую, подходи и бери, сколько хочешь, - отвечают, ничуть не смутившись, пацаны.


К чести тренера, он собрал их всех и отвёл к  директору универмага, где уже сидел один из спортсменов, схваченный с поличным. Всё похищенное было вывалено на стол – целая гора. Но и директор Рижского универмага оказался нормальным человеком, он не стал раздувать скандал, а отпустил всех с добром, предварительно подарив каждому по дорогой коробке шоколадных конфет. Это был, наверное, в их жизни первый урок добра и гуманизма, а также того, что чужого брать нельзя.


Очень уж напомнила мне эта взрослая женщина, контролёр ОТК ту давнюю рижскую историю. Те мальчишки действительно были наивны, им было невдомёк, что лежащие в открытую товары нельзя просто так брать, не расплатившись, что это обычное воровство. Мне же пришлось буквально с первых дней своего прихода на новый завод заняться воспитанием людей уже взрослых, но не получивших в своё время нужных уроков, людей, с которыми предстояло работать ещё много лет.


Но хуже всего, когда воруют люди, чья прямая обязанность -  охранять имущество от хищений. Завод, когда я пришёл туда, обслуживался вневедомственной охраной  милиции. Каждый день милицейский капитан приходил, проверял своих сотрудников, запоры в помещениях, инструктировал дежурную смену, расписывался в журнале и уходил. Внешне всё было соблюдено в соответствии с установленными правилами, но до меня стала доходить информация, что в цехах систематически недосчитываются тех или иных материалов. А потом начали пропадать из кабинетов заводоуправления и других помещений кондиционеры. И никаких следов.


Одним из первых моих шагов на заводе было приведение в порядок рабочих помещений заводоуправления. Все кабинеты заново побелили и покрасили, настелили новый линолеум, в туалетах установили новую сантехнику, а стены облицевали кафелем, полностью обновили освещение, модернизировали телефонные линии внутренней, городской и громкоговорящей связи. И везде, где работают люди, установили кондиционеры, ведь без них в сорокоградусную жару невозможно даже просто высидеть на рабочем месте. Это был предмет моей особой гордости, так как достал я их с большим трудом, списавшись с Бакинским заводом кондиционеров.


Милицейский капитан как мог, успокаивал меня, обещая найти преступников, и регулярно погашал стоимость похищенного в кассу завода. Но дело-то в том, что остаточная стоимость украденных кондиционеров была невысока, и за эти деньги приобрести новые было невозможно, да и негде. Бакинский завод – это уже другое государство, валюты на покупку импортной техники у меня не было. Но что-то надо было немедленно предпринимать.


Я затребовал данные по всем известным случаям пропаж и выяснил, что из цехов систематически пропадает то несколько листов фанеры или ДСП, то стальной уголок, то трубы, а теперь и кондиционеры. Меня интересовали главным образом зафиксированные даты происшествий, которые я сравнил с журналом регистрации работы вневедомственной охраны. Как оказалось, хищения обнаруживались не всегда, и не сразу же. Но даже если и обнаруживались, мастера и начальники, не поднимая шум, списывали недостачу актами порчи или корректируя нормы расхода. Заниматься расследованием, считали они, себе дороже.


Тем не менее, статистических данных оказалось достаточно, чтобы прийти к определённому выводу, из которого следовало, что каждый раз во время происшествий на главной проходной завода дежурил пожилой охранник-инвалид. Он носил на лацкане своего пиджака Орден Красной Звезды, а в транспортном цехе работал его сын водителем грузовой автомашины.


Мы опросили жильцов соседних домов и выяснили, что автомашину, которую водил сын охранника, часто видели выезжающей по вечерам с территории завода и въезжающей поздно ночью. Выстраивалась совершенно чёткая и ясная картина: охранник с сыном под прикрытием своего начальника – капитана вневедомственной охраны милиции -  помаленьку воруют с завода материалы и имущество, а в последнее время, обнаглев, перешли на кондиционеры. Даже не новые бытовые кондиционеры стоили на рынке очень дорого, ведь населению купить их было негде.


Я не стал передавать дело на старика и капитана милиции в следственные органы, которые всё равно бы их покрыли, а нас обвинили в халатности. Я поступил проще - официально отказался от услуг вневедомственной охраны, организовав свою собственную. Старика и его сына уволил, предъявив им неоспоримые доказательства вины. Отдавать фронтовика под суд я счёл для себя невозможным.


Однако самым большим потрясением является предательство людей, которым ты безраздельно доверяешь, людей, с которыми ты дружишь, часто общаешься вне сфер производства и никогда не ожидаешь удара в спину. Столкнувшись с беспорядками учёта готовой продукции и хранения материалов в литейном цехе и убедившись, что изменить ситуацию можно, только поменяв руководство цехом, я стал подыскивать на эту должность нового начальника. Мой выбор пал на человека, с которым я был много лет знаком. Когда-то он работал начальником цеха на моём прежнем заводе, потом ушёл в другую организацию. Став главным инженером завода, я разыскал его и перетащил к себе начальником одного из ремонтных подразделений. Теперь же, когда мне потребовался начальник литейного цеха, я опять-таки вспомнил о нём.


Хорошо зная его волевой характер, любовь к самостоятельности и доверяя его большому опыту общения с подчинёнными, я был уверен, что ему без труда удастся создать жёсткий учёт и абсолютный порядок в цехе. После нескольких встреч и бесед он согласился на переход. Я поставил перед ним задачу ликвидировать все условия, позволявшие процветанию мелких краж материалов и готовой продукции. Через короткое время он действительно поднял дисциплину и навёл учёт всему, что имелось в цехе. Для окружающих он был примером самостоятельности и оперативного решения многочисленных вопросов, которые приходится ежедневно решать любому начальнику цеха. Я, естественно, был доволен своим выбором и на какое-то время успокоился.


Трагедия произошла, как это и бывает, совершенно неожиданно. Мне сообщили, что органами милиции задержан начальник и мастер литейного цеха, пойманные с поличным на воровстве готовой продукции. Они вывозили партиями литую алюминиевую посуду на автотранспорте частных перекупщиков, тут же получая с них расчёт. Дело было поставлено вполне основательно и на широкую ногу. Выдали его свои же рабочие, которым он «перекрыл кислород».


Проверка и переучёт продукции и материалов, выполненные милицейскими контролёрами, неожиданно для всех показали, что недостачи ни по каким позициям нет, следовательно, нет и воровства. Есть лишь незаконное «левое» производство из каких-то «левых» материалов. По словам задержанных, материалы предоставлялись заказчиками-перекупщиками. Следователи за определённую мзду готовы были не раздувать дело, если завод не будет настаивать. Я сделал всё, чтобы вытащить обоих из-под стражи, предоставив следствию письма-заверения, что завод, а, следовательно, государство не понесли убытков. Через пару недель оба были на свободе.


Я же решил сам убедиться в правоте выводов комиссии по переучету, прежде всего, материалов. В сказки о «левом» давальческом сырье  я не верил. Посуда делалась явно из ворованных материалов, но почему же не обнаружилась недостача? Я уже упоминал, что мы в качестве сырья использовали алюминиевый лом, сдаваемый населением и организациями. В массе лома в процессе  приёмки очень часто обнаруживался металл, внешне похожий на алюминий, но не имевший к нему никакого отношения. Этот металл отбрасывался в сторону, складировался отдельно и нами не учитывался. Однажды консервный завод под видом алюминиевого лома привёз две машины отходов консервной жести, спрессованных в брикеты. Ошибка была обнаружена, а брикеты соскладированы в общей куче непригодного лома.


Наша бухгалтер, участвовавшая в милицейской ревизии, указав на эти брикеты, неожиданно заявила мне, что они частично оприходованы цехом в качестве алюминиевого лома, пригодного для литейных целей. И тогда весь механизм воровства предстал передо мной как на ладони. Мой протеже-начальник каждую партию украденной посуды «прикрывал» сырьём из кучи непригодного лома, приходуя его соответствующими документами. Разобраться где алюминий, а где оцинкованная сталь милицейская проверка не смогла, они не специалисты,  технологи же к ревизии не привлекались.


Освободившись от милиции, мой приятель-начальник явился, как ни в чём не бывало, на работу, но место его уже было занято. Я вовсе не жалел о том, что не загнал его в тюрьму, хотя и следовало. Но работать, видеться, общаться с ним даже исключительно официально по работе я уже не мог. Я предложил ему немедленно уволиться и навсегда забыть о наших приятельских отношениях.


Но и сама жизнь тоже иногда предоставляет поучительные уроки, жестоко наказывая оступившихся. Любой директор любого предприятия мог бы рассказать десятки историй о хитроумных и не очень случаях выноса с производственных территорий инструмента, отдельных деталей, узлов, материалов, а то и готовых изделий. Но мне всегда помнится один такой случай, нелепый и трагический, приключившийся с заливщиком того же самого литейного участка. Он придумал прятать ворованные изделия – сковороды, казаны, кумганы – в высоковольтной ячейке трансформаторной подстанции, втайне подобрав ключи от дверей. Вывозил наворованное он в люльке своего мотоцикла.


Однажды при попытке вывоза заготовленной партии товара он впопыхах споткнулся внутри подстанции и, покачнувшись, нечаянно коснулся высоковольтных шин. Произошло короткое замыкание, напоминающее взрыв, и человек заживо сгорел. Он прожил ещё сутки и умер. Это был жестокий и наглядный урок всем „несунам“ на все будущие времена.

 

* * *

Первый министр на моём долгом директорском пути проработал недолго. Сам он, полуеврейских кровей, и его жена – видная красавица цыганка – довольно  быстро разобрались в процессах национального осознания, повсеместно начавшихся в республике, и потихонечку без шума уехали куда-то в центральную Россию. Действительно, то в одном, то в другом месте происходили замены руководителей русской и иной национальности на местные кадры, но я не связывал это в единый направленный процесс, так как было много работы, и заниматься подобной чепухой было просто некогда. Передо мной маячило новое большое дело, я был честолюбив, полон сил и рвался в бой. Начинался первый год последнего десятилетия 20-го века.

 


Перестройка внесла в систему формирования производственных планов новое понятие – „государственный заказ“. Это означало, что государство, не имея достаточных ресурсов для поддержания работы всей производственной сферы на территории страны, решило «отделить зерно от плевел», то есть отныне выделять производственные ресурсы только на те объёмы производства, которые входят в обязательную государственную программу. Всё остальное – дело интересов самих предприятий. Найдут заказы, обеспечат сами себя материалами – будут работать, не найдут – придётся частично сократить производство, уволить некоторое количество людей.


Но, как показала реальная жизнь, многие предприятия, не получив государственный заказ и не найдя другой работы, полностью остановились и вынуждены были отправить своих людей в долговременные отпуска или же просто уволить.  Именно с этого момента в стране началась повальная безработица, толпы людей оказались на улице без средств к существованию, отчего в первую очередь пострадали, конечно же, наименее защищённые пожилые люди.


В Туркмении, промышленно слаборазвитой республике бывшего Советского Союза, эти процессы протекали не столь трагично, как, к примеру, в России, Белоруссии или на Украине. А моего завода они и вовсе не должны были коснуться, так как весь товарный объём производства подпадал под госзаказ и был полностью востребован государственными торговыми базами. Но в действительности, как оказалось позже, дефицит товарных ресурсов коснулся в полной мере и моего завода. Мои претензии к Госснабу и его базам зачастую оставались пустым звуком, а обращения к новому министру за помощью только озлобляли его.

 

Реджеп Сапаров - мой министр номер два.

Затем  вице- премьер, глава аппарата президента, заместитель председателя Народного совета.

В течение 20 лет бессменный соратник  Президента, предполагаемый преемник.

В 2005 году  обвинен  во взяточничестве и разворовывании госимущества  и осужден на 20 лет.

Скончался в тюрьме.

 

Министр номер два, я уже упоминал его, пришёл к нам из Госплана, имел степень кандидата экономических наук, внешне был хорош собой и, как мне показалось, совсем не глуп. Но с директорами вёл себя высокомерно и не желал входить ни в чьё положение. Скорректировать план моему заводу, то есть привести его в соответствие с выделенными ресурсами, он не желал и в последнее время стал буквально «наезжать» на меня на разного рода совещаниях. Я понимал, что дело может закончиться обыкновенным снятием меня с работы как не справляющегося с плановыми заданиями. Доведенный „до ручки“ после одного из директорских советов, я вызвал заводского юриста и приказал ему подготовить документы в арбитражный суд:

- Госзаказ должен быть полностью обеспечен государственными ресурсами. Недостаточно у государства материалов – план  должен быть снижен, скорректирован, приведен в соответствие. Решим дело через суд, всё, точка!


Юрист пришёл в ужас. Будучи сам в прошлом милицейским офицером, он не привык вступать в конфликты с начальством. А здесь ему пришлось выбирать между министром и директором, но делать было нечего, приказ я оформил письменно и тем снял с него ответственность. Весть о предстоящем хозяйственном суде директора завода со своим министром, конечно же, быстро распространилась, и окружающие, затаив дыхание, ожидали результатов.


В конце концов, суд состоялся и, как оказалось, наши аргументы были более убедительны. Приглашённые в качестве ответчиков  ни опытный юрист министерства, ни заместитель министра не нашли убедительных доводов своим завышенным требованиям к заводу, которому выдали не подкреплённый ресурсами государственный заказ. Сам факт подобного противостояния и его исход были столь необычны, что вскоре у меня появился корреспондент вечерней газеты, взял интервью и написал об этом статью. Вот вам хозяйственная самостоятельность, гласность и демократия в действии – все приметы нового времени. Планы завода были тут же скорректированы, и он из проблемного превратился в передовой. Министр же резко изменил ко мне отношение, стал считаться и, что называется, зауважал.

 

Как-то мы были с ним в командировке в приморском городе Красноводске, каждый по своим делам, но лететь назад должны были вместе. Меня провожала директриса местной фабрики товаров народного потребления, его – городское начальство, времени до отлёта оставалось еще много. На какой-то дачке недалеко от аэропорта силы провожающих объединились, были накрыты столы с шашлыками, выпивкой и закусками. Здесь я имел возможность наблюдать своего министра уже не за письменным столом в служебном кабинете, а в обычной человеческой обстановке. Городское и областное начальство, заискивая перед ним, произносило высокопарные тосты, а он после второй рюмки взял руководство столом на себя. Только обозначая, но не наливая себе и мне, он по полной разливал спиртное всем остальным, и вскоре языки присутствующих развязались, началось веселье. Я же подумал, что он ещё тот жук и, по-видимому, далеко пойдёт. И не ошибся. Вскоре Туркменбаши забрал его  в Кабинет министров на должность Заместителя Председателя, то есть своим заместителем.


Но вовсе не этим запомнился мне наш отлёт из Красноводска в Ашхабад. В аэропорту мы столкнулись с огромной толпой пассажиров, стоявших в очереди на посадку на ереванский рейс. Было что-то странное и тревожное в этих людях, и прежде всего в той тишине, которая тяжело висела над этим скопищем народа.

- Армяне, - сообразил я, узнав их по характерным чертам, - но почему так тихо? Я ведь знаю, что стоит двоим-троим армянам встретиться, и море эмоций выплёскивается через край. Что случилось?


Женщины всех возрастов одеты кое-как, кто в халате, кто в домашних тапочках, волосы растрёпаны, глаза застывшие и широко распахнуты в немом вопросе. Многие мужчины избиты, перевязаны бинтами, в разорванной одежде. Дети, женщины, мужчины жмутся друг к другу, озираясь вокруг и тихонечко перешёптываясь.

Кто-то сказал:

- Это армяне из Баку и Нахичевани. Там произошла резня в ответ на Карабахские события. Прибыл первый паром из Баку со спасшимися людьми. Туркменское правительство организовало переброску их морем до Красноводска и дальше самолётами в Ереван. Вскоре должна прибыть следующая партия.


Всё стало понятно. Как всегда, политики наделали глупостей, а пострадало простое население. Настроение было подавленное. Появились дурные предчувствия, что и в нашей спокойной республике вполне можно ожидать антирусских и иных выступлений на национальной почве. Пора было задуматься и о собственной судьбе,  но проблемы выживания завода были выше. Я решил для себя,  что пока завод работает, с нами ничего плохого случиться не может. Нужно только держаться всем вместе. Слабое, конечно утешение, но ничего другого в голову не приходило.

 

* * *

Между тем падение производства и остановки предприятий по всей стране, естественно, самым непосредственным образом по закону цепной реакции сказались и на работе моего завода. Ведь значительную часть ресурсов я получал по прямым связям с российских и украинских предприятий. Тюменский мебельный комбинат, поставлявший нам ДСП (древесно-стружечную плиту), окончательно встал. Сложности с реализацией продукции, многомесячная невыплата заработной платы, конфликты с рабочими заставили его директора пойти на массовые увольнения. Мне же это грозило остановкой двух основных цехов и потерей больше половины производственных объёмов. Без ДСП не сделаешь ни школьную мебель, ни кровати.


И тогда я пошёл на неожиданный даже для самого себя шаг, я предложил директору Тюменского комбината помощь людьми, и он согласился. Собрав своих рабочих, занятых на деревообработке, я подробно рассказал им о непростой ситуации, возникшей перед всеми нами, и изложил  свои соображения о необходимости срочного выезда в Тюмень на месяц, всё равно без ДСП работы нет.


- Будете жить в общежитии, питаться все вместе из общего котла  (часть продуктов заберёте отсюда, закупим за счёт завода), зарплату выплатим здесь, а заработанную в командировке зачтём в счёт стоимости отправленного материала. Работу выполнять любую, какую предложат. Будем сами себя вытаскивать за волосы, - так сказал им я, и никто не возразил. Все отлично понимали: помощи ждать неоткуда.


Через пару дней в Тюмень вылетела упакованная картошкой, крупами, консервами и прочим бригада в сорок человек. А вскоре поступил оттуда первый заработанный ими вагон ДСП и мы, можно сказать, были на какое-то время спасены.


Однако такой путь обеспечения материалами шёл в никуда, поделиться людьми можно один, другой раз, но не более. Следовало искать более рациональное решение. И оно не заставило себя ждать. На одном из директорских советов директор нашей ватной фабрики поднял тревогу, что не может выплатить зарплату своим работникам, так как многие предприятия – его потребители в России сократили производство или вовсе остановились, и он не может реализовать свою вату. Я задумался:

- Ведь холодов в России никто не отменял, особенно в её сибирском регионе. Следовательно, ватные куртки, штаны, телогрейки, матрацы, ватные одеяла будут шить всегда, при любом правительстве, любом укладе экономики и никакая перестройка не сможет повлиять на этот процесс. Значит, нужно не сидеть на месте, а поездить по Сибири и найти потребителей ваты, а через них и поставщиков ДСП, фанеры и других необходимых нам деревоматериалов.

 

В качестве первого места своих поисков я избрал город Томск и его регионы. Перечислив ватной фабрике деньги, взятые в банке в кредит, и таким образом выручив её директора, я вылетел в Томск вместе со своим знакомым предпринимателем, давно уже возившим оттуда лес и пиломатериалы. В Новосибирском аэропорту нас встретили партнёры моего приятеля, и мы на «газике» по хорошему асфальту без всяких происшествий прибыли в Томск, устроились в гостинице, и уже на следующий день я был в приёмной директора Томского мебельного комбината. Как оказалось, они в большом количестве производят мягкую мебель, для которой используют промышленную вату, и сами же выпускают ДСП. Моё предложение поставить партию ваты в обмен на ДСП для него оказалось как нельзя кстати. Вообще-то он получал вату из Узбекистана, но за неё надо было платить деньги, а со мной можно было рассчитаться своей же продукцией.


Завершив переговоры, он любезно откликнулся на мою просьбу показать комбинат. Одного взгляда на это предприятие было достаточно, чтобы понять, что это настоящий гигант мебельной промышленности. Только вот почему при наличии таких гигантов советский человек порой в течение всей своей жизни не мог обустроить своё жильё приличной мебелью, этого я не мог взять в толк.


Довольный успехом, я уже готов был вылететь назад, приятель тоже завершил свои дела. Но на следующий день произошло событие, задержавшее нас в Томске, по меньшей мере, ещё на два дня. В Москве произошёл правительственный переворот, власть в стране взял в руки ГКЧП (Государственный комитет по чрезвычайным происшествиям). Поползли слухи о том, что в столице народ вышел на улицы, бунтует, по улицам идут танки и введены войска, Президент Советского Союза арестован, правительство в растерянности. Плохо представляя, что в действительности происходит, мы метались между аэропортом, вокзалом и автобусной станцией, пытаясь выбрать обратный маршрут. Билетов нигде не было, все как с ума посходили. Но каким-то чудом два билета на самолёт до Новосибирска,  вылетающий через два дня, всё же мы достали, а пока проводили время, знакомясь с городом Томском и пытаясь разобраться в окружающей обстановке.


По телевизору день и ночь идёт Лебединое озеро, радио молчит, центральных газет нет, единственный вид информации, проникавшей в город, - интернет-сообщения, расклеиваемые на стенах возле горисполкома. Там же на площади собираются толпы людей, ожидающих официальной реакции городских и областных властей. Но, похоже, те не торопятся, что-то пережидают, согласовывают, к народу не выходят. А народ не молчит, слышны выкрики отдельных людей, что ГКЧП – это незаконно, это переворот, это хунта, захватившая власть. Но основное мнение толпы другое – Горбачёв с его пустыми речами и неуклюжими преобразованиями всем надоел, терпение лопнуло, нужны решительные меры по нормализации жизни, налаживанию работы предприятий и, в первую очередь, обеспечению населения продуктами питания. Если бы народу тогда предложили проголосовать, неумелой перестройке и её лидеру был бы конец.


 Пресс-конференция ГКЧП в здании МИД СССР 19 августа 1991 года


И вот по телевидению мы увидели, наконец, инициаторов новой власти, читающих с листа обращение к народу. Усталые немолодые и невыспавшиеся люди сидят лицом к телезрителям за общим столом. Лица хмурые, глаза опущены вниз. Ни одной яркой харизматичной личности, способной просто и ясно рассказать всей стране о той миссии, которую они добровольно взвалили на свои плечи.


Вместе с тем, практически всё, о чём они говорили, соответствовало действительности. Любой человек в стране был согласен с тем, что горбачёвская перестройка зашла в тупик, она не только не улучшила качество жизни народа, а, напротив, значительно его ухудшила. Остановка предприятий, массовая безработица, дефицит товаров первой необходимости, нехватка продуктов питания – это реалии сегодняшнего дня, с этим не поспоришь. Недавнее всесоюзное голосование подтвердило желание народов страны жить вместе в едином неделимом государстве. Тем не менее, лидеры союзных республик ведут деструктивную политику, стремятся растащить Союз, обещая гражданам своих республик лучшую жизнь. Горбачёв уклонился от подписания союзного договора, сбежав в решительные дни в отпуск к Чёрному морю, он болен и не способен больше управлять страной.


А вот это уже была откровенная ложь, совсем недавно Президент был в полном здравии и на виду у всего народа. Интернет-сообщения говорили о другом, что Горбачёв заперт на своей даче в Форосе и удерживается там насильно. Эта трусливая ложь, хотя правду тогда ещё мало кто знал, заставляла думать, что действия этих людей не совсем законны, что, по-видимому, нас обманывают и что, скорее всего, это настоящий государственный переворот. Что-то было в поведении этих людей, что настораживало, к ним не было абсолютного доверия. Но разбираться нам во всём этом здесь, вдали от дома было не с руки. Нужно было срочно выбираться к себе, мало ли какие события могли возникнуть в нашей республике, ведь у нас там семьи, дети, работа!


В Новосибирском аэропорту, куда мы прилетели из Томска, сразу же стало понятно, что никаких шансов улететь сегодняшним рейсом в Ашхабад у нас нет. Аэропорт забит пассажирами, кассы закрыты, все старания напрасны. Наконец, прибыл наш самолет, и мы окончательно убедились, что попасть на него нет никакой возможности.


И тут я говорю своему приятелю:

- Ещё не всё потеряно, пойдём к служебной проходной. Будем ловить экипаж.

Вахтёр назвал нам номер телефона диспетчерской и разрешил от себя позвонить туда. Оказалось, что ашхабадский экипаж уже давно отметился и где-то гуляет. Сердце ушло в пятки. Неужели всё потеряно, ведь следующий рейс только через неделю? Вдруг вижу, мимо проходят трое в лётной форме. Я хватаю за руку первого, по-видимому, старшего:

- Вы не с Ашхабадского рейса?

- Да, а что?

Я выхватываю своё удостоверение и сую ему в руки:

- Ребята, выручайте! Я директор „Красного металлиста“, застрял здесь и не знаю, как выбраться. Стоимость билетов ваша, а по прилёту -  бутылка коньяка.

- Ну, с коньяком мы, пожалуй, повременим, а вот от денег не откажемся, - улыбнулся командир, это был он.


На душе стало легко и приятно. Всё же как здорово встретить вдали от дома земляка, да такого, который и поймёт тебя, и поможет! Через полчаса наша поклажа стояла в самолёте, а мы сидели в кабине пилотов. Впервые так близко имел я возможность наблюдать за слаженной работой экипажа, и мысль об огромной ответственности этих людей за жизнь пассажиров не покидала меня в течение всего полёта. Я восхищался ими.


После того, как самолёт взлетел и лёг на курс, командир передал управление второму пилоту, а затем, развернув своё кресло лицом к нам и широко улыбнувшись, сказал:

- Ну, рассказывайте.


Мы проговорили весь полёт до Алма-Аты, где сделали посадку, а потом  и до Ашхабада. Впечатление было такое, будто мы давно знакомы и случайно встретились. Мы рассказывали друг другу разные байки, делились впечатлениями последних дней, но всех нас не покидала тревога: чем закончатся эти события, что принесут они нашей стране, нашей республике, каждому из нас?


Уже здесь, в Ашхабаде, я стал свидетелем бесславного конца гэкачепистов, этих декабристов 20-го века.

Другой лидер, Президент России, взобравшийся на танк и обратившийся к собравшемуся возле Белого Дома народу с простым словом, осудивший и Горбачёва и ГКЧП, перехватил инициативу в свои руки. Народ ему поверил, пошёл за ним. В нём была настоящая страсть, неприкрытый бунт, именно то, что в тот момент как воздух было необходимо всем людям страны, уставшим и растерявшимся от безуспешных преобразований, от навалившейся нищеты и голода, от бесперспективной жизни. 

 


Ельцин, стоя  на танке зачитывает

указ о недействительности

решений ГКЧП,

его показали по телевидению.

 

 

На волне успеха российский президент Б.Ельцин объявил Коммунистическую партию Советского Союза вне закона, а Советскую Армию и союзные предприятия объявил российской собственностью. И никто не пикнул. Униженный и лишённый поддержки Президент Советского Союза позорно сдал свою армию и Компартию, а потом отказался и от президентства. ГКЧП и его сторонники были арестованы или просто лишены своих постов. Большинство предприятий союзного подчинения на территориях республик было брошено на произвол.

 

*  *  *

Что бы там ни происходило вокруг, но в нашей республике на удивление царил мир и относительный порядок. Мой Томский вояж вскоре принёс свои положительные плоды, но, к сожалению, одноразовые. Поэтому мне пришлось продолжить поиски других партнёров. Следом я побывал в Тюмени, Архангельске, Сыктывкаре, и оттуда по наработанной ватно-бартерной схеме стали поступать на завод различные деревоматериалы.


Вопросы снабжения на тот момент были самым важным и первостепенным делом, поэтому их приходилось полностью брать на себя. Да и достойных помощников на заводе не оказалось. Сотрудники снабжения, привыкшие к полному обеспечению с республиканских баз Госснаба, плохо себе представляли свою жизнь в разъездах, командировках, гостиницах. От услуг некоторых из них пришлось отказаться, произвести перестановки, а кого-то уволить, но всё же существенного улучшения в работе этой службы не происходило. Здесь нужен был настоящий лидер, энергичный и умный, не боящийся нестандартных ситуаций, способный общаться на любом уровне, с выдумкой и куражом.


И такой человек, как ни странно, пришёл сам. Это был бывший инструктор Ашхабадского горкома компартии. Я знал его в лицо, но близко знаком не был. Он появился в столичном горкоме недавно, до этого работал первым секретарём периферийного райкома в небольшом приграничном городке. Он пришёл ко мне и откровенно сказал:

- Ищу работу. Туркменская компартия расформирована и почти в полном составе вошла в недавно организованную пропрезидентскую Демократическую партию Туркменистана. Я не согласился на такой переход и оказался на улице. Возьмёшь - буду работать не за страх, а за совесть.


Я много раз убеждался, что среди партийных инструкторов, как правило, были способные, грамотные люди. Встречались карьеристы, хитрецы, но лодырей и дураков партия не держала. Поэтому я тут же согласился взять его своим заместителем по вопросам снабжения и сбыта, но одновременно решил проверить его деловые качества, поручив довольно необычное дело.


- Вот тебе первое задание, -  сказал я ему. - Выбери вдоль  железной дороги, идущей на Дальний восток через Западную и Восточную Сибирь, все предприятия, выпускающие мягкую мебель. Кроме того, выясни в нашем МВД адреса колоний и мест заключения, расположенных по тому же маршруту. Всем им нужна вата, одним - для мебели, другим - для пошива тёплой зимней одежды. Главная твоя задача – в обмен на вату получить ДСП, фанеру, шпон, инструмент, крепёж и другие материалы, необходимые для работы нашего деревообрабатывающего производства. Но не отказывайся ни от каких предложений: круглого леса, досок, жилой и конторской мебели, выпускаемых там же, и всего прочего, что покажется тебе интересным. Всё, что не годится нам в производство, мы здесь выгодно продадим, оплатим вату и выплатим зарплату или же обменяем на нужные нам местные материалы. Срок командировки - один месяц, конечный пункт - Владивосток, связь по телефону - три раза в неделю.


Надо сказать, что я ни на йоту не ошибся в нём, и он полностью  оправдал все мои ожидания. Оказалось, что он не только умел убеждать людей, но и вызывал у них к себе полное доверие – весьма важное профессиональное качество снабженца. Ещё будучи в пути, он направил в адрес завода несколько контейнеров и вагонов с материалами. Нашим же делом было чётко и в точности выполнить договорные обязательства перед новыми партнёрами, что закладывало основы долговременных связей.


Сам же я занялся добыванием другого материала – профильной тонкостенной сварной трубы. Мы использовали в производстве разнообразные профили: круглые, квадратные, прямоугольные, различного сечения и в большом количестве. Эти трубы шли на изготовление каркасов для большинства наших изделий: кроватей, школьной мебели, разборных юрт и многого другого. Всего несколько предприятий в Союзе выпускали такие трубы, но предметом моих интересов был Московский трубный завод, наш старинный поставщик. Однако без предварительной оплаты он никак не соглашался отгружать нам трубы, поскольку условия взаимодействия предприятий с распадом Союза изменились, единая банковская система перестала функционировать, движение денег между бывшими республиками полностью прекратилось.


И опять на помощь пришла испытанная денежно–бартерная система взаиморасчётов. В Ашхабаде я расплатился с фармакологической фабрикой за йод, а с кооперативным предприятием - за синтепон, отгруженные в Москву. В Москве же фармацевтическая база, получившая йод, и швейное объединение, получившее синтепон, выплатили их стоимость по нашей просьбе Московскому трубному заводу, который на всю полученную сумму отправил необходимые нам трубы.


И ещё одна проблема не давала мне покоя ни днём, ни ночью. Она касалась работы литейного цеха, где выпускалась литая алюминиевая посуда. До сих пор пищевой  алюминий в слитках поставлялся с Ташкентского завода „Вторцветмет“ регулярно и в сроки. Туркменистан по всей своей территории собирал цветной лом, отправлял в Узбекистан, а оттуда в пропорциональном количестве получал марочный алюминий. Мой завод забирал себе большую часть поставок, так как был самым большим потребителем этого материала в республике, и до сих пор не испытывал в нём недостатка.


Но распад Союза и здесь всё изменил. Вторцветмет перестал быть всесоюзной организацией, а её Туркменский филиал превратился в получастную контору, которой до моего завода не было никаких дел. Алюминиевый лом перестал централизованно собираться по всей территории республики и сдаваться на переплавку, прекратились поставки марочного алюминия. Мой литейный цех постепенно начал снижать производственные объёмы, пока совсем не остановился. Рабочих пришлось отправлять в вынужденные долгосрочные отпуска. Обращения за содействием в министерство, в ещё тогда существовавший Госснаб, а также непосредственно в правительство не давали никаких результатов. Возникала снова ситуация, когда нужно было самим себя вытаскивать за волосы. И я опять пошёл на нестандартный шаг – дал объявление в газете о том, что принимаю на завод алюминиевый лом от любых поставщиков. Расчёты за лом провожу на месте деньгами по более высоким ценам, чем это делал Вторцветмет, или же рассчитываюсь продукцией завода.


Что тут началось!!! Бомжи, школьники, домохозяйки, торговцы, фирмы – все потащили алюминиевый лом ко мне на завод, унося с собой взамен хоть и небольшие, но честно заработанные деньги. На этом фоне появились периферийные сборщики лома, которые сдавали его заводу крупными партиями, а в обмен увозили продукцию завода и с выгодой для себя продавали в своих регионах. В общем, за короткое время я насобирал несколько вагонов алюминиевого лома и отправил его на переплавку в Ташкент. Но и ташкентцы оказались не „лыком шиты“. За свою работу они не стали брать деньги, а оставили себе часть алюминия, который могли значительно выгодней продать другому потребителю.


Это меня ничуть не огорчило. У меня было сырьё, и мой литейный цех мог спокойно продолжать работу. А алюминиевый лом по-прежнему поступал на завод от самых разных ломосдатчиков. И тогда я сделал следующий шаг, я вспомнил, что я всё-таки тоже металлург:

- Зачем отдавать алюминий узбекам на переплавку и платить за это втридорога, когда я и сам у себя смогу сварить марочный алюминий. Правда, по специальности я не технолог-металлург, а инженер-механик заводов чёрной и цветной металлургии, но ведь что-то я  всё-таки в этом деле понимаю?!


Обложившись книгами и справочниками, я набирался нужных знаний и одновременно разыскивал необходимые литейные добавки для проведения опытной плавки. В конце концов, все компоненты были найдены, и опытная плавка с целью получения марочного алюминия состоялась. Наша заводская лаборатория подтвердила чистоту полученного металла, позволявшую использовать его для производства литой алюминиевой посуды. Но нужны были более авторитетные заключения. Аналогичную экспертизу провёл у себя Институт химии при Академии Наук Туркменистана и подтвердил наши выводы. Результаты анализов были отправлены в санитарную инспекцию Минздрава республики и оттуда получено разрешение на использование лома в качестве исходного сырья. Это была настоящая победа, позволявшая покончить с зависимостью от поставщиков алюминия. Лома в республике было достаточно, чтобы на многие годы, перерабатывая его в полезные людям изделия, обеспечить завод работой. Вызывало тревогу лишь то, что крупные сборщики лома в поисках большей выгоды стремились продать его за рубеж иностранным покупателям, платившим валютой или дефицитными импортными товарами. Следовало в дальнейшем как-то воспрепятствовать утечке сырья, но как - я ещё плохо себе это представлял.

 

*  *  *

Между тем  национальное строительство в республике шло полным ходом. В декабре 1991 года прекратила своё существование Туркменская ССР, объявив себя независимым государством Туркменистан. Компартия Туркмении дружными рядами перешла в Демократическую партию Туркменистана, а президент бывшей союзной республики был почти единогласно переизбран Президентом независимой демократической республики Туркменистан.  


Одновременно были созданы и обнародованы новый гимн Туркменистана и клятва на верность государству и Президенту, флаг страны поменял свой цвет на зелёный, был также разработан и утверждён новый герб страны, посреди которого изображён ахалтекинский конь – особая гордость туркмен.


Из всех республик бывшего Союза Туркменистан практически последним встал на путь независимости, когда стало окончательно ясно, что страна развалилась, и нужно рассчитывать теперь на собственные силы. Все эти преобразования, связанные с государственным переустройством, происходили достаточно мирно, без особых эксцессов со стороны населения. Однако чересчур высокий процент всенародной поддержки  кандидатуры Президента на выборах, обнародованный в газетах, – 99,5 процента,-  не мог не обратить на себя внимание.


Это была чистой воды фальсификация, поскольку физически никакими путями добиться такого процента, кроме обмана, невозможно. На тех выборах я был Председателем одной из участковых комиссий, куда входили представители нескольких предприятий, школ и учреждений столицы. Несмотря на все наши старания привлечь как можно больше жителей участка к выборам, многие люди в этот день отсутствовали дома или просто отказывались прийти на избирательный участок.  Причины были разные, но не о них речь.


К исходу дня подсчёт голосов в целом по избирательному участку показал немногим свыше 70 процентов проголосовавших „за“ и несколько процентов „против“. Если так же было и на других участках, то выборы следовало считать состоявшимися и можно было говорить о действительно всенародной поддержке Президента.


Но такое положение дел не удовлетворило руководителей выборами. По всем избирательным участкам поступила команда максимально поднять процент участия населения в выборах. Пришлось заполнять оставшиеся пустые бланки бюллетеней, вбрасывать их в урны и таким образом добавлять процент участия населения в выборах и голосов „за“. На восьмидесяти двух процентах мы остановились и с подписанным протоколом явились в вышестоящую районную избирательную комиссию. Там набросились на нас и потребовали поднять процент ещё выше. Это было уже слишком, я отказался исправлять документы и ушёл. Всё было улажено с моим заместителем, директором пивзавода. Уверен, так же поступили и с другими избирательными участками.


Оспаривать результаты выборов или легитимность выбранного президента ни у кого и в мыслях не было. Какая разница - 60 или 99 процентов, ведь выборы были безальтернативными, кандидат-то был единственный? Но подобная фальсификация подрывала доверие граждан к новой власти, говорила о её лживости и ещё о многом: о нежелании Президента знать истинную правду, о стремлении президентского окружения к подхалимажу и лести, о том, что правда для простого труженика отныне будет ещё более недоступна, чем в недавние прошлые времена.


Дальнейшая жизнь в ближайшее же время  полностью подтвердила эти предположения. Прежде всего, во всех местных изданиях была запрещена любая критика текущей жизни, все статьи и публикации и даже анализы статистической отчётности должны теперь носить только позитивный характер. С публикуемых фотографий должны смотреть на нас только счастливые и улыбающиеся лица соотечественников. По радио должна звучать только национальная музыка и бодрые рассказы-отчёты о текущих достижениях трудовых коллективов новой страны, обретшей независимость и самостоятельность.

По телевидению стали показывать бесконечные отчёты о поездках Президента в ту или иную область республики. Везде ему устраивают пышные встречи с концертами и цветами, бросаемыми под ноги, в его честь читают стихи, поют песни и гимны, девушки в национальных платьях танцуют. Везде улыбки и радость.


А затем начинается «разбор полётов». В самом большом зале посещаемого им города или ведомства Президент сидит в своём инкрустированном золотом кресле за столом президиума и поучает, как надо работать. Кресло и ковровые дорожки постоянно возят за ним, куда бы он ни поехал. Иногда доходит до курьёза – ковровую дорожку расстилают посреди хлопкового или пшеничного поля и по ней Президент шагает навстречу встречающим его труженикам. Такие встречи и следующие за ними совещания для местного руководства наиболее опасны, так как в мгновение ока любой из них может лишиться не только своего поста, но и свободы. Но бывают и награждения, и неожиданные повышения по службе. Никто заранее не знает, чем закончится такая встреча, и поэтому местное начальство до последней минуты  пребывания высокого гостя стремится доставить ему удовольствие, расцвечивая визит песнями, танцами, бодрыми детскими стихами и, конечно же, рапортами о своих мизерных достижениях, которые подаются как очередная трудовая победа.


Но самые грандиозные и интересные спектакли разворачиваются на экранах местного телевидения во время трансляций заседаний Кабинета министров, Председателем которого является опять-таки Президент. Члены Кабмина – его заместители, министры, руководители областей, военачальники самых высоких званий – все без исключения вскакивают при первом же его кивке, втягивают голову в плечи, опускают глаза вниз и беззвучно начинают оправдываться. Они становятся похожими на нашкодивших пионеров, отчитываемых пионервожатым. Немного позже, чтобы выглядеть солиднее в глазах телезрителей, они придумали держать в руках блокноты и делать вид, что записывают мудрые советы и указания Главы правительства и государства.

 Заместитель Главы политсовета Демократической партии Туркменистана,

доктор философии, бывший преподаватель марксизма-ленинизма

Онжик Мусаев целует руку своему шефу по партии Великому Туркменбаши.

С этого момента целование руки Вечно Великого Сердара столо обязательным атрибутом приветствия.

 

Чтобы выглядеть в глазах мировой общественности демократическим лидером, Туркменбаши ввел в структуру государственного управления  в качестве высшего представительского органа так называемый Народный Совет (Халк Маслахаты). В него вошел также и Совет старейшин (Яшулылар Маслахаты), состоящий из нескольких сотен собранных со всей страны стариков. Дело в том, что авторитет старика (яшули) в туркменском обществе всегда был высок и непрерикаем. У себя в семьях, в кланах, в поселениях решение яшули является зачастую беспрекословным и окончательным. Но собранные все вместе из отдаленных мест зачастую малограмотные старики, оторванные от собственных дел и проблем, в страхе за свои семьи, если вдруг примут неугодное власти решение, они, как и весь Народный Совет, единодушно открытым голосованием одобряют все предложенные постановления и решения. Не было ни одного случая проголосовавших против или воздержавшихся.


Задачей Народного Совета должно было стать определение главных направлений социально-экономического развития страны и принятие наиболее важных законов. Однако на поверку все это оказалось чистой формальностью. Туда выносились уже принятые властью решения и законы, которые затем единогласно утверждались двумя с половиной тысячью малосведущих, съехавшихся со всей страны, людей. Тонко манипулируя ситуацией, Отец всех туркмен Великий Сердар довольно легко добивался удобных ему «всенародных» решений – осуждение оппозиции, отказ от введения в стране многопартийности, одобрение судебной и физической расправы со своими оппонентами и пр.

На снимках- заседание Халк Маслахаты (Народного совета) в разные годы,

но сценарий один и тот же.

Сидящие в первых рядах уважаемые яшули – в одинаковых халатах и тюбетейках,

с одинаковыми букетами цветов, в одинаковых брюках, туфлях и даже рубашках на теле,

выданных им накануне, - слушают речь Туркменбаши.

По ее окончании они  дружно вскочат, и все эти цветы будут вручены Президенту

и сложены к его ногам под овации всего остального зала.

 

Мне посчастливилось быть делегатом самого первого заседания Халк Маслахаты, на котором президент представил общественности свой литературный труд «Рухнама».  Я, как и все делегаты, получил в подарок халат, тюбетейку, туфли и остальные аксессуары делегата, а так же книгу «Рухнама» в первой редакции - (через несколько месяцев мы обязаны были сдать эти экземпляры с дополнениями и исправлениями, если таковые у кого-либо возникнут). После этого заседания и целого потока славословия в адрес автора, «Рухнама» начала свое шествие по миру, а у меня как память об этом событии остались вышитая тюбетейка и значок делегата с изображением Туркменбаши.


Сидя в нарядном зале недавно выстроенного Дворца конгрессов Рухыет я со всей очевидностью понял, зачем всех нас здесь собрали. С  помощью огромного числа делегатов, не связанных между собой ни партийными, ни иными идеологическими обязательствами, переодетых, накормленных, умащенных и ублаженных, можно легко проталкивать любые антинародные идеи, облекая их в ширму демократии. Ведь никто из присутствующих не выступал с предложениями каких-либо нововведений в жизни страны и их критикой – все слушали Президента и потоки лести в его адрес от заранее подготовленных ораторов, периодически поднимая руки, голосуя «за». По сути, власть нас всех примитивно использовала.


Я хорошо помню спокойный и доверительный голос Туркменбаши, когда при выступлении с трибуны и выдвижении какого-либо  предложения он мог обратиться к залу в эдакой небрежно-простецкой форме:

- Ну, здесь все итак ясно и вопросов, конечно, нет. Или у кого-то они есть?

В зале тишина.

- Тогда давайте проголосуем. Кто «за»? – в зале ворох поднятых рук.

- Так, кто «против», «воздержавшиеся»? – ни одной руки. Да и кто ж отважится прилюдно возразить Вечно Великому Сердару!?

 

После завершения этого грандиозного шоу яшули возвращаются по своим домам, делегаты разъезжаются по городам, учреждениям и производствам, а в стране с их одобрения закрылся оперный театр, была распущена Академия Наук и ее институты, обучение в ВУЗах сократилось до 3-х лет, а в школах – до 9-ти, повсеместно было введено изучение «Рухнама», туркменская письменность переведена с кириллицы на латиницу, все делопроизводство переведено на туркменский язык и много чего еще, что делало жизнь некоренного населения многонациональной страны невыносимой. Да и коренному населению от подобных изменений в стране лучше жить не стало, скрытое недовольство и ропот внутри туркменского общества стали нарастать с каждым годом.  


Никто не ожидал столь быстрой и уродливой трансформации власти в новых условиях. Хотя демократические принципы были провозглашены и пропрезидентская партия, преобразованная из коммунистической, тоже называлась демократической, но что такое демократия, как вести себя в этих условиях, как жить и работать в условиях демократии – практически  никто не знал. Наследие недавнего коммунистического прошлого неотвратимо довлело над сознанием любого руководителя нового государства. Ведь все они, руководители областей, городов, министерств, предприятий были выходцами школы марксизма-ленинизма, и в одночасье уйти от этого было невозможно. Если в недавнем прошлом истиной в последней инстанции были для них директивы Коммунистической партии, то теперь – мудрые указания Великого Туркменбаши.


Но как бы там ни было, новые условия требовали от Президента и его окружения поиска нового решения государственного устройства, иных взаимоотношений государства и общества, государства и предприятия, государства и гражданина. Каким должно быть государство в условиях провозглашённой демократии, объявленной свободы религии, свободы предпринимательства? По какому пути направить строительство и дальнейшее развитие страны, неожиданно получившей независимость? Эти вопросы занимали как руководителей страны, так и отдельных граждан. И в этом смысле был интересен опыт многих других стран, но особенно Китая, где под руководством Коммунистической партии мирно и бескровно произошла переориентация всего народного хозяйства на рыночные отношения, основанные на сугубо экономических интересах, а по сути -  интенсивно строился капитализм.


После обмена посольствами и первых посещений Китая высокими правительственными чиновниками Туркменистана, туда отправилась по приглашению китайской стороны Туркменская делегация хозяйственных руководителей, а также представителей партии и столичной  администрации. Пятеро из восьми поехавших туда делегатов были директора ведущих предприятий и фирм города Ашхабада. В составе этой группы оказался и я.


Нас постоянно сопровождала большая группа китайских представителей, но кто из них за что отвечал было сложно понять. Они были вежливы, учтивы и предупредительны, всегда улыбались казалось, что они очень хотят нам понравиться. Мы же были серьезны и озабочены и с трудом откликались на китайскую дипломатию.

Часть нашей делегации у входа в администрацию г. Ланьджоу.

Впереди трое - директора Ашхабадских заводов;

сзади второй слева - секретарь райкома партии

Советского района г. Ашхабада Р.Иломанов

 

Китай произвёл на меня грандиозное, ошеломляющее впечатление. И вовсе не потому, что это была моя первая в жизни «заграница». Меня поразило и потрясло высокое состояние духа этого народа, единодушное стремление людей идти вперёд, преодолевать любые препятствия, осваивать новые знания, всему учиться, во всём добиваться успеха. Казалось, что с людей сняли путы, дали свободу и разрешили делать всё, что каждый умеет. И народ мгновенно откликнулся на призывы нового времени. Наряду с государственными предприятиями в огромном количестве появились средние, мелкие и индивидуальные предприятия, которые взяли на себя львиную долю услуг, предоставляемых населению. Рынки мгновенно заполнились не только товарами, ввозимыми из-за рубежа, но, прежде всего, собственного производства. Зачастую это были довольно качественные подделки под товары известных зарубежных фирм, но и цены на них были значительно ниже, а значит, были доступны  для большинства населения.


Мы побывали в столице северной провинции городе Урумчи, затем в столице одной из центральных провинций городе Ланьчжоу, где провели большую часть времени, и в порядке экскурсии – в Пекине, столице Китайской народно-демократической республики. Мы посетили свыше тридцати предприятий, встречались с руководителями заводов, городских и областных администраций, с крупными партийными функционерами. Складывалось твёрдое впечатление, что переход к рыночным отношениям -  это не пущенная на самотёк стихия, а управляемый государством целенаправленный процесс.

Фото на память у проходной одного из китайских заводов.

Впереди крайний слева - директор этого предприятия,

я - четвертый слева. 1992 г.

 

Китайская сторона в итоге предложила решение многих проблем Туркменистана в сфере бытового обслуживания населения и наполнения рынка товарами первой необходимости путём создания сети совместных предприятий. Но туркменское руководство, по-видимому, испугалось слишком высокой активности китайцев по проникновению на туркменский рынок и практически заблокировало все инициативы. Тем не менее, одно совместное предприятие, - завод по производству эмалированной посуды, - всё же было запущено в Ашхабаде.


Для меня же эта поездка даром не прошла. Я обратил внимание на широчайший ассортимент различной металлокаркасной мебели, используемой китайцами повсеместно в быту и на производстве. Многое из того, что я видел, вполне можно было выпускать на моём заводе из имеющихся в нашем распоряжении ресурсов. Я зарисовывал  в своей записной книжке эскизы всего, что казалось интересным, фотографировал образцы мебели в витринах магазинов и повсюду, где бывал, а по приезде собрал конструкторов, технологов, инструментальщиков и показал им всё это. За короткое время мы разработали и освоили производство целой гаммы всевозможной мебели на базе гнутосварных металлических каркасов из тонкостенных труб. Получились вполне функциональные и изящные на вид изделия: стулья, кресла, обеденные и журнальные столы, подставки под телевизоры, кресла для зрительных залов и прочее. Всё это раскупалось ресторанами, кафе, учреждениями и отдельными гражданами. Ничто не залёживалось на прилавках магазинов. На заводе появилось ещё одно производственное направление деятельности, обеспечивающее стабильность работы и уверенное существование коллектива.


Местная пресса и телевидение в поисках положительных примеров современной жизни независимого Туркменистана часто обращались к производственным сюжетам завода, рассказывая о судьбах наших людей и их достижениях. О заводе в те годы систематически делались радио - и телепередачи, а газеты иногда посвящали ему целые страницы. Но особенно поразило меня внимание к заводу газеты «Деловой мир», издаваемой в Москве. Один из номеров этой многополосной газеты был полностью посвящён жизни и деятельности нового независимого государства под девизом «Ваш партнёр – Туркменистан».

 Отрывок статьи в газете „Деловой Мир“ о работе

коллектива Ашхабадского механического завода „Красный Металлист“,

28 апреля 1995 года.

 

И только одна статья из всего  размещённого на восьми полосах материала рассказывала о достижениях конкретного производственного коллектива, действующего и успешно функционирующего в условиях всеобщего падения производства и неразберихи. Статья была о нашем заводе и была подана в виде интервью с директором, называлась она: «На первом плане – борьба за выживание». Это название статьи как нельзя лучше отражало реальную действительность, в которой нам приходилось жить и работать.

 

*  *  *

Итак, БОРЬБА ЗА ВЫЖИВАНИЕ. Усилия моего заместителя по коммерческой работе принесли желаемые плоды. Из многих городов сибирского региона в обмен на вату начали приходить вагоны с необходимыми нам материалами. Но для выпуска новой продукции – полумягкой каркасной мебели – нужны были качественные обивочные материалы,  производившиеся  в европейском регионе России.


Случай привёл меня в Смоленское льноперерабатывающее объединение «Смоленсклён». Здесь выпускалась великолепная обивочная ткань с разнообразным рельефным рисунком. Помимо этого меня заинтересовала так называемая «костроплита» - аналог ДСП, изготавливаемый из отходов переработки льна. Этот материал вполне мог бы быть использован в нашем производстве.


Как оказалось, мои смоленские партнёры тоже нуждались в нашей помощи. Они спроектировали и изготовили у себя установку по производству строительных блоков из отходов переработки льна, где в качестве связующего использовался химический порошок, выпускавшийся на одном из химических заводов Туркмении. Я взялся помочь им в отгрузке нескольких вагонов требуемого химиката с этого завода.

Отгрузка готовой продукции с химкомбината  „Карабогазсульфат“

 

Огромный химкомбинат располагался на побережье Каспийского моря вблизи залива Кара-Богаз-Гол. Узкий пролив на перешейке между морем и заливом был перегорожен плотиной, регулировавшей подачу морской воды в залив. Нещадное туркменское солнце исправно делало свою работу, выпаривая воду залива и оставляя на берегах пласты ценнейшей морской соли, которая и была исходным сырьём комбината.  Мне предстояло туда поехать, чтобы проследить за отгрузкой партии порошка в Смоленск и заодно познакомиться с руководством химического комбината. Кто знает, возможно, мне не раз придётся пользоваться их продукцией в качестве обменного товара.


Комбинат показался мне незаслуженно обиженным гигантом. По всему чувствовался общий спад производства и уныние в настроении людей. Некогда процветавший прибрежный посёлок Бекдаш с красивыми асфальтированными улицами, современными домами и удобными квартирами, заселённый высочайшими специалистами химической отрасли, пустел на глазах. Люди бросали всё и уезжали кто куда. Когда-то сюда со всей страны завозились самые престижные товары и лучшие продукты. А близость морского берега, баснословная дешевизна самых изысканных морепродуктов и чёрной икры, профессиональная востребованность и хорошо оплачиваемая работа делали жизнь людей, трудившихся здесь, особенно привлекательной. Перестройка, как и повсюду, оставила свой неумный, разрушительный след, превратив когда-то цветущий райский уголок в забытую богом дыру. Я ходил по комбинату и по посёлку и никак не мог согласиться с тем, что всё это в одночасье перестало быть кому-то нужным.

Бегдаш - поселок городского типа на берегу залива Кара-Богаз-Гол


 Конечно же, меня хорошо здесь встретили, кормили различными кушаньями из осетра и белуги, мы пили водку и заедали чёрной икрой, которую черпали столовыми ложками из огромной миски, и говорили, говорили, говорили. Я слушал рассказы о судьбах этих людей, отдавших свою молодость и знания комбинату, проживших здесь многие счастливые годы и вдруг оказавшихся перед проблемой выживания в самом прямом смысле этого слова. Ведь заработать на жизнь, кроме как на комбинате, было здесь негде, а он еле-еле работал, кое-как выживая, так как с распадом Союза продукция его оказалась почти никому не нужной. Его прежние предприятия-партнёры тоже стояли без работы. Мне было искренне жаль этих прекрасных людей, и слабое утешение, что я привёз им маленький заказ на работу и уже проплатил его с помощью взятого в банке кредита, немного согревало мою душу.


По приезде домой я тут же вылетел в Москву и далее в Смоленск. Ещё в Ашхабаде, когда  посадка пассажиров в самолёт уже была прекращена, я вдруг увидел, как через пассажирские салоны грузчики проносят в багажное отделение огромные и тяжёлые спортивные сумки, чем-то туго набитые.

- Деньги, - почему-то подумал я, но тут же откинул эту мысль прочь. - Ведь так, в открытую, деньги в таком количестве не возят, да и охраны среди пассажиров не видно.


Но когда рядом со мной в свободное кресло буквально плюхнулся человек, которого я хорошо знал, стало понятно, что в сумках действительно были деньги. Это был заместитель председателя банка, обслуживавшего мой завод. На мои расспросы он только загадочно улыбался, так ничего и не сообщив, зачем они везут столь необычным способом и в таком большом количестве наличные деньги.


В Домодедово меня встречала машина из Смоленска, и эпизод с деньгами сам собой вылетел из головы. Мне предстояло набраться сил, чтобы противостоять напору настоящего русского гостеприимства. Тот факт, что я чётко и быстро решил проблему поставки столь необходимой им химпродукции, произвёл сильное впечатление на руководство объединения, и они решили меня встретить от всей русской души. Три дня директор объединения и его зам не отходили от меня ни на шаг, познакомив со своим учреждением, с городом, со своими предприятиями, расположенными в окрестностях Смоленска. А вечером устраивались застолья с широким размахом. Они словно испытывали на крепость мою голову и внутренности, искренне стремясь довести до бесчувствия, но при этом и сами не отставали. Но, кажется, эти испытания я выдержал с честью. Каждое утро свежевыбритый и подтянутый я вовремя выходил из гостиницы к поджидавшей меня машине, стараясь ничем не выдать муки моего организма, накануне перегруженного спиртным. К исходу третьего дня пребывания все мои вопросы с поставкой обивочных тканей и костроплиты полностью решились, и можно было с лёгкой душой покидать гостеприимный древний город.


Но не тут-то было: я был приглашён на загородный пикничок. Выехав за город и съехав с дороги, мы оказались на прекрасной лесной поляне, где уже стояла пара машин, дымился под шашлыками костёр, и несколько человек суетились, организовывая стол. Затем подъехала милицейская машина, откуда вышел офицер в полковничьих погонах, а следом прибыло ещё несколько машин с явно не простыми пассажирами. Всем им я честь по чести был представлен, и дальше началась настоящая гульба, а проще говоря - попойка. Как выяснилось, здесь находились пара  директоров заводов, милицейское начальство, городское и областное руководство - настоящая команда единомышленников-собутыльников. Они были рады друг другу, громко разговаривали, шутили, смеялись и пили большими дозами, не забывая подливать и мне. Но самое удивительное случилось в конце этого мероприятия. Директор объединения при всех обратился ко мне и сказал:

- Вы помните, мы вместе на днях были на заводе нестандартного оборудования? Там нужен толковый крепкий директор. Я предлагаю эту работу вам, а также жильё в Смоленске. Скоро мы достраиваем наш ведомственный многоэтажный дом, там получите трёхкомнатную квартиру. Ну, как, согласны?


От неожиданности я чуть не подавился. Так вот зачем нужен был этот пикничок! Значит, это были смотрины и одновременно негласное согласование кандидатуры. Интересный способ решения кадровых вопросов! Видимо, абы кого в эту команду не принимали, а я, выходит, по всем параметрам подошёл. Приятно!


Поблагодарив хозяина и окружающих за столь лестное и неожиданное предложение, я заявил, что такие решения следует принимать только на трезвую голову, и обещал по приезде в Ашхабад посоветоваться с семьёй и в течение недели сообщить о своём решении. Меня все поздравили и пожелали скорейшего переезда в Смоленск. Мы выпили ещё по рюмке, а на завтра я уже ехал поездом в сторону Москвы, откуда срочно вылетел домой.

 

*  *  *

С Москвой я расстался, как оказалось, совсем ненадолго. Сумки с деньгами, по-видимому, тайно перевозимые самолётом, не давали мне покоя, стояли перед глазами. И я, кажется, всё понял. Россия в одностороннем порядке начала замену советских денег на новые российские банкноты. Отныне советские деньги с изображением Ленина по истечении срока обмена на территории Российской Федерации прекращают хождение, а все наличные советские деньги, осевшие в бывших республиках, с этого момента превращаются, по сути, в макулатуру. Банк, видимо, решил потихонечку часть наличности вывезти в Россию и там обменять. Но у завода на счету тоже были значительные суммы в рублях, которые через месяц могли превратиться в пшик. Получалось, что слабо работавшие предприятия, не имевшие на своих счетах средств, оказались в выигрыше, они не потеряют ничего. Мы же теряли все свои накопления.


Долго думать над смоленским предложением мне не пришлось, я просто позвонил и отказался. Нужно было срочно спасать свой завод, наши деньги. Решение, которое иначе, как авантюрой и не назовёшь, пришло мне в голову как всегда спонтанно и быстро. Я явился в банк и, посвятив в свои планы председателя банка, потребовал выдать мне наличными деньгами столько, сколько уместится в большой спортивной сумке. Он прекрасно знал размер этой суммы и приказал выдать семь с половиной миллионов рублей. Раньше никогда банк не выдал бы такую наличность директору государственного учреждения на руки. Сейчас же банкир ничем не рисковал. Напротив, переложив ответственность за эти деньги персонально на меня, банк, таким образом, снижал свои возможные потери.


Мой план был прост – вывезти  советские деньги в Москву и там через подставных граждан за небольшое вознаграждение обменять их на новые банкноты. Затем положить их на счёт Московского трубного завода и на всю сумму отправить из Москвы в наш адрес тонкостенную профильную трубу. Если всё получится без особых потерь, то денег должно хватить на два с лишним вагона.


Как это всё будет происходить, я плохо себе представлял. Главное, как говорил полководец Суворов или кто-то из других великих полководцев, нужно вначале врезаться в бой, а дальше бой сам покажет, что делать. С такими мыслями и сумкой, набитой деньгами, мы с моим замом срочно вылетели в Москву. Я уже говорил, что заместитель мой оказался очень толковым и предприимчивым помощником. Будучи вдумчивым, серьёзным и глубоко порядочным человеком, он любую работу старался привести к успеху и довести до логического конца.


Чтобы не рисковать деньгами, мы решили остановиться у дальних родственников его жены, живущих под Москвой в закрытом городе химиков Черноголовка. Здесь на огромной территории, обнесённой сплошным высоким забором и колючей проволокой, находился научно-исследовательский институт, а рядом великолепный город-спутник. Родственные связи, видимо, были не столь уж прочными. Приняли нас без особого тепла, так что через пару часов мы оказались в городской гостинице в номере на двоих. Родственник работал, кажется, начальником охраны института, поэтому устроить нас туда ему ничего не стоило. Ну, что ж, это был совсем не плохой вариант.


На следующий день мы приступили к задуманной операции. Захватив с собой сумку с деньгами, не имея за душой никакого оперативного плана, мы отправились на электричке в Москву. Сошли с неё в каком-то микрорайоне и остановились у первой попавшейся нам на глаза  сберкассе. Я вошёл туда один и, отстояв очередь, предъявил свой паспорт и сто тысяч советских рублей для обмена. Это была предельно разрешённая сумма.


Кассирша внимательно изучила мой паспорт и заявила, что я не имею права на обмен, так как живу не в России. В ответ я скорчил возмущённую гримасу на лице и, повысив голос, предложил ей более внимательно изучить мой паспорт и особенно обратить внимание на место моего рождения.

- По рождению я гражданин России, а где я в настоящее время прописан, не имеет никакого значения. Мы проживаем в союзных республиках часто не по своей воле, а по стечению обстоятельств,- апеллировал я к толпе.

- Вы не имеете права игнорировать нас, российских граждан, волею суде6 живущих за пределами России. Немедленно позовите начальника вашей сберкассы, я выведу вас на чистую воду! Я родился в Сибири, - кричал я, - что, Сибирь, это уже не Россия?


Из двери показалась испуганная начальница и, вникнув в суть конфликта, приказала обменять мои деньги. Мне выдали сто тысяч российских рублей, сделали отметку в паспорте и поставили печать.


Вышел я из сберкассы в подавленном состоянии, обстановка была предельно ясна. Для обмена всей суммы нам придётся найти, как минимум, семьдесят пять человек подставных лиц, а сколько на это уйдёт времени – никто не знает. Этот путь заводил нас в явный тупик, но испробовать его всё же следовало.


- Бабушка, бабушка, - остановил я проходившую мимо старушку, у вас паспорт есть с собой?

- Есть, сынок, а что?

- Вот вам сто тысяч рублей, зайдите в сберкассу, обменяйте их, за это я заплачу вам пять тысяч рублей.

- За пять не пойду, давай десять!

- Хорошо, согласен, но тогда приведите сюда кого-нибудь из своих знакомых.


Только удалось нам сагитировать трёх человек, как на пороге сберкассы появилась начальница и, во весь голос раскричавшись, заявила, что мы жулики, и что сейчас она вызовет милицию.  Это был реванш за  испуг во время поднятого мною скандала. Ну что тут ещё оставалось нам делать, кроме как немедленно ретироваться! Не хватало ещё объясняться с милицией...


Обескураженные неудачей, с поникшими головами мы поплелись вдоль улицы, ведущей прочь от опостылевшей нам сберкассы, соображая на ходу – что же нам дальше делать. Мы потеряли пару часов и кучу нервов, а поменяли только триста тысяч рублей. И тут меня осенило. Вокруг полно частных фирм и всевозможных обществ, они ведь тоже вполне не прочь подзаработать «на халяву». Вон над полуподвалом следующего дома виднеется вывеска какой-то конторы. Зайдём туда и всё выясним.


На этот раз на улице с сумкой, набитой миллионами, остался я, а мой зам спустился в полуподвал. Вышел оттуда он довольно скоро, но с таким кислым лицом, что, глядя на него, я невольно рассмеялся.

- Они просят за свои услуги сорок процентов и даже не хотят торговаться, - возмутился он.

- Вот и прекрасно, значит мы на верном пути. Нам нужно всего лишь обойти несколько таких контор и найти более сговорчивую, - успокоил я своего партнёра.


Переходя от одной вывески к другой, мы посетили ещё с десяток различных фирм, обществ открытого и закрытого типа, кооперативов и прочих самодеятельных организаций, не так давно появившихся в Москве, как грибы после дождя. Никто из них не соглашался на более низкий процент вознаграждения, как будто сговорились.


Сумка с деньгами порядком нам надоела, камнем оттягивая плечи, и от бесполезности всей этой затеи хотелось уже засунуть её в какую-нибудь урну и избавиться, наконец, от никчемного груза. Решив изменить район поисков, мы уселись в автобус и уже через несколько остановок  оказались на широком и красивом проспекте. Жилые дома архитектуры сталинского классицизма, огромные, светлые и просторные магазины, палисадники возле домов, зелёная зона, разделяющая проспект надвое, - всё  говорило о том, что это один из элитных районов Москвы. Но главное, что привлекло моё внимание, была вывеска «Сберкасса» на одном из жилых домов. По всему было видно, что это не захолустная рядовая сберкасса, а показательное  учреждение, как, к примеру, Елисеевский гастроном на улице Горького. Возле входа прохаживался дежурный милиционер.


Ну что, снова попытаем счастье? На этот раз зам с миллионами остался за углом дома, а я смело вошёл внутрь. В зале царила обычная деловая обстановка. Возле нескольких окошек толпились небольшие очереди москвичей, пришедших обменять свои деньги, в других окошках кто-то брал свои вклады, а кто-то сдавал деньги на хранение.


Я попросил одну из служащих позвать заведующую, и, ожидая ее, стал мучительно размышлять, как же себя повести. Вышла молодая симпатичная женщина, представилась заместителем. Лицо доброжелательное, тут же отметил я. Ладно, мир не без добрых людей, будь что будет, но правда в данном случае лучше всего, и выпалил скороговоркой:

- Я директор завода с периферии бывшего нашего с вами Советского Союза. Вот моё удостоверение личности, паспорт и командировка. У меня с собой большая сумма советских денег, которые я снял с заводского счёта. Мне нужно поменять их на новые российские и оплатить ими материалы здесь в Москве, иначе мой завод встанет. Советские деньги от других республик Россия уже не принимает. А ведь там живут  такие же люди, как и здесь, они ни в чём не виноваты. Они хотят работать и вовремя получать зарплату. Помогите поменять деньги и возьмите себе долю за услуги.

- Подождите, я сейчас, - и она скрылась в проходе коридора.


Я стал с тревогой осматривать пути возможного отступления, но вокруг всё было спокойно, народ по-прежнему занимался каждый своим делом.

- Вы бы не могли дать мне с собой ваши документы, - услышал я уже знакомый голос возвратившейся заместительницы.

- Ну вот, кажется, началось, - подумал я, однако, широко улыбаясь, протягиваю ей свое удостоверение и говорю:

- Пожалуйста, но только с возвратом!

В ответ получаю лучезарную улыбку. Нет, с таким лицом человек не может строить козни, начинаю успокаивать я сам себя.


Через некоторое время меня впускают, и я оказываюсь лицом к лицу с начальницей. Немного старше своей заместительницы, уверенная и решительная – настоящая бизнес-леди, как сказали бы сегодня, после рукопожатия она тут же спросила:

- Какой процент вы можете себе позволить оставить нам за услуги?

- Не более пятнадцати, - ответил я, - деньги государственные, и мне необходимо будет ещё этот процент отработать.

- А где они и сколько их?

- Деньги рядом, во дворе этого дома, - я подошёл к окну и указал на фигуру маячившего вдалеке своего героического зама, - а всего их семь с половиной миллионов советских рублей.

- Тогда заносите, нам ещё их нужно подсчитать, - она решительно открыла выходившее во двор окно, и я увидел, что уровень двора был почти вровень с подоконником. Через мгновение мой зам, держа в руках нашу драгоценную сумку, уже спрыгнул с подоконника внутрь кабинета, и начался подсчёт денег.


Я ещё никогда не видел, как работают профессионалы, привыкшие иметь дело с большими суммами наличности, поэтому во все глаза наблюдал за обеими женщинами. Это был настоящий цирк. Какими-то особыми движениями они брали пачки купюр, разрывали банковскую упаковку и, надавливая пальцем на торец пачки, выпуская из-под него лист за листом, одновременно считали с неимоверной скоростью.


Любая работа, выполняемая мастерски, красиво, с особым смаком, вызывает у меня восхищение. У себя на заводе таких людей я всегда выделял и особенно ценил. Оказывается, процедуру подсчёта денег можно тоже возвести в разряд мастерства и высокого искусства.


Наконец подсчёт был окончен.

- Разумеется, ни о каких взаимных расписках не может быть и речи. Всё должно быть между нами на полном доверии, - заявила начальница. – Нам потребуется несколько дней для оформления документов и обмена, так что приходите за первой суммой дня через три, а через пять дней обменяем полностью всё.

- Мы вам полностью доверяем, - ответил я, - но упаковку от денег мы заберём с собой. Это, хоть и слабое, но всё же подтверждение общей суммы, оставленной у вас.


Недоумевающему заму, когда мы вышли из сберкассы,  я пояснил, что в случае, если нас попытаются «кинуть», следы от пальцев этих двух дам на денежной упаковке послужат нам необходимым доказательством.


Впереди  нас ждали три свободных дня, из которых два было выходных, и мы решили забыть обо всём, проведя эти дни на природе. Черноголовка – город учёных, утопающий в зелени подмосковных лесов. Люди здесь ходят в шортах, ездят на велосипедах, вокруг клумбы, цветы, спокойные улыбающиеся лица, что в те годы было огромной редкостью.

 

 

Черноголовка - город ученых,

наукоград.

 

Солнечная погода ещё более усиливала наше восторженное настроение. Выпросив в гостинице у дежурной пару корзин, мы отправились в лес собирать грибы. А вернувшись с полными корзинами и опять же, выпросив большую кастрюлю, сварили их. Потом болтались по магазинам, ходили в кино, бродили по городу…. Но, не смотря на желание расслабиться, отключиться на время, забыть о делах, какая-то тревога всё время присутствовала с нами, не давая ни на минуту забыть об опасности оказаться в дураках.


Во вторник ближе к полудню все испереживавшиеся мы уже стояли возле знакомого окошка и несмело постучали. Окно было тут же распахнуто, и мы уже с известной долей облегчения спрыгнули внутрь.

- Дело пошло даже лучше, чем я ожидала, - с улыбкой сообщила начальница, -  так что уже сегодня к концу дня можете забрать всю сумму. А пока возьмите то, что есть – это больше половины.


Загрузив новенькие российские купюры в сумку, мы тем же путём вышли наружу и стали соображать, что же делать дальше. Решили не терять время и ехать на трубный завод договариваться о сроках и объемах поставки, выписать необходимые счета, выяснить процедуру оплаты наличностью.


И тут опять столкнулись с новой трудностью. Оказывается, Минфин России запретил своим предприятиям операции с наличностью в размере более полумиллиона рублей в день. Значит, для того, чтобы оплатить трубы нам придется задержаться в Москве как минимум ещё на десять дней.

– Странные  люди, не хотят принимать наличные деньги, - не укладывалось у меня в голове. И это при  том, что по всей стране задержки с зарплатой стали неотъемлемой частью работы любого предприятия.

«Кроме моего», - с удовлетворением и гордостью подумал я сам о себе.


Наш завод был давним партнёром московского трубного, и поэтому все вопросы с подбором нужного ассортимента труб, выпиской платёжных и отгрузочных документов не заняли много времени. Оставалось решить один вопрос: как быстрее и без потерь скинуть нашу наличность на расчётный счёт трубного завода. И опять мне в голову пришла счастливая мысль. Ведь у нас в Москве имеется наша родная чисто туркменская организация – республиканское Представительство. Наверняка у них есть расчётный счет, и они не откажутся с него проплатить наши трубы  взамен за полученную от нас наличность.


Как я предположил, всё так и вышло. В конце рабочего дня мы забрали в сберкассе оставшиеся деньги, сердечно поблагодарив этих двух милых женщин, и договорились навсегда забыть не только зрительные образы друг друга, но и даже сам факт нашего знакомства. Горячее сердце моего зама, правда, было растревожено прекрасными глазками и ямочками на щеках  младшей из них, но деваться некуда, дело - прежде всего.


А на следующий день мы явились в Туркменское  Постпредство. Здесь в Аксаковском переулке на Старом Арбате я много раз и в разные годы бывал и раньше. В верхних этажах старинного особняка располагались жилые комнаты для приезжих, где я часто останавливался, будучи в командировке в Москве или проездом. Это был кусочек родины на чужой территории.  А внизу в подвальной части дома находился недорогой и уютный буфет, где всегда можно было встретить кого-нибудь из давних знакомых.


Но после московской Олимпиады я надолго забыл дорогу сюда. Тогда я работал главным инженером Ашхабадского завода торгового машиностроения и с группой своих рабочих комплектовал нашим оборудованием олимпийские объекты, точнее – ресторанные  комплексы. Одним из таких объектов был огромный гостиничный комплекс «Измаилово», заместитель главного инженера которого стал вскоре моим близким другом. Отныне все трудности с жильём в Москве для меня, моих сотрудников, знакомых и близких навсегда исчезли, достаточно было позвонить. Но мой друг неожиданно умер, не выдержало сердце измены жены, ушедшей к другу его детства. Вечная ему память, я любил его вовсе не за его возможности, а потому, что был он мне близок по духу. Мы дружили искренне и бескорыстно.


Итак, я вновь стоял на пороге Туркменского Постпредства и обнаружил, что практически ничего внешне вокруг не изменилось за годы моего отсутствия. Оказалось, что здесь работает Посольство Туркменистана в России, а также Постоянное представительство Министерства торговли, и это было как раз то, что нам нужно. У них было достаточно денег на счету, чтобы оплатить наши трубы, а наличные российские деньги оказались для них как нельзя кстати. Через два дня, завершив все формальности и отгрузив два вагона труб, мы с моим замом вылетели в Ашхабад.


Впоследствии, рассказывая эту историю своим знакомым, я не раз подвергался насмешкам и выслушивал советы, как надо было поступить, чтобы присвоить себе все или хотя бы часть свалившихся на меня миллионов. Да, в эти смутные времена, когда Россия, отгораживаясь от своих соседей, бывших союзных республик, выстраивала экономические и политические заборы, многие хозяйственные руководители, имевшие доступ к никому уже не нужным тогда советским деньгам, по-видимому, воспользовались представившейся возможностью обратить их себе во благо. Но передо мной стояла задача совершенно иного рода, нужно было вопреки любым трудностям выжить и выстоять совместно всем нашим заводским коллективом, не растеряв ни единого рабочего. Поэтому ни о каких собственных выгодах я и помышлять не мог.            

 

* * *

Туркменистан не заставил себя долго ждать и тоже ввёл свои деньги – манаты. Какими должны быть эти первые туркменские деньги, что должно быть изображено на них – дебаты по этому вопросу были недолгими. Было решено изобразить на деньгах всех достоинств портрет Сапармурада Ниязова: первого Президента страны, Туркменбаши, отца всех туркмен. На металлических деньгах тоже был вычеканен профиль Туркменбаши. Народ же быстро отреагировал на это и, не долго думая, прозвал все туркменские деньги - и бумажные, и металлические - простым словом – „сапарики“.


Вначале достоинство одного маната было установлено равным половине одного доллара. Каждому работающему жителю республики выдали по шестьдесят манат, что соответствовало тридцати долларам, чтобы в один день одновременно население всей республики перешло на пользование новыми деньгами. Казалось бы, что условия установлены для всех равные. Но уже на следующий день стало известно, что у кого-то этих манат на руках оказались тысячи, и появившиеся в торговле после жесточайшего дефицита товары повышенного спроса, в основном импортная электроника и бытовая техника, стали буквально сметаться с полок магазинов. Кто-то, имеющий беспрепятственный доступ к новым деньгам и хорошо информированный об объёмах поставки в республику дефицитных товаров, скупал всё в массовом порядке, чтобы затем перепродавать по более высоким ценам. Торговля же, поскольку была государственной, не могла в зависимости от спроса произвольно поднимать или опускать цены, ведь нужно было в глазах населения и мировой общественности поддерживать иллюзию экономической стабильности.


Но всё же, чтобы удержать товары на полках магазинов, правительство вынуждено было пойти уже через две недели на беспрецедентный шаг – повысить цены на все виды товаров в государственной торговле в пять раз. То есть в пять раз снизить покупательную способность маната, в пять раз поднять курс маната по отношению к доллару. В результате рядовой житель республики, получивший шестьдесят манат и не успевший их истратить, имел у себя в кармане уже не тридцать долларов, а в пять раз меньше, то есть только шесть. Произошло массовое и одновременное ограбление населения государством и, конечно же, чиновниками, регулирующими этот процесс.


Инфляция маната происходила постепенно в несколько этапов и продолжалась в течение двух лет. В конце концов, стоимость одного доллара достигла по государственному курсу пяти с половиной тысяч манат. Это означало, что национальная туркменская валюта обесценилась за недолгое время своего существования в две тысячи семьсот пятьдесят раз. Конечно же, такие деньги не нужны были ни одному зарубежному производителю сырья, оборудования, инструмента, поставщику любого вида услуг. Купить всё это за пределами республики стало невозможно, и все туркменские предприятия, зависимые от зарубежных поставок сырья, с момента ввода в обиход национальной валюты вынуждены были постепенно остановиться.


У меня же на тот момент склады от сырья и материалов ломились, завод пока ещё работал стабильно, не снижая темпов. Сказывались наши усилия в области бартерных обменов, частичный переход на изготовление продукции из местного сырья, освоение новых видов продукции, да и последние наши с замом вояжи существенно подпитали завод ресурсами. Но успокаиваться и обманываться на сей счёт я не мог, следовало искать новые легальные и даже нелегальные пути выживания.


Выход пришёл неожиданно и, можно сказать, своими ногами. Туркменистан, наконец, выбрал приемлемый путь своего развития. Им стал не российский ваучерно-рыночный, не китайский коммунисческо-капиталистический, не иранский оголтело-исламистский, а турецкий исламский, но светский. И одним из решительных шагов в этом направлении было открытие первой совместной туркмено-турецкой общеобразовательной мужской школы-интерната. Туркменистан решил в будущем опереться на молодёжь, получившую светское и одновременно религиозное образование со знанием турецкого и английского языка, способную в дальнейшем учиться в университетах и институтах Турции и стран всего мира. Финансирование этого проекта взяли на себя богатые туркмены–предприниматели, живущие и работающие в Турции, за что они, по-видимому, получили определённые привилегии в работе на территории Туркменистана.


Школа по счастливой случайности находилась прямо за забором завода, и однажды совершенно неожиданно для меня на пороге моего кабинета появился турецкий директор новой школы в сопровождении своего босса. Познакомившись, они рассказали о задачах и перспективах своей школы, пригласили по-соседски к себе в гости и, главное, предложили мне взять на себя комплектование школы мебелью. Заказ предполагал изготовление учебной мебели для общеобразовательных классов, для лингафонного, химического и других специализированных кабинетов, а также столовой, жилых и спальных помещений, для кабинетов учителей, завуча, директора и много чего ещё. Они показали мне фотографии и проспекты с изображением классов в турецких учебных заведениях, я же показал им образцы учебной мебели, выпускаемой заводом. Пришли к мнению, что многое из того, что мы делаем, для них подойдёт, но многое придётся осваивать вновь.


Мне принесли нежданно-негаданно огромный и серьёзный заказ, способный надолго удержать завод на плаву, и я готов был с радостью ухватиться за эту палочку-выручалочку. Оставалось только решить варианты оплаты материалов и готовой продукции. К моему удивлению, турки были готовы авансировать целиком весь объём заказываемой продукции наличными долларами, но я отказался даже притрагиваться к ним. Тогда все операции с иностранной валютой в республике были строго-настрого запрещены, и можно было очень легко подпасть под уголовную статью. Решили расплачиваться долларами только с поставщиками сырья, когда оно  прибудет непосредственно на завод, и обязательно в нашем присутствии, все остальные расчёты, как это и положено, - в манатах .


Конечно же, отсутствие легальной конвертации, необходимость всё время хитрить и юлить, зачастую нарушать, как правило, уже устаревшие, но ещё действующие порядки советского периода хозяйствования, ставили администрацию любого предприятия перед выбором: либо работать дальше, либо остановиться. Второе было для нас неприемлемым, поэтому жизнь моя часто была схожа с бегом по тонкому льду. Из того периода вспоминается одна маленькая нелепая история, закончившаяся, правда, хорошо.


Желающих поставить любой материал или сырьё из любых краёв распавшегося Союза и получить за это наличные доллары было предостаточно. Один такой посредник под мои гарантии пригнал на завод с Украины вагон тонкостенной профильной трубы и, получив от наших турецких заказчиков свои доллары, должен был улетать. Я его предупредил, что легально разрешается провоз даже иностранцам не более пятисот долларов. Он учёл это и, спрятав все купюры на своём теле, решил таким образом проскочить таможню.


Я отвёз парня в аэропорт и там вдруг заметил повышенное внимание к нему со стороны аэропортовских работников спецслужб, шныряющих между пассажирами и внимательно к ним приглядывающихся. Парень и в самом деле обращал на себя внимание своей не азиатской свежестью, почти двухметровым ростом и выражением на лице детского довольства собою. Для таможенников это был прямо-таки настоящий подарок, и я понял, что сейчас они его вытрясут до основания. Нужно было что-то делать, спасать моего гостя. Усадив парня в свою машину и отъехав в сторону, я заставил его вытащить все деньги и отдать мне. Затем позвонил своему приятелю, работавшему в аэропорту в качестве постоянного представителя одного из российских авиазаводов, чьи самолёты эксплуатировались Туркменией, и попросил его передать деньги парню непосредственно в самолёте. Парня же отвёл на посадку. Я видел, с каким удовольствием его приняли в свои руки таможенники. Они, как потом я узнал, раздевали его чуть ли не донага, чтобы найти хоть что-нибудь, к чему можно было бы придраться, и были очень раздосадованы, ничего не обнаружив. Впоследствии  при проводах моего очередного поставщика мне ещё не раз приходилось прибегать к помощи моего аэрофлотовского приятеля, пока, наконец, это дурацкое ограничение не было отменено.


Первую в Туркменистане туркмено-турецкую школу мы укомплектовали всем, что было заказано, в срок. На её открытии присутствовали президенты обоих государств, и вскоре школа получила имя президента Турции Тургута Озала. Школа и впрямь сильно отличалась от привычных для нас советских не только набором изучаемых предметов, но, прежде всего,  системой взаимоотношений учеников и учителей. Никакого авторитаризма, окриков и оскорблений, а уважительная постоянная работа с каждым учеником в отдельности, много спорта и усиленное изучение двух языков: турецкого и английского. Все преподаватели - молодые мужчины. Через пару лет ученики этой школы стали занимать на различных международных олимпиадах призовые места.

 Туркмено-турецкая школа (бывшая женская школа № 22) в г.Ашхабаде

им. Президента Турции Тургута Озала

была укомплектована учебной и спальной мебелью,

изготовленной на з-де „Красный металлист“

 

Попасть в эту школу было достаточно трудно, так как приёму предшествовал конкурсный отбор. Поэтому туркменские родители использовали любые рычаги, чтобы протолкнуть туда своих детей, главным из которых, конечно же, были взятки. Их размер мог достигать, как мне говорили, стоимости автомашины. Мне же директор предложил заполнить в его школе без всякого конкурса три учебных места, и первым моим протеже стал сын моего зама. Рыжий, кудрявый и веснушчатый пацанёнок сильно отличался от своих азиатских сверстников, и ему, наверное, пришлось на первых порах нелегко, но довольно скоро он начал бегло говорить на туркменском и турецком языках, а английскому их обучали досконально.


Завод получил определённую известность среди  различных турецких компаний и отдельных предпринимателей, во множестве появившихся в Туркменистане. Ко мне потянулась вереница иностранных заказчиков, чьи просьбы были связаны с обустройством их офисов, торговых заведений, а то и быта, что было очень удобно, так как они расплачивались валютой, с помощью которой мы решали проблемы обеспечения любыми ресурсами.  Вскоре, после открытия первой школы, оба правительства решили продолжить опыт совместного обучения и открыть ещё несколько  школ, по одной мужской во всех областных городах, а в столице ещё и женскую. Для меня это было на какой-то период спасением, так как заказ опять-таки разместили на моём заводе, и это позволило надолго стабилизировать нашу производственную жизнь. Обе дочери моего зама были также приняты  в женскую туркмено-турецкую школу без всяких проблем.

 

*  *  *

Однако всему хорошему, как и всему плохому, обязательно приходит конец. Мы выполнили турецкие заказы, очень кстати и основательно поддержавшие завод, но нужно было думать о будущем. Наша основная продукция по-прежнему пользовалась большим спросом у населения и у различных ведомств, а производство по-прежнему нуждалось в систематическом подкреплении ресурсами. Ватно-бартерный обмен всё ещё функционировал и худо-бедно позволял снабжать завод необходимыми деревоматериалами и всем остальным, что требует технология  обработки древесины: пилы, клеи, лаки и прочее. Однако где и как брать металл? Где брать профильные трубы, тонкий лист, химикаты для гальваники, инструментальные стали, металлорежущий инструмент, литейный алюминий и прочее, и прочее? Ведь механический завод «Красный металлист» - это все-таки в первую очередь металлообрабатывающее предприятие.


Кстати, о названии завода. Процесс национального строительства и повышения уровня национального самосознания в республике шёл полным ходом. Повсеместно менялись названия улиц, городов и посёлков. Привычные названия административных единиц также стали звучать по-иному: область – велаят, город – шахер, городской район – этрап. А во главе любой адмистративной единицы стоял чиновник, который теперь назывался хаким и возглавлял он хакимлик. Например, хаким Копет-Дагского этрапа шахера Ашгабат. Это вначале, конечно же, звучало очень уж непривычно и даже смешно по сравнению с прежним названием должности - «председатель исполкома Копет-Дагского района города Ашхабада», но, в конце концов, привыкли и к этому.


Наступила очередь переименования на новый лад предприятий. Прежде всего следовало отказаться в их наименованиях от всевозможных упоминаний советского периода. Поэтому, например, завод, где я работал  прежде, машиностроительный завод имени 20-летия Туркменской ССР, стал именоваться просто – Ашпродмаш, то есть Ашхабадский завод продовольственного машиностроения. Но в действительности  это название завода совершенно не соответствовало его современному состоянию производства. Если в прошлом это было предприятие по своему уникальное и единственное в бывшем Союзе по ассортименту выпускаемой продукции, то с обретением республикой независимости оно сразу же перестало быть машиностроительным. С целью выживания оно стало выполнять различные мелкие сторонние заказы, связанные с металлообработкой. О выпуске продовольственных машин ему пришлось забыть навсегда.


Название завода, на котором теперь я  работал, - «Красный металлист», тоже никак не вписывалось в реалии текущей национальной политики и требовало немедленной замены. Министр потребовал от меня, чтобы название завода звучало отныне на туркменском языке. И тогда я решил: пусть на туркменском, но имя завода должно быть сохранено. Оно было присвоено ему в 1925 году как символ революционных преобразований в Средней Азии. Его продукция всегда, кроме военных лет, была мирной и служила простым гражданам республики в обычной жизни. С этого завода началось развитие металлообрабатывающей промышленности в нищей и технически отсталой республике, он стал настоящей кузницей кадров. Нет, мне совершенно не было стыдно за мой завод и его имя.


Мы начали искать туркменский аналог названию завода. Если со словом красный проблем не было, на туркменском языке это звучит как гызыл, то слово металлист нам никак не удавалось точно перевести. В туркменском языке есть понятия демир и демирчи, что соответственно означает железо и жестянщик. А вот широкого понятия металлист не было, как мы ни бились. И тогда я решил отказаться от слова красный, но сохранить заводу имя «Металлист», тем более что в те годы в туркменском языке ещё использовалась кириллица. Теперь после череды согласований и утверждений название завода звучало как Ашхабадский завод «Металлист», что на туркменском языке читалось как Ашгабадын «Металлист» заводы. Но для любого жителя Туркменистана завод по-прежнему оставался  «Красным металлистом».


И всё же, как бы ни звучало название завода, и на каком бы языке оно ни было написано, но металлистам кровь из носу систематически нужен  металл, а его можно купить только за пределами нашего молодого и технически слаборазвитого государства, и для этого нужны деньги. И не наши манаты, которые, к слову сказать, имелись в достаточном количестве на моём расчётном счету, а настоящие конвертируемые деньги – доллары или российские рубли.


Мне уже надоело хитрить и выкручиваться, искать варианты бартерных обменов, выискивать способы провоза валюты через таможню и прочие художества. Моё предприятие – государственное, и должны существовать совершенно легальные способы обеспечения его сырьём, если, конечно, государство заинтересовано в данном предприятии. Появившаяся вместо Госснаба Государственная товарно-сырьевая биржа не оправдала моих ожиданий, полностью меня разочаровала, так как была создана скорее для продажи собственного сырья – газа, нефти, хлопка, а не для покупки ресурсов извне. Мои обращения за помощью в своё министерство и в Центробанк так же не дали результата по вполне понятным причинам. Министерство текстильной промышленности, куда входил мой завод, строило и развивало эту отрасль, и любые валютные поступления уходили на оплату оборудования и услуг иностранных строителей. Центробанк отдавал всю поступающую валюту на оплату президентских проектов: строительство дворцов, отелей, фонтанов, покупку американских «Боингов» и прочее. Я даже не обиделся на Председателя Центробанка, отказавшего мне в валюте, хотя когда-то в начале его карьеры мы общались вполне по-приятельски.


Складывалось впечатление, что мой завод в новом Туркменистане никому не нужен, кроме, пожалуй, меня и небольшой горстки людей, работавших на нём. Реакция же всех чиновничьих начальников, к кому бы я ни обращался за помощью, была примерно одинакова: твой завод как-то работает, вот и хорошо, а перестанет работать - сменим руководителя. Никто не хотел брать на себя ответственность и принять нормальное и единственно правильное решение – выделить валюту для покупки сырья предприятию, работающему на пользу страны и её народа. Преодолеть эту боязнь могло только указание свыше, как минимум из Кабинета Министров.


Добившись аудиенции, я оказался лицом к лицу с Заместителем Председателя Кабинета министров Туркменистана, бывшим в прошлом моим министром номер два и курировавшим теперь нашу отрасль.

- Как, - удивился он, - вы и ваш завод до сих пор ещё работаете? Я думал, вас уже давно нет, а завод остановился.

- Не только не остановился, а значительно расширил ассортимент и увеличил объём выпуска, - ответил я. – Недавно мы завершили комплектацию нашими изделиями всех туркмено-турецких школ, открывшихся в республике, и за это заслужили похвалу Президента.


Я блефовал, но, кажется, добился своего – при упоминании имени президента Зампред насторожился. Я же продолжил:

- Сейчас сырьё у нас на исходе,  и завод действительно может остановиться. Чтобы этого не произошло, нужна валюта. Дайте указания любому банку продать мне её, деньги на счету у меня есть, естественно, в манатах.


Зампред надолго задумался и, в конце концов, обещал что-нибудь придумать. Мне же стало окончательно ясно, что валютой в стране распоряжается только один человек, это - Президент, и нужно пробиваться к нему.


Немного поразмыслив, я направился в Министерство экономики и финансов к Заместителю министра, с которым был знаком по его прошлой работе. Умный и решительный человек, он прежде работал вторым секретарём Ашхабадского горкома партии ещё в ту пору, когда первым секретарём был Президент. Я знал, что они до сих пор не только поддерживают отношения, но и дружат. Изложив ему напрямую все мои проблемы, я попросил его довести мои трудности с валютой до ушей Президента, хотя понимал, что с моей стороны это была неслыханная наглость. Он ничего не пообещал, но я видел, что он ухватил мою информацию, и она ему понравилась.

  

По прошествии нескольких дней состоялся Большой Государственный совет республики, на котором выступил Президент с анализом достижений за четыре года независимости.

 

Выступление Президента

опубликовано в газете „Туркменская Искра“,

16 сентября 1995 года


Из его слов следовало, что в последний год народное хозяйство сбавило темпы экономического роста, недобирает планировавшийся национальный доход, а виной всему является пассивность местных руководителей – хакимов велаятов и этрапов, на территории которых находятся предприятия, а также поведение банкиров, забывших о своих обязанностях финансово поддерживать предприятия. Далее он привёл несколько примеров, первым из которых был завод «Красный металлист» - он называл завод ещё по старому (привожу дословно из газетной публикации):

- Когда наши турецкие братья открывали туркмено-турецкие школы, они заказали Ашхабадскому заводу «Красный металлист» парты и другое оборудование. В тот период завод работал, а сейчас он встал. Всех работников отпустили в трудовой отпуск. Для того, чтобы предприятие заработало, необходимо завезти сырьё из-за рубежа. На его закупку требуется 250 тысяч долларов, которых у предприятия нет. Почему работники банков торговцам деньги меняют, а такие фабрики и заводы, как «Красный металлист» обходят стороной? Кто мне ответит на этот вопрос?

 

Мне рассказывали потом, что Президент, как это обычно и бывало на совещаниях с его участием, поднял с мест некоторых из хакимов и председателей банков и долго отчитывал каждого из них. Они вынуждены были стоять до конца мероприятия под прицелом телекамер и фотоаппаратов корреспондентов местных СМИ, виновато опустив голову и переминаясь с ноги на ногу. Мой банкир оказался в их числе.


На следующий день председатель банка вызвал меня к себе и с лёгкою укоризною предложил свою помощь. Он никак не мог взять в толк, каким образом я смог достучаться до Президента с таким пустяковым на его взгляд вопросом. А  я, выйдя от него, сделал для себя вывод, что теперь в лице банкира имею отнюдь не друга – очень уж он на меня обиделся. И вскоре я в этом убедился.


Валюту за манаты он мне не стал продавать. Зачем, ведь курс маната всё время падал по отношению к доллару, инфляция шла безостановочно. Он поступил мудрее и проще - оплатил валютой с зарубежных счетов своего банка партию   поставленного нам сырья, и таким образом сделал завод своим валютным должником. Мол, отдадите долг, когда в республике будет введена официальная конвертация маната.


Вдумываться в эти тонкости было некогда, нам нужно было работать. Оплаченное сырьё мы получили, так что банкир был чист перед заводом и перед Президентом – вопрос был как бы снят с повестки дня. Продукция  из этого сырья была нами изготовлена и реализована, и можно было бы из полученной прибыли рассчитаться с банком, но банк требовал возврата только в долларах, а за просроченные сроки штрафовал. А где было взять доллары, ведь официальный ввод конвертации маната откладывался?! Это был капкан, тонко продуманная месть банкира за те минуты позора, которые ему пришлось незаслуженно, как он считал, пережить стоя навытяжку перед Туркменбаши. Я же, не рассчитавшись, не мог требовать нового валютного кредита. Этот валютный долг ещё продолжительное время как камень висел на шее завода. Но даже тогда, когда была введена конвертация, нам долго не удавалось рассчитаться с банком, поскольку непрекращающаяся инфляция съедала с расчётного счёта завода всю прибыль.

 

* * *

И тут вдруг, совершенно неожиданно объявился Зампред Кабинета Министров, к которому я не так давно ходил на приём. Он, оказывается, не забыл о  моей просьбе и пару месяцев спустя после нашей встречи послал за мной гонца. Был субботний день, я находился на даче. Из-за нехватки ресурсов завод сбавил темпы работы, и мне в выходные дни делать там было просто нечего. Ничего не подозревая, я предавался удовольствию огородника - полол грядки, прореживал рассаду, снимал урожай, обрезал ветки.


Моя дача – это шесть соток земли, двухэтажный дом с верандой и расположенные во дворе бассейн, душ и туалет, роскошный виноградник, небольшой огород и несколько фруктовых деревьев. Я люблю свою дачу, потому что всё  здесь сделано моими руками. Я купил её у того самого предпринимателя, с которым в дни ГКЧП летал в Томск, купил с недостроенным домом и диким беспорядочным садом.


Я сам для себя решил всё здесь делать самостоятельно, не привлекая заводскую рабсилу, как это делали сплошь и рядом мои коллеги – директора заводов, что считалось вполне естественным, и вряд ли нашёлся бы кто-нибудь, осудивший их. Вместе с дядькой моей жены, моим ровесником и в прошлом чемпионом Туркмении по штанге, мы достраивали дом, пересаживали фруктовые деревья, устанавливали виноградные беседки, разводили огород. И всё это в воскресные и редкие субботние дни. Позже я приобрёл соседний участок с небольшим домиком, который мы использовали как гостевой. Мой сосед по даче, уезжая из Туркменистана, почти даром отдал его мне.


Жена вначале скептически относилась к нашим дачным увлечениям, вытащить её за город, на дачу было невозможно ни за какие коврижки. Но когда она однажды увидела полностью оборудованную кухню с водопроводом, канализацией и газовой плитой, когда она увидела цветущие фруктовые деревья: абрикосы, гранаты, инжир, яблони, персики, когда она увидела грядки, засаженные различными овощами и зеленью, сердце её не выдержало. Достаточно было остаться ей с нами на один день с ночёвкой, и больше уговаривать и убеждать её в дальнейшем не пришлось. Начиная с середины апреля и по ноябрь  мы всей семьёй переселялись на дачу, и теперь уже вытащить оттуда жену в город можно было разве что только за продуктами. Здесь она себя чувствовала настолько хорошо, что все аллергии, мучавшие её в городе, проходили, как не бывало. За лето она консервировала огромное количество варений и солений, которые за зиму невозможно было съесть. Поэтому многое просто раздавалось и раздаривалось.


Дочь и её друзья и подружки, - им тогда было от семи до двенадцати лет, - устраивали нам самодеятельные спектакли и концерты. Свои выступления они готовили в тайне от всех, спрятавшись в гостевом домике, но меня иногда привлекали в качестве советника и ведущего. Спектакли они придумывали сами с довольно интересными сюжетами. В день представления дача превращалась в театр, собирались родные, близкие, друзья, соседи по даче. А потом устраивался праздник с шашлыками, музыкой, танцами.


Стало традицией, например, 9-го мая в День Победы собирать у нас на даче наших пожилых родителей и родителей наших друзей. Конечно, не все они были участниками Великой Отечественной войны, но все они жили в это время. Для них военные годы были частью их собственной биографии, и они с радостью откликались на нашу инициативу. Разговаривая между собой, они могли, вспомнив что-то, неожиданно пролить слезу или развеселиться. Воспоминания захватывали их, они молодели на наших глазах. Мы пели вместе с ними песни военных лет, а то и приглашали на танец. Уезжали они с просветлёнными лицами и, расставаясь, обещали обязательно встретиться на следующий год. Я знаю, все они ждали этого дня и готовились к нему. Но, к сожалению, время неумолимо, и ряды наших стариков постепенно таяли. В тот год, когда мы уезжали в Германию, собирать уже было почти некого.


Итак, ко мне на дачу примчался гонец из Кабинета Министров. Это могло означать только одно – случилось что-то серьёзное и важное. Видимо, я срочно кому-то потребовался. Вид у меня был далеко не парадный, и требовалось время, чтобы привести себя в порядок. Отослав курьера и пообещав ему через полчаса быть на месте, я стремглав начал собираться. Пятнадцать минут на сборы, пятнадцать на дорогу.


Умытый, свежевыбритый, светлая рубашка с коротким рукавом и обязательный галстук, туфли, начищенные до блеска – это униформа чиновника, это правило хорошего тона. Желателен и пиджак, но в жару допускается и без него.


В бюро пропусков уже предупреждены, и я беспрепятственно прохожу  во двор бывшего ЦК Компартии Туркменистана. Сейчас здесь размещается президентский Аппарат и его службы, а в отдельном, недавно построенном внутри двора здании, – службы нескольких особо приближённых к президенту Зампредов. Один из них - тот, кто меня вызвал.


Комплекс зданий ЦК когда-то, вскоре после Ашхабадского землетрясения 1948 года, построил мой отец, военный строитель, начальник этого объекта. Стройка велась день и ночь силами заключённых в ударном темпе. Это была одна из первых крупных строек восстанавливаемого города. Знал я и архитектора – автора проекта этого сооружения, его фамилия Афанасьев, он был заслуженным архитектором, лауреатом сталинской премии. Приезжая из Москвы, он обязательно гостил у нас дома. Мы – дети звали его дядя Афанасий.

 Здание Центрального Комитета Коммунистической партии Туркменистана


Главное здание ЦК – это типичный образец монументальной сталинской архитектуры – с большим парадным входом, украшенным колоннами и уходящими влево и вправо крыльями пристроек. Посредине купол со шпилем, на котором развивается флаг республики, под куполом находится большой нарядный актовый зал. Центральную часть здания и его левое крыло занимал аппарат ЦК партии, правое – ЦК комсомола республики. Перед главным входом посажены ряды голубых елей, у дверей стоят часовые. Человека, приходящего сюда, невольно охватывает чувство восхищения красотой, пропорциями и величием этого здания, а также чувство подспудного страха. Если сюда вызывали, значит это очень серьёзно.


В этот комплекс входило ещё несколько отдельно стоящих зданий – столовая, хозяйственная служба, помещение для охраны. Вся территория обнесена красивым решётчатым забором, совершенно не создающим впечатление отгороженности её обитателей от внешнего мира, как это ощущается, например, при виде кремлёвской стены. В разные годы жизни я бывал здесь, и каждый раз какое-то волнение охватывало меня, ведь это был монументальный памятник труду и творчеству моего отца, умного, глубоко порядочного человека, которого я любил всей душой и которым гордился.


Вот и сейчас, пройдя через проходную и вступив на территорию оплота безграничной человеческой власти, я с волнением оглядываюсь вокруг в поисках каких-либо изменений. Нет, всё осталось по-прежнему, кроме, пожалуй, этого нового здания во дворе, к которому я иду. Ещё одна проверка документов - и я вхожу в приёмную Зампреда, где попадаю в руки референта, а затем уже и к Самому.


Он недоволен, слишком долго меня разыскивали, в субботу каждый директор обязан быть на заводе, а не на даче. Да, действительно, такое устное указание Туркменбаши имеется, чтобы все руководители уходили с рабочих мест не раньше восьми часов вечера, в субботу тоже присутствовали у себя в кабинетах весь рабочий день. Но, если бы это помогало в работе…! Необходимость в постоянном присутствии директоров на рабочем месте нужна, прежде всего, министрам, с которых Кабинет  министров, а то и сам Туркменбаши мог в любое время что-либо спросить о конкретном предприятии. Министры же в последнее время так часто менялись, что сами, как правило, были не готовы к неожиданным вопросам. И тогда тут же подставлялся директор предприятия. Вот он, сидит на месте и готов ответить на любой вопрос.


Я сижу перед Зампредом и слушаю его упрёки. Мы хорошо знаем друг друга, он был моим министром номер два. Когда-то я выиграл у него процесс по арбитражному суду, когда-то мы сидели с ним за одним столом и выпивали. Я молчу. Наконец успокоившись, он сообщил мне, что только что имел встречу с Министром торговли и ресурсов и хотел, чтобы я тоже был при этом. Тот в понедельник улетает на Украину в Киев уточнять взаимопоставки между нашими государствами. Украина задолжала нам за газ и сейчас удобный момент включить в новый перечень взаимопоставок мои трубы.

- Но вы не успели прийти на встречу и поэтому берите немедленно билет на самолёт, летите вместе с ним, по дороге всё уточните, - закончил он.

- Как, сегодня же суббота, нерабочий день, где взять командировочные деньги? Билеты я возьму за манаты, а в Киеве мне потребуются доллары: гостиница, питание, проезд.… Где их взять, в банках сегодня короткий день. Да и билетов на самолет, скорее всего, уже нет.

- Ничего не знаю, решайте сами! – закончил он разговор.


Я развил бешеную деятельность и в итоге достал себе билет на самолёт, нашёл необходимое количество долларов, обзавёлся на всякий случай номером телефона представителя от нашего министерства в Киеве и утром в понедельник уже сидел на своём месте в кресле самолёта. Игра, безусловно, стоила свеч. Ведь включение одного из главных материалов, используемых заводом, в перечень поставляемых из Украины ресурсов было бы огромной удачей. И я совсем не был обижен на Зампреда за его резкость.


Перед самым отлётом подвозят группу пассажиров, среди которых вижу министра торговли. Я знаю его, но лично не знаком. Они веселы, балагурят, шумно рассаживаются по местам салона первого класса, впечатление такое, что все они едут на прогулку. Самолёт набирает высоту, и я подхожу к министру. Окружающие замолкают, я здесь явно не к месту.

- Здравствуйте. Я директор завода «Металлист», лечу вместе с вами по распоряжению Зампреда, чтобы включить в перечень уточнённых взаимопоставок с Украиной материалы, необходимые для работы завода. К сожалению, я не знаю, где мне следует находиться в Киеве, где жить, с кем иметь контакты, обо всём этом должны сказать мне вы, так проинструктировал меня Зампред, - выпалил я.

В ответ получаю недовольную гримасу и еле слышную фразу:

- Встретимся в Госснабе Украины.

- Позвольте, но где и когда? А как быть с жильём? Довезите меня хотя бы из Борисполя до Киева вместе с вашей командой!

- Хорошо, подойдёте к залу ожидания депутатов, там нас встречают, мы вас подождём.


Прилетели. Получив свои вещи, бегу к месту встречи, там - никого. Да, туркменская делегация прибыла, но сразу же все уехали. Понурив голову, злой сажусь в рейсовый автобус и еду в Киев. Вечереет. Захожу в одну гостиницу, в другую, цены явно не по карману. С нашими командировочными манатами, переведенными по курсу в доллары, здесь делать просто нечего. Звоню киевскому представителю по взятому на всякий случай телефону и - о чудо! - он отзывается. Договариваемся о встрече. Оказался хороший парень. Он туркмен, окончил институт в Киеве, женат на украинке и привлечён нашим министерством для помощи приезжающим в командировки. Он быстро устраивает меня в какую-то недорогую гостиницу для спортсменов, а утром мы едем вместе в Госснаб Украины.


В Киеве я бывал и раньше, и не однажды. Я считаю его вторым городом по красоте после Ленинграда. Его улицы всегда создавали у меня приподнятое, радостное настроение, и когда я попадал сюда, я часами мог просто без дела болтаться по ним, впитывая их живительную атмосферу. Но сейчас…, что-то тревожное и отталкивающее было в облике города. Хмурые лица людей. На центральной площади стоит палатка, где какой-то диссидент объявил голодовку и уже месяц находится здесь. Рядом толпа с плакатами, машина скорой помощи, милиция. Город похож на… ищу сравнение... на хорошо знакомый, богатый дом, но давно запущенный и не прибранный хозяевами. Мне это не нравится, мне это неприятно.


В Госснабе Украины у туркменского Минторга, оказывается, есть своя комната. Отсюда ведётся регулирование и учёт взаимопоставок. Здесь стекаются интересы двух независимых, но очень зависимых друг от друга государств. Туркменистан поставляет по трубам в Украину природный газ, объемы и цены согласованы, никаких задержек и особых проблем нет. У Украины денег на оплату всего получаемого газа нет, поэтому она частично рассчитывается различными товарами и услугами. Например, обучает в своих ВУЗах туркменских студентов-авиаторов, поставляет муку, сахар, металл, технику, конфеты и прочее. Но вдруг оказывается, что чего-то у неё нет, что-то подорожало, а что-то есть, но не того качества. В результате накапливается невыплаченный долг, который со временем нарастает. Отчаявшись получить своё, раздосадованная туркменская сторона вынуждена прикрывать газовую задвижку, и тогда начинаются политические игры. Наконец, встречаются президенты двух стран, долг «реструктуризируется», то есть оттягивается на более поздние времена с постепенной отдачей, заключается новый договор, и вся картина повторяется вновь. В лучшем случае ранее согласованный перечень товаров и услуг заменяется новым. Здесь в этой комнате стекаются все туркменские интересы, готовятся письма – протесты, согласования, просьбы, сюда прибывают различные представители, так или иначе соприкасающиеся с украинскими поставками в Туркменистан.


Меня здесь выслушали и сообщили, что министр появится не раньше, чем через три дня, он встречается с украинским правительством, и у него жёсткий распорядок пребывания. А мне лучше его не ждать, а привезти сюда конкретный договор на поставку с украинских заводов необходимых мне труб.


Ну, что ж, надо - так надо. Нужный мне трубный завод находится в Днепропетровске, где я оканчивал металлургический институт. На любом металлургическом заводе  Украины работают мои коллеги - выпускники нашего ВУЗа, да и, в конце концов, там живёт моя старшая дочь от первого брака, которую я давно не видел. Таким образом, общественные и личные интересы полностью совпали, и утром следующего дня я уже в Днепропетровске поднимаюсь по лестнице Министерства чёрной металлургии Украины в Главк трубных заводов. Заместителем начальника служит здесь мой товарищ по институту, мы рады встрече, у него много дел, но он всё же звонит по моей просьбе на трубный завод заместителю директора.

- Директор тебе не нужен, - говорит он, - всё решают замы, и ты в этом убедишься.

Я благодарю своего однокашника и лечу на завод. На посиделки и воспоминания просто нет времени.


На трубном заводе имени Карла Либкнехта сижу в приёмной заместителя директора по вопросам сбыта, жду, когда он освободится, и внимательно присматриваюсь к стилю работы. Он только что провёл короткое совещание, после которого вызывает к себе отдельных сотрудников. У всех напряжённые, деловые лица, чувствуется, что спрос высокий и работа кипит. Из кабинета доносится энергичный, деловой голос.


Мой вопрос решается в течение нескольких минут, сотрудники быстро подготовили договор о  поставке нужного мне ассортимента труб, и требуется лишь согласование у двух других заместителей – по вопросам производства и по вопросам экономики. Поочерёдно перехожу в другие приёмные и убеждаюсь, что и здесь царит дисциплина и деловой стиль. Зам по производству только рад очередному заказу и без помех согласовывает договор. Зама по экономике интересует, как мы собираемся платить.

- В счёт взаиморасчётов между нашими странами за потребляемый туркменский газ, - отвечаю я.

- Но мы используем природный газ нашего, украинского месторождения.

- Тогда в счёт уменьшения суммы налогов, выплачиваемых вашим заводом государству, - предлагаю я, - соответствующее письмо вы получите от вашего правительства или от комиссии, регулирующей взаимопоставки между нашими странами.


На том и порешили. Да, здесь есть чему поучиться. Мои замы, к сожалению, слишком часто бегают ко мне за советами и согласованиями, работают с оглядкой. Видимо, я слишком централизовал управление производством, и это стало мешать. Даже начальники отделов тоже бегут к директору за согласованием своих решений, хотя более естественно им работать с моими замами.

- По приезде домой полностью поломаю систему управления производством, - решаю я, - и передам в руки замов больше прав, обязанностей и ответственности!


Итак, все дела сделаны и можно возвращаться в Киев. Звоню дочери и сообщаю, что я в Днепропетровске. Она, конечно же, рада и слышать не хочет о моём немедленном отъезде. Живёт она с матерью, - моей первой женой, - мужем и дочерью в самом центре города на центральном проспекте. С её матерью мы учились в институте, родили дочь, прожили вместе десять лет, но что-то не сложилось в нашей семье. Расстались без скандалов, остались друзьями и не потеряли уважения друг к другу. Она по сути одна вырастила нашу дочь в целеустремлённого, образованного, умного человека. Чем бы дочь ни занималась, она всегда стремилась достичь вершин своего дела. В школе и институте она всегда училась отлично, а в спорте даже стала мастером спорта по плаванию. Её муж  тоже бывший спортсмен – мастер спорта по гребле, тоже с отличием окончил институт. А их дочери – мои внучки – способные, умные и симпатичные школьницы. На тот же момент была только одна внучка, старшая, и была она ещё совсем малюткой.


Мне нравится бывать у них в семье и в редких случаях, когда я бываю в командировке, я обязательно вижусь со всеми. Иногда это бывают встречи с моими бывшими однокурсниками, которые остались жить в Днепропетровске. Нам есть что вспомнить и о чём поговорить. Вот и в этот раз я решил урвать себе один день для встречи с родными людьми. А на следующий день вечерним поездом выехал в Киев. Договор о поставке труб передал в Аппарат представительства.


Сегодня туркменский  Министр торговли и ресурсов должен появиться в Госснабе Украины. Все его ждут, все столпились в приёмной Председателя Госснаба. Министр появился  окруженный целой толпой сопровождающих лиц, важный и одновременно сияющий. Чувствуется, украинская сторона оказывает ему высокие почести и не скупится на знаки внимания. Нас всех, ожидающих его, отсекли, а он проследовал в кабинет Председателя.


Только через три часа ожидания, когда он уже уходил весь порозовевший и весёлый, нас всех, его земляков, чьи интересы он представлял и должен был отстаивать на переговорах, наконец-то допустили к телу «его величества». На ходу он каждому из нас делал  какие-то замечания, мне же сказал оставить договор в Представительстве и возвращаться в Ашхабад.


По тону, выражению лица и тому, как это было сказано, я понял, что попал в тупик, и никаких труб мне отсюда не светит. Впоследствии так оно и оказалось. А сейчас все мы стоим и недоумённо обсуждаем сложившуюся ситуацию. Моим собеседником оказался  начальник Управления хлебопекарной промышленности Туркменистана. Он находится здесь, чтобы протолкнуть по взаимозачётам муку с Украины. Но не мука,  как выясняется дальше, его тревожит, а состояние хлебопекарных машин. В последнее время в республике участились  аварийные отключения электроэнергии, в результате чего застрявший в печах на конвейерах  хлеб полностью сгорает, а заодно выходят из строя и хлебные алюминиевые формы. Хлебопекарные конвейеры вращаются в печах круглые сутки, но производительность их низка из-за неукомплектованности формами. Уже весь имевшийся на базах и на заводах запас форм израсходован, а взять новые негде. С Россией, откуда они поставлялись, связь прервана, а с Украиной и в этот раз, похоже, ничего не получится. Если до сих пор можно было ссылаться на нехватку муки, то совсем скоро эта причина отпадёт. А как быстро решить эту проблему, он пока себе не представляет. На одном из его хлебных заводов ремонтники пытаются самостоятельно наладить отливку хлебных форм, но получается кустарно и непроизводительно.


Я внимательно слушаю своего собеседника и чувствую, как бальзам разливается по моему телу. Вот кто станет нашим заказчиком прочно и надолго, обеспечит завод материалами и деньгами. Конечно, не весь завод, но одно производство какое-то время будет работать более или менее стабильно.

- Я могу решить вашу проблему окончательно и бесповоротно, - говорю я ему, - ведь у меня самый большой и лучший цех алюминиевого литья в республике. Ваша задача лишь собрать по своим хлебным заводам весь алюминиевый лом и привезти его к нам, а также  дать нам чертежи хлебных форм или хотя бы образцы.

Мы договариваемся по возврящении домой устроить у него в Управлении большое совещание, на том и расходимся.


Лечу домой в самолёте и размышляю. Слишком много усилий потрачено в последнее время, а результатов никаких. Валюту, похоже, заполучить не удастся, её расходуют исключительно по указанию Туркменбаши. А всё, что удаётся урвать втайне от него, прячут на зарубежных счетах.


Войти в перечень предприятий – получателей сырья из Украины в счёт взаимопоставок тоже не удастся, я  видел всё своими глазами. Министру торговли, владеющему исключительным правом контроля по этим делам, на мой завод и мои проблемы глубоко наплевать, и даже просьба Зампреда Кабинета министров ему не указ. Я знаю о подковёрной борьбе между заместителями Президента и о том, что мой Зампред и Министр торговли состоят в разных командах. Главная задача торгового министра – обеспечить великие стройки, начатые Туркменбаши, материалами. А также обеспечить хотя бы по минимуму население республики продуктами питания, чтобы не дай бог не спровоцировать народные волнения. Мы же, республиканские предприятия, каким боком ни поверни – не   входим в круг его интересов.


К положительным результатам своей поездки, безусловно, отношу встречу с руководителем хлебопекарной отрасли республики. А теперь займёмся структурными изменениями у себя на производстве. Это, по моим замыслам, должно дать существенный положительный эффект.


Оглядываюсь вокруг. Большинство пассажиров уже спит, убаюканное ровным гулом самолета. Я же беру чистый лист бумаги, посредине рисую небольшой круг и вписываю в него одно слово – директор (Рис.1). Потом, подумав, ниже пишу: кадры, юрист, секретарь-референт. Вокруг рисую новый круг и делю его на пять секторов.


В каждый из секторов вписываю должности своих заместителей: Главный инженер, Зам по производству, Зам по экономике, Зам по Коммерции и Зам по общим вопросам. Вместо двух у меня будет пять заместителей. Каждый из них возглавит соответствующую службу, в которую войдут различные подразделения завода: цеха, отделы, участки, группы и прочие. Должности начальников оставлю за цехами и участками, в отделах заводоуправления начальников сокращаем и вводим три инженерные категории: самый опытный – первая категория, начинающий и исполняющий неответственную работу – третья. В целом количество начальников по заводу будет меньше, а уровень ответственности каждого из них – выше .


Затем снаружи рисую ещё один самый большой круг и, продолжая радиальные линии, делю его тоже на пять частей. Получившиеся сектора – это службы, возглавляемые соответствующим заместителем директора.

 

 

 

     

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Рис.1

Службы будут выглядеть примерно так.

Главный инженер – Первый заместитель директора, он же заместитель по техническим вопросам. Возглавит конструкторскую и технологическую подготовку производства, ремонт основных средств и коммуникаций, энергообеспечение. Под его началом будут конструкторские и технологические группы, ремонтные цеха, экспериментальный и инструментальный участки, контроль качества.

Производственная служба – в неё войдут все основные цеха и группа диспетчерования, возглавляет  Заместитель директора по производству.

По такой же схеме Заместитель по экономике возьмёт под себя вопросы планирования и учёта производства и финансов с подчинёнными ему бухгалтерией, плановой и финансовой группами.

Четвёртый - Заместитель по коммерции, он уже существует, и ничего переиначивать не надо. Он отвечает за вопросы снабжения производства и сбыта готовой продукции. В его ведении так же складское хозяйство и весь транспорт завода.

Пятый – Заместитель по общим вопросам. В его подчинение отдам ведомственную охрану, дворников и уборщиц, строительный участок. Он будет курировать все вопросы, связанные с участием завода в общественных мероприятиях, таких, как выборы, демонстрации, субботники, будет ходить вместо меня на совещания в общественные организации.


Каждой службе я определю фонд заработной платы и предложу, если позволяют условия, сократить численность работников внутри служб, за счёт чего можно будет поднять ставки заработной платы наиболее опытным и ответственным сотрудникам. Мои планёрки перестанут быть похожими на базарные разборки, их проведут каждый у себя мои заместители, а ко мне будут являться ежедневно с отчётами, конкретными решениями и предложениями. Общую планёрку буду проводить один раз в неделю, этого достаточно. Уже к концу полёта домой у меня была полностью готова новая схема управления производством и написан текст приказа с подробным изложением деталей.


Как я и ожидал, не всем пришлись по душе мои изменения. Нашлись и такие, кого вполне устраивало многолетнее отсиживание на второстепенных ролях, я их называю «прилипалами». Но большинство сотрудников заводоуправления отнеслось к моим нововведениям с пониманием. Уже первые наши совместные совещания с Замами показали, насколько мощным стимулом является расширение круга доверия и повышения ответственности. Никто из Замов не желал выглядеть друг перед другом смешным или отстающим. Сама по себе появилась взаимная требовательность, которую мне совершенно не нужно было ни возбуждать, ни подхлёстывать. Окончательные решения на наших совещаниях, естественно, оставались за мною. И, конечно же, кадровые и юридические вопросы были исключительно в моей компетенции.

 

*  *  *

Вынужденная командировка в Украину, к сожалению, окончилась ничем. Тем не менее, кое-какие положительные результаты я всё же смог из неё извлечь. Бесспорно - это структурная перестройка системы управления заводом, которую я провёл в первые же дни по прибытии. Оставалось  второе не менее важное дело - встреча с хлебопёками. Хлебопекарное производство – это, как правило, самостоятельная отрасль с разветвлённой сетью больших и малых заводов, баз хранения и снабжения, управлениями оборудования, транспорта, новой техники и прочими подразделениями. Здесь всё очень важно. Известно, что от стабильности работы хлебной отрасли во многом зависит стабильность жизни населения в стране. Достаточно возникнуть перебоям в обеспечении населения хлебом, как неизбежны народные возмущения, способные привести общество к серьёзным потрясениям. Поэтому внимание к этой отрасли в большинстве стран мира всегда повышенное.


На совещании у начальника Управления хлебной промышленности собрались несколько директоров хлебных заводов и начальники отделов. Я повторил то, что уже говорил в Киеве, что берусь всю отрасль обеспечить литыми алюминиевыми формами для хлебопекарных машин сейчас и в дальнейшем. Мне даже не нужен свежий алюминий в чушках, достаточно завезти алюминиевый лом с хлебозаводов, накопленный за последние годы, хотя наличие чушкового алюминия только бы облегчило и ускорило выполнение задачи. Решение приняли быстро – в первую очередь укомплектовать хлебозаводы Балканского велаята, то есть той области Туркменистана, где сосредоточена нефтедобывающая и нефтеперерабатывающая промышленность, где перебои с поставками хлеба населению могли наиболее негативно отразиться на сохранении ситуации стабильности.


Уже на следующий день все службы завода включились в подготовку производства, а из Нибит-Дага и Красноводска стал поступать алюминиевый лом в виде боя хлебных форм. В дело включился хаким Балканского велаята, и это ещё больше подхлестнуло работу. Мне он звонил в любое время суток или же мог неожиданно появиться на заводе, чтобы удостовериться  в результатах продвижения нашего дела вперёд. Меня это нисколько не раздражало, напротив – я  был ему искренне благодарен за помощь и веру в нас.


Дело это не было для нас чем-то необычным, хотя и имело некоторые отличительные особенности. Наше литейное производство специализировано на  технологии кокильного литья, то есть отливки изделий в металлические формы. Изготовление кокилей, как правило, это трудоёмкий, длительный процесс. Любые технологические ошибки могут надолго затянуть освоение производства нового изделия. До сих пор  изготавливаемая нами литая алюминиевая посуда самых разных размеров, от очень больших до сравнительно малых,  представляла собой тела вращения. Хлебная форма – это тоже посуда, в ней пекут хлеб, но она имеет вид вытянутого прямоугольника с тонкими и относительно высокими стенками. Поведение жидкого металла при остывании после отливки в зонах угловых напряжений, величины усадки в различных местах могли оказаться совсем иными и приводить к массовому браку. Кокильные литейные станки у нас собственной конструкции, металлическую оснастку -  кокили - мы также изготавливаем сами. Любая технологическая неудача могла вызвать недоверие к нам  или даже сгубить всю мою затею.


Однако первые же наши изделия показали, что мы на правильном пути. Они ничем не отличались от представленных нам образцов российского или украинского производства. В короткое время мы изготовили ещё несколько дубликатов оснастки и начали массовый выпуск форм для хлебопекарной промышленности Туркменистана. К этой работе пришлось привлечь и другие подразделения завода. Ведь полученные отливки следовало далее очистить от облоя и приливов, зачистить на наждаке, просверлить крепёжные отверстия и затем соединить их в кассеты по шестнадцать штук. И только потом эти кассеты с формами могут быть установлены на хлебопекарный конвейер.


Вскоре туркменское телевидение сделало телеочерк обо всей этой истории. Под аккомпанемент весёлой национальной музыки в сопровождении дикторского текста мои инструментальщики изготавливают оснастку, литейщики плавят металл и отливают хлебные формы, слесари обрабатывают отливки, скрепляют их в кассеты, работа кипит. Затем сюжет переносится на хлебозавод. Здесь  наладчики  устанавливают кассеты на хлебопекарный конвейер, запускают его. Дозатор-автомат ловко раскладывает тесто по формам конвейера, тот медленно вползает в огнедышащую печь, а с другого конца печи из наших форм вываливаются горячие кирпичики свежеиспечённого хлеба, которые перетекают по ленточному транспортёру на остывание и укладку в решётки. Стоит одуряющий запах печёного хлеба, течёт хлебная река. Уложенный в решётки хлеб загружается в машины и ещё тёплым развозится по городу. Что и говорить, такой результат по-настоящему радовал всех нас, мы ощущали себя нужными и полезными своей стране, людям, среди которых живём. А что ещё надо?


А надо, оказывается ещё многое. Надо, чтобы зарплата выплачивалась вовремя, чтобы её хватало не только на прожиточный минимум, но и на ежегодный отпуск и  другие мелкие радости. Всё это ещё не так давно было, мы помним это, но оно бесследно кануло в лету и сегодня стало несбыточной мечтой.


Надо, чтобы работа была всегда, чтобы человек шёл на свой завод и не дрожал от страха, что его отправят в долгосрочный отпуск, а то и уволят из-за недостатка заказов и остановки производства.


Надо, чтобы страна, в которой живём, заботилась обо всех своих гражданах: любого возраста, любой национальности, любого вероисповедания. Гарантируя всем одинаковые права, возможности, защиту, а при необходимости – помощь .


Надо, чтобы дети получали хорошее образование и трудовые профессии по выбору, чтобы пожилые люди имели достойное обеспечение по старости, чтобы медицина была качественной и доступной любому гражданину страны.


И ещё много всяких «надо» было нужно каждому из нас в отдельности и одновременно всем вместе. Многое было утеряно и развалено из-за хаоса перестройки, буквально обрушившейся на головы растерявшихся людей, но многое ещё можно было сохранить и даже укрепить, если хорошо трудиться, если держаться вместе, если не терять веры друг в друга. Так думал я, так внушал я коллективу своего завода, и это же стремился, как мог в силу возможностей, осуществлять на практике.

  

Вот что писала газета „Туркменская Искра“ в июле 1994года в статье „Отзываясь на конъюнктуру рынка“, в интервью с директором  завода:

Если пройтись по мебельным и хозяйственным магазинам, то в глаза бросается одна особенность. При всей нынешней скудности „хозяйственного“ прилавка ассортимент продукции местного производства широко представлен изделиями Ашхабадского механического завода. Сечас практически нет такой семьи, которая не пользовалась бы продукцией этого предприятия. Создается впечатление, что разрыв прежних хозяйственных связей и последовавший вслед за этим экономический спад не задели предприятие. Уже не первый год его коллектив работает, не снижая темпов производства. Более того, заводчане находят возможность расширять ассортимент, тонко улавливая конъюнктуру рынка. Как это удается коллективу старейшего предприятия города? На этот вопрос отвечает его директор М.И.ГОЛЬДШТЕЙН.


На целой странице газеты, посвященной заводу, мне пришлось давать ответы о всевозможных хозяйственных трудностях и способах их преодоления. Но очень важный, если не главный, вопрос я оставил за рамками интервью, поскольку корреспондент не касался этой очень важной темы - это вопрос стимулирования интересов людей к работе в данном коллективе и стремления добиваться требуемых результатов.


Создавая систему стимулов, я ввёл правило, по которому дети наших работников могут беспрепятственно проходить на заводе оплачиваемую трудовую практику, подрабатывать на каникулах, а при желании имеют первоочередное право приёма на постоянную работу. С соседней школой и детсадом, которым завод постоянно чем-то помогал, я договорился о беспрепятственном приёме туда детей наших сотрудников. На одном из общезаводских собраний мы решили, что при любых финансовых обстоятельствах сохраним обязательное празднование Нового Года с ёлкой и подарками для детей, с новогодним вечером для взрослых. Таким же обязательным мы сделали празднование женского дня 8 марта с подарками для каждой работницы завода. А ко Дню Победы 9 мая мы собирали своих ветеранов и устраивали им встречу с подарками, концертом и застольем. Всем первоклассникам наших сотрудников завод обязательно дарил портфель со школьными принадлежностями и оплачивал учебники.


Конечно, это было очень немногое, что ещё можно было сделать для наших людей, но на фоне других предприятий это казалось неправдоподобным. В доперестроечные времена о таких мелочах можно было и не вспоминать, так как всё это имело место в любом производственном коллективе. Но сейчас… большинство предприятий прекратило даже мало-мальскую заботу о своих людях, и не всегда из-за недостаточности средств.


Полностью изменилась идеология труда на производстве. Постепенно стали исчезать такие понятия, как радость творчества, сопричастность, коллективизм, соревновательность. Кто-то может сказать, что всё это идеологические выдумки пропаганды отжившего строя, стремление задурить голову, заставить работать «на дурняк». Кому нужна ваша забота? Плати больше, вот и вся забота.


Что ж, возможно, они и правы, возможно, это и так. Спорить не буду. Но дело-то всё в том, что использовать заработную плату как инструмент влияния на эффективность производства у меня тогда не было возможности. Туркменистан ни на пядь не отступил от законов социалистического производства, сохранил государственный контроль над фондом заработной платы предприятий, объёмами хранимых ресурсов, любым движением денежных средств. Оставалось лишь создавать стимул привлекательности труда на заводе за счёт воздействия на общественные интересы коллектива. Для этого я шёл иногда на довольно странные, глядя со стороны, затраты, чтобы дать понять своим заводчанам, что в этом мире они не сами по себе и хоть в каких-то вопросах о них может позаботиться администрация.


К примеру, председатель профкома просит провести концерт популярной классической музыки. Оказывается, Туркменбаши почти полностью прекратил государственное финансирование Туркменского государственного театра Оперы и балета, солисты театра вынуждены подрабатывать себе на жизнь выездными концертами. Я с удовольствием не только разрешаю, но и материально поддерживаю это мероприятие дополнительным финансированием из директорского фонда. Многих солистов театра я знаю лично. Им заработок, а нашим работникам удовольствие. Вряд ли кто из них готов сейчас оторвать от себя хоть малую толику так трудно достающегося заработка, чтобы послушать популярную  классику, устроить себе маленький праздник души.


Медицина, как и культура, тоже оказалась в загоне, без государственной поддержки. Однажды к нам обратилась группа врачей провести на заводе платную проверку здоровья работников. Раньше подобные проверки осуществлялись систематически, поголовно и, естественно, бесплатно, особенно держали под контролем рабочих вредных профессий: литейщиков, сварщиков, гальваников и др. В последние годы о подобных проверках на предприятиях было начисто забыто. Я охотно пошёл навстречу этому предложению, оплатив из фондов завода девяносто процентов затрат. Оставшуюся чисто символическую сумму каждый платил за себя.


А однажды у нас несколько месяцев подряд работал массажист. Мы выделили ему помещение, и он вёл приём сотрудников завода, многим помогая избавиться от застарелых болячек. Оплату его работы мы также провели главным образом за счёт фондов предприятия и лишь частично от самих пациентов.


Зачастую расплатиться деньгами за привлечённый труд завод был не в состоянии, хотя средств на счету было достаточно. Банки жёстко контролировали движение денег и это, конечно же, связывало руки руководителям предприятий. И тогда на помощь приходил другой способ расчёта – бартерный. Наши клиенты охотно принимали продукцию завода в качестве оплаты. Далее они её продавали уже по своим ценам или на что-нибудь меняли, их это, по-видимому, устраивало. Я знаю, что массажист наш был родом из высокогорного района Туркменистана под названием Нохур. Там он и сбывал полученную за свой труд продукцию завода. А что он в итоге получал взамен – деньги , продукты питания или безвозмездно дарил своим родственникам – это нас уже не касалось. Главное, что завод полностью расплачивался таким образом с клиентами на вполне законных основаниях, подтверждая всё это документами.


Много позже проверяющие органы, фабрикуя заказное дело, поставят мне в вину некоторые подобные эпизоды, пытаясь доказать мою нечестность и причастность к хищениям. Но, в конце концов, все их попытки разобьются о представленные документы и свидетельства причастных лиц. Думать же тогда о том, что мои действия хоть как-то могли быть использованы против меня, значило  вообще ничего не делать, что было равнозначно медленному развалу производства и его коллектива, полной остановке завода. Этого допустить я никак не мог.

 

*  *  *

И всё же  следовало серьёзно подумать о дальнейшей судьбе  завода. Да, с помощью различных ухищрений и уловок как-то удалось сохранить его, уберечь от развала в самый тяжёлый период, который пришёлся на первую половину 90-х годов прошлого века. Не было тогда ни одного предприятия, которое бы не снизило производственные объёмы, не сократило свою численность, не имело бы проблем с заработной платой. Многие предприятия просто прекратили своё существование. Мой же завод за эти годы избавился от балласта неизвестно с какого боку прицепившегося к нему весоремонтного кооператива, освоил выпуск новых изделий, нарастил объёмы производства, сохранил инженерные, управленческие и квалифицированные рабочие кадры и, судя по внешним данным, должен был уверенно смотреть в будущее. И, тем не менее, будущее у завода было смутное и полно тревог.


К этому времени министр номер три, тот, что пытался скинуть меня и посадить в директорское кресло своего человека, сам оказался в опале у Президента и был надолго отослан в качестве посла в одну из восточноазиатских стран. Четвёртый министр меня не трогал, но и ничем не помогал. До этого он сам был директором одного из предприятий лёгкой промышленности. Его полностью удовлетворяло то, что мои показатели не опускались ниже ста процентов, а какими путями это достигалось, его мало интересовало. Это и понятно, ведь он руководил текстильной промышленностью, отраслью, к которой мой завод не имел никакого отношения. Завод попал в эту компанию случайно из Министерства местной промышленности при ликвидации двух министерств и объединении их в одно. Всякие швейные и даже ковровые фабрики были здесь вполне к месту, и только моё предприятие никак не вписывалось в тематику этого ведомства.


Министерство текстильной промышленности в эти годы усиленно строило и вводило в строй новые мощности, новые фабрики по всей территории Туркменистана. Правительство республики решило почти весь выращиваемый в стране хлопок не вывозить за пределы, как это было в советские времена, а перерабатывать у себя вплоть до швейных изделий. Повсеместно строились и вводились в строй хлопкоперерабатывающие, прядильные, ткацкие, швейные фабрики. И естественно, всё внимание министра было приковано к ним. Строительство вели иностранные компании, которые всё до последнего болта и гайки ввозили из-за рубежа. Сдавали они объекты, что называется, под ключ. У них ни в чём не было недостатка, и вписаться в их работу для изготовления, например, какого-нибудь нестандартного оборудования я тоже не мог.


Мне позарез нужен был сильный и долговременный заказчик, способный полностью загрузить завод работой, способный вовремя платить, а если надо – помочь  в обеспечении материалами. Совсем хорошо, если бы заказчик был одновременно и моей вышестоящей организацией. Я мысленно перебирал все ведомства и не находил такое, в чьи объятья хотелось бы броситься. Наиболее подходящим было, конечно же, Министерство торговли и ресурсов. У него базы снабжения, договора о взаимопоставках, возможности реализации продукции. Но среди управленцев министерства никакого технического опыта, одни торгаши. Да и знакомство с министром и его повадками полностью отбило у меня охоту отдавать завод ему в руки.


Наиболее привлекательным в этом смысле показался мне машиностроительный концерн, несколько лет назад организованный по инициативе Президента и вошедший со всеми машиностроительными заводами в Министерство энергетики и промышленности. С учётом столь весомой добавки это министерство превратилось по сути дела в промышленный гигант, объединивший в себе значительную часть индустрии Туркменистана: все электростанции, электротехнические, химические и машиностроительные заводы, специализированные  строительные и ремонтные тресты, базы снабжения, проектный институт, транспортное управление и многое другое.


Оказаться в семье собратьев было заманчиво, очень уж тоскливо было находиться среди прядильщиков, ткачей, швейников и прочих текстильщиков. И я решил действовать. Я опять обратился к уже знакомому Заместителю министра экономики и финансов с докладной запиской, где изложил проблемы завода, связанные с невозможностью  обеспечить его ресурсами без доступа к конвертируемой валюте, и особенно подчеркнул незаинтересованность текстильного министерства поддерживать и развивать непрофильное ему предприятие. Однако совсем скоро я понял, насколько был неправ. Ведь лучше быть среди чужих одиноким, но свободным, чем среди своих собратьев под жёстким контролем и полностью зависимым.


Но закрутившуюся бюрократическую машину повернуть вспять было уже невозможно. Не прошло и недели, как появилось постановление Президента о передаче завода «Металлист» машиностроительному концерну. Новый хозяин своим приказом переназначил меня директором моего же завода, а сам завод принял  к себе на баланс. С этого момента завод вступил в братскую семью машиностроителей. Теперь я обязан был еженедельно и по любому вызову приезжать в концерн с отчётами о делах завода, брать на себя дополнительные задания, связанные с провалами на других предприятиях, отчислять средства на содержание аппарата концерна, выполнять кучу различных поручений, исходящих сверху.

Что же я получил взамен? Как оказалось – ничего .  

 





<< Назад | Прочтено: 736 | Автор: Гольдштейн М. |



Комментарии (0)
  • Редакция не несет ответственности за содержание блогов и за используемые в блогах картинки и фотографии.
    Мнение редакции не всегда совпадает с мнением автора.


    Оставить комментарий могут только зарегистрированные пользователи портала.

    Войти >>

Удалить комментарий?


Внимание: Все ответы на этот комментарий, будут также удалены!

Авторы