RC

Прошлое - родина души человека (Генрих Гейне)

Логин

Пароль или логин неверны

Введите ваш E-Mail, который вы задавали при регистрации, и мы вышлем вам новый пароль.



 При помощи аккаунта в соцсетях


Темы


Воспоминания

«В самый длинный день в году началась война.

Жить бы! Жить бы! Но беду принесла она.…

Лина Топчий, 22.06.93 г.

 

 

Сборник

«Мне вдруг открылась сокровенность»

 

 

Леонид Катель  (Гамбург)

Катель Леонид Маркусович.  Родился в 1938г. в семье военнослужащего в городе Смела Черкасской области УССР. Отец всю войну воевал в действующей армии, жена с сыном были эвакуированы в Киргизию. После окончания Войны   семья воссоединилась и четыре года  прожила в Прибалтике по месту службы отца. В 1946 году родился младший брат Павел. В 1949 г. после демобилизации отца семья вернулась на Родину в Украину в город Днепропетровск. Здесь окончил среднюю школу, затем  днепропетровский металлургический институт. Около шести лет работал на металлургическом заводе им. Петровского, после чего поступил в аспирантуру и до пенсии работал в научно-исследовательском институте, занимаясь повышением качества металлопродукции. Кандидат технических наук. В Германии с 2005 г. Стихи сочиняет с детства. Печатался в альманахах и местных газетах.

 

                  Мы вырастали из войны

 

Мы вырастали из войны,

Мы из Победы вырастали,

Мы вырастали из печалей

И радостей родной страны.

 

Мир, разделённый изначально

На наших и врагов заклятых,

Явился нам дорогой дальней

 

В глубокий тыл. Идут солдаты

В колоннах строгих - на войну.

Идут спасать нас и страну.

 

Мы сердцем помним те колонны

И матерей прощальный стон,

И взгляд их, грустью отрешённый,

И Левитана баритон...

 

Мы сердцем помним, как спасали

Нас, малолетних; тот испуг:

С крестами коршуны летали.

Нас прятали от вражьей стаи,

Спасали нас от смертных мук.

 

Нас увозили в поездах,

Полуторках и на телегах,

В жару, мороз, дожди и снеги...

 

Нас увозили. А беда

Неслась за нами с жутким гулом.

У озверелых палачей

Снаряды, бомбы, мины, пули

Припасены и для детей.

 

Эвакуация - как братство,

Ведь общая беда роднит.  

И всё-таки детей разнит

Одно не общее богатство,

Когда отец твой не убит...

 

И вот, салютом оглушенный,

От счастья вздрогнул каждый дом.

Пришла Победа! Миллионы

Сердец забились с торжеством!

 

Они вернулись к нам домой –

Отцы-солдаты. Гимнастерки

Пропахли крепкою махрой.

Как сладок этот запах терпкий!

 

...Послевоенный быт простой.

И речи нет о гарнитурах.

Стол, шкаф, в лоскутном абажуре

Неяркий, ватт на сорок, свет,

На полке книжки - для культуры,

А на стене - вождя портрет…

 

Промчалось время, всё меняя,

И жизнь вокруг совсем иная.

Другой масштаб, другой размах.

И нравы изменились круто,

И суетливые минуты

Сметает память об отцах.

 

Нет сокровенней и дороже

Отцовских песен фронтовых.

Мы их поём среди своих,

Закрыв глаза... Озноб по коже,

И слёзы в голосах дрожат

У старых сыновей солдат...

 

И  позабыв о суете,

Заботах, планах повседневных,

Душою рвемся мы к мечте,

И к доброте, и к чистоте

Военных и послевоенных

Так милых сердцу, детских лет.

Да сохранит душа их свет...

 

 

Фридрих Золотковский

 

Год сорок третий

(Б. Полянскому)

 

Блокадный мальчик всё ещё не знает,

Что мама умерла, отец погиб в боях,

А бабка старая уже не засыпает:

И дни и ночи давит её страх!

 

Живут сейчас в деревне. Мужики на фронте.

У председателя одна в округе бронь.

Но он не трус. Обидою не троньте:

Из города для всех муку привозит, соль.

 

Мужик что надо, ладный и не старый –

Всего за пятьдесят ... На фронте ранен был.

К  старухе  забегает. Говорит, что малый  

Уж больно мал, а то бы сытым жил !

 

Вот, - объясняет всем, - суворовские школы

Великий вождь наш приказал открыть.

И пацаны солдат, погибших в час суровый,

Туда в год сорок третий могут поступить ...

 

Он треплет малыша, точно коня по холке:

“Как прокормить тебя, придумаем. Небось,

Мы люди русские, в беде никак не волки.

И Сталин за детей ! Дай Бог, чтоб всё сбылось ...”

 

Встал и пошёл усталый, одинокий

Он лошадь запрягать, чтоб отвезти ребят.

В глазах стояли слёзы ... «От мороки»,

- Сказали тихо бабы, пряча взгляд.

21 августа 2008 г. Воронеж

 

 

Во мне печалью стынет сердце

 

Во мне печалью стынет сердце,

И мысль трепещет - всё от скорби,

Куда от боли, гнева деться,

Когда тревожит душу горе!..

 

Вот прочитал, что в здешнем крае

Они в концлагерях томились,

И точно взрослые, страдали,

И слёзы их печально лились.

 

Могли они понять, кто правый,

Кто виноват, когда их разум

Не знал ещё суда и кары,

Но ощутил дух смерти сразу?..

 

Душа любая ждет на свете

Покоя, и любви, и воли!..

И плачут и сейчас войн дети

От прежней нестерпимой боли.

 

 

Анатолий Юкин  (г.Пиннеберг)


Тураево - Московской обл. 1941г.

 

Дождь, костёр, горит мой пень,

Сушу носки, и задымило,...

А   в   41-м   в   этот    день      

Солнце ласково светило.

 

Бежал я с прутиком в руке,

Махал,  кричал:  «Война!  Война!»

А мать в слезах, с печалью на лице:

«Война, сынок! Беда! Она нам не нужна».

 

Летящих бомб я видел профиль,

Осколки крышу прохудили.

Мы немцев все же победили,

Я пленным выносил картофель.

 

И вот я здесь, кривая привела дорожка.

Немецкий в школе не любил.

Хороша земли родной картошка,

А мне язык немецкий стал вторым.

2006г.

 

 

 

Ирина Гутт

Родилась в Бугуруслане Оренбургской области. Окончила филфак Киевского университета. Работала старшим редактором в НИИ и в издательстве «Вища школа», г. Киев

В Любеке живет с 2000 года.

 

* * *

Не предвещал слёз горьких летний день:

Лились из школьных окон звуки вальса;

Вдруг пробежала  роковая    тень,

И мир в одно мгновенье словно сжался.

 

Движимы злом, законы преступив,

Европу покорив, скача галопом,

Моторами глуша певучесть нив,

По русским нивам мчались наци. Скопом.

 

Сиреневым ночам пришел конец,

Прожектора лучами небо взрыли...

Не в институты и не под венец,

На фронт спешили парни молодые.

 

Еще недавно, может быть, вчера

Совсем иное предвещали звезды,

И молодости светлая пора

От жизни не ждала жестокой прозы.

 

Не рвите маки, кашку, горицвет –

В степях к могилам не приносят розы.

Здесь, под землей, - войны кровавый след,

А на земле - невысохшие слёзы.

 

В местах глухих, за проволкой жестокой

-  От глаз истории скрывая ход, -

-  При автомате, с бдительностью зоркой

Следил фашист за жертвой... Майн Готт!

 

-  Не виновата чудная Ванзея,

Что в ней собрались чудища земли:

Гиены, волки, шакалье и змеи

Вердикт всем иудеям изрекли:

 

Убить народ!!! О варварское средство:

Для миллионов печи зажжены!

В разгул чумы нацистские полпредства

Сжигали люд в анклавах Сатаны.

 

Зверь поедает зверя, чтоб наесться.

Не каннибалов дело рук и грех -

Истопников! Детишек мертвых тельца

Лежат поленьями... В убойный цех

 

Сгоняли крох, родителей, бабусей

И дедушек. Сон дикий наяву!

Остановись, мгновенье! Слушай, слушай!

Их стон - повсюду - шевелит - траву.

 

Не воевала я, была малышкой,

Но в тех печах как будто жгли меня.

Осевший пепел с крематорских вышек

Кормил ворон и удобрял поля.

 

Картины тел зеленых и распухших

От газовых удушливых атак

Наводят ужас на живущих души...

И верь, не верь, но было всё вот так.

 

Рычат псы злобно: дескать, все наветы

И бред болезненных умов, но ЗЛО

Всем тем, кто избежал лютейшей смерти,

Не в силах память завязать узлом.

 

Неужто счастью нужно познать горе,

Его тяжелые на шее жернова?

Чтоб видеть небо - солнце, луну, зори, -

Отпущены всем равные права.

 

Но вновь живет мечтой лихое племя

Окрасить кровью ржавые клинки

И полагает: нынешнее время

Сплетет ему лавровые венки.

 

Исход войны - могилы, пепелища,

Бродить придется по седой земле,

В пустой золе - искать следы жилища

И радоваться - травке на скале.

 

Я бы хотела детям напророчить

Счастливое и долгое житье.

По территории - огромной очень –

Шагает май, целуя всех в чело.

 

 

 

Римма Самойленко

Дети Великой Отечественной войны ... Если задуматься и подсчитать, сколько же лет им сейчас ! Младшему - 65-70, старшему - 80. Я тоже одна из них. В начале войны мне было 2 года и, конечно, я не помню себя в те года, но чётко в мою память врезались слова моей мамы Песис Беллы Яковлевны (урожд. Хайкова Бруха Янкелевна), которые для меня стали судьбоносными. У моего отца была бронь, как у специалиста-фрезеровщика. Он мог не идти на фронт, но пошёл добровольцем, чтобы защищать свою семью: беременную жену и двоих девочек, при этом приговаривая: «Не волнуйся, Беллочка, мы быстро справимся с фашистами».

Отец погиб в Севастополе. Мы голодали, как и все, жили в неотапливаемой квартире. Не было средств на уголь и дрова. К тому же я заболела воспалением лёгких. Врач в больнице сказал маме: «Ваш ребёнок умрет, оставьте его в больнице.» Мама отказалась, продала всё, что могла, купив необходимые продукты. А однажды, когда она провела перед моими глазами цветную ниточку (так она проверяла мою реакцию на окружающее), я стала следить за ниткой глазами, и мама поняла, что кризис прошёл, и дочка будет жить.

Запомнился мне ещё один эпизод, рассказанный моей мамой, о том, как она работала в эвакогоспитале санитаркой. Сутки работала, двое - дома. Закрывала нас в квартире, оставляла поесть, что было. Госпиталь был пятиэтажный. Мама обслуживала палаты челюстно-­костного отделения на последнем этаже. Лифта не было. Три раза в день приходилось ей носить по два ведра пищи, кормить раненых, т.к. они сами не могли есть, купала их и с большой материнской любовью ухаживала за ними. Когда появлялась у неё свободная минутка, раненые звали её и просили посидеть возле них: «Сестричка, иди посиди возле меня. У меня и боль становится меньше, когда ты сидишь рядом». Мама охотно соглашалась, понимая, что они сделали всё возможное для победы, а сейчас раненые и обессиленные находятся вдали от своих родных и близких и даже не всегда в состоянии из-за ранения самостоятельно написать письмо. Слёзы выступали у неё на глазах, когда она видела, как мучаются раненые, молодые ребята- фронтовики.

После войны мама использовала любую возможность заработать, чтобы прокормить семью. Работала даже на разгрузке вагонов. Внезапно от порока сердца умерла её сестра. Ей было всего 39 лет. Остались двенадцатилетний сын и шестилетняя дочь. Маме пришлось заменить им мать. Жилось нам всем трудно, но все остались живы.

После окончания школы, учась в одесском сельскохозяйственном институте, я увлеклась туризмом. После института в течение многих лет работала на детской туристской станции, где вела с детьми краеведческую работу: ходили в походы по родному краю, по местам боевой славы Дунайской военной флотилии, встречались с ветеранами Великой Отечественной войны, ухаживали за могилами погибших воинов. Часть архива музея боевой славы осталась в бывшем одесском мореходном училище СПТУ-14,  а часть  я привезла с собой в Германию.

Когда мама, сестра и я переехали в Гамбург, сестра жила с мамой, а я каждый день навещала их. Мама прожила долгую жизнь, несмотря на болезни. Мы всегда помогали ей, чем могли, а она продолжала, не задумываясь, делать добро людям: посылала небольшие посылочки знакомым и соседям, оставшимся в Одессе.

Я, понимая, что по возрасту мне работать не придётся, после окончания 6-месячных курсов немецкого языка устроилась в переселенческом лагере на Флотбеке работать с русскоговорящими детьми, а затем с помощью единомышленников организовала клуб «Лира», который уже в течение 12 лет бескорыстно возглавляю. Всё это время помогаю тем, кто нуждается в поддержке, так как иначе я жить не могу. Так поступала моя мама, так поступаю и я.

 

 

Бронислава Серая

Все знают, что война - это очень страшно. Особенно тяжело было пережить войну и все связанные с ней трудности детям. Я была во время Великой Отечественной войны совсем маленькая. Мне было только четыре года. К счастью, детская память не смогла удержать всё, пережитое мной, но и от того, что запомнилось, сердце сжимается до боли, и при каждом воспоминании глаза наполняются слезами. Поэтому очень трудно писать о пережитом. Но и не писать нельзя, хоть эти воспоминания точат сердце.

Есть несколько дней в году, когда душевные раны, оставшиеся после войны, снова кровоточат, и в каждый такой день я понимаю, что они никогда не залечатся, не зарубцуются. Это 22 июня - первый день войны,

9  мая - День Победы и 1 декабря - день смерти моего папы. В эти дни я не включаю телевизор. Я знаю, что раны, нанесённые мне войной, время не может залечить, а телевизионные передачи сделают душевную боль нестерпимой.

В 1941 году нас эвакуировали в Семипалатинск, город в Казахстане. Нас - это маму, брата, сестру и меня. Очень ясно, как будто это было вчера, помню прощание с папой и куклу, которую он мне дал. Эшелон, в котором нас эвакуировали, некоторое время (я думаю, пока мы ехали по оккупированной территории) сопровождали советские военные самолёты, чтобы защитить от возможных налётов фашистских бомбардировщиков. Я больше никогда не видела папу. Мы даже не знали, что с ним было. В извещении, полученном нами, было написано «пропал без вести», и это давало мне надежду, что он жив, и когда - нибудь мне удастся сказать ему любимое слово «папа».

Я часто выходила на улицу только для того, чтобы увидеть его, идущего домой. Но, к сожалению, это осталось только моей несбывшейся мечтой.

Много лет спустя, в 2001 году я была в Ленинграде (Санкт- Петербурге), и мои знакомые мне посоветовали обратиться в архив Военно-медицинского музея Российской Федерациии и спросить, нет ли у них какой-нибудь информации о папе. Там я узнала, что он умер от ран в одном из госпиталей  Баку 1 декабря 1942 года.

Вскоре после поездки в Ленинград, будучи в Харькове, мы сделали один памятник для трёх самых близких нам, самых дорогих и родных людей - папы, мамы и моего брата. Мой брат, тоже один из детей войны, вырос честным, смелым, порядочным человеком. Он всегда старался помочь другим и стал дружинником, чтобы бороться с теми, кто мешал людям спокойно жить. В 30 лет он погиб от руки хулигана.

Я просила людей, ездивших в Баку, привезти горстку земли с могилы отца, но никто, к сожалению, не привёз. Очевидно, чужую боль может понять не каждый. А жаль !

А теперь я хочу вспомнить послевоенные годы. В 1944 году мы вернулись в освобождённый Харьков. Страшно было смотреть на этот разрушенный город. Наш дом был полностью разрушен, и нам дали комнатку в подвале. Вскоре мама заболела тифом, и её положили в больницу. Мы втроём остались одни, без взрослых. Огромное спасибо родственникам и соседям, которые в это очень трудное для нас время помогли выжить. Всем было очень тяжело, в каждой семье было своё горе, но в то же время не было горя чужого. Все жили дружно, как одна большая семья. Любовь, внимание людей к друг другу в это жестокое время творили чудеса! До сих пор не верится, что можно пережить столько горя и остаться добрыми и чуткими людьми. Всё-таки очень многое может выдержать человек...

...Пришло время мне идти в школу. По-прежнему не хватало еды и нечего было надеть. Мама работала швеёй, но заработанных ею денег с трудом хватало, чтобы обеспечить семью самым необходимым. Снова помогли добрые люди. Я уверена, что тогда люди были другими. Они иначе относились к трудностям, которые выпадали на их долю, и умели дорожить каждой светлой и счастливой минутой. Вместе грустили и веселились, плакали и смеялись, сочувствовали чужому горю и радовались чужой удаче, поддерживали друг друга, когда знали, что кто- то нуждается в поддержке. У нас с подружками была одна кукла на троих, и мы по очереди с ней играли. Каждая брала куклу на один день. Я помню эту куклу и помню, как мы были рады тому, что эта кукла вообще была у нас, и совершенно не имело никакого значения, что она была общая.

Мама использовала любую возможность улучшить наше материальное положение. Некоторое время ей удавалось подрабатывать мытьём посуды поздно вечером и ночью в ресторане. Мне тогда не было и 10-ти лет, но я ходила с мамой, чтобы помогать ей. Домой мы возвращались в 2 часа ночи. Всё-таки денег не хватало, и мама не могла покупать нам фрукты, а мне очень хотелось их есть. И тогда я придумала следующее: я покупала на базаре 3 стакана вишен, съедала по 2-3 вишенки из каждого стакана, а потом продавала эти же три стакана вишен по той же цене, что купила. Сейчас мне немного стыдно, но я думаю, что можно простить ребёнку, который несколько лет не имел даже необходимой еды,  т.е. голодал, эту маленькую хитрость.

Годы шли, жизнь в стране улучшалась, но жизнь многих семей, в которых отцы не вернулись с фронта, по-прежнему оставалась тяжёлой. В 9-м классе я осталась без зимнего пальто, и мне не в чем было ходить в школу. Руководство школы сумело найти средства и мне купили тёплую одежду. Так лучшие человеческие качества не только побеждали различные трудности, но и учили нас, детей, сочувствию, доброте, человечности. Так, благодаря заботе нашей страны о детях, я закончила

10   классов. Затем по ускоренной программе, за 2 года, закончила техникум и пошла работать в научно-исследовательский институт. Через год поступила на заочное отделение строительного института. Я была оптимистка и, к тому же, очень энергичная. Кроме того, что я работала, училась, занималась спортом, вышла замуж, родила дочь, я (по направлению НИИ, в котором работала) во дворце пионеров училась организовывать праздники для детей и потом организовывала их для детей моих сотрудников. Кстати, этому я училась у родителей известной киноактрисы Людмилы Гурченко.

В общем, жизнь постепенно налаживалась, а пережитые трудности не сломали, а закалили меня и моих сверстников, научили не терять надежду на лучшую и светлую жизнь. Наши надежды оправдались. Несмотря на тяжёлое военное и послевоенное детство, мы все получили образование, и даже самые хулиганистые из нас остепенились и стали хорошими и порядочными людьми.

Сегодня у меня есть дочь, внуки и правнук - самый дорогой мой человечек. Мой внук в Харькове очень любит, когда я рассказываю о войне. Когда он был маленький, я всегда пела ему песни военных лет, которые никогда не сотрутся из моей памяти и, надеюсь, останутся в памяти моего внука. Когда в его школе 9-го мая проводился конкурс песен военных лет, он занял 1-е место, и члены жюри поинтересовались, откуда он знает такие песни. Он ответил, что его бабушка научила. Мы часто с моим внуком ходили в Харькове к мемориалу погибшим на фронтах Великой Отечественной войны. Там есть три березки. Мы выбрали одну и всегда клали рядом цветы, как будто под этой берёзкой похоронен его прадедушка, а мой - отец. Сейчас моему внуку 12 лет. Он живёт в Харькове и уже без меня, сам иногда ходит к мемориалу. Я стараюсь воспитывать у него интерес к истории страны, в которой он живёт, уважать людей, отдавших лучшие годы своей жизни, а часто и саму жизнь за победу над врагом. Я уверена, что если учить детей помнить людей, обеспечивших им мирную жизнь, если учить детей быть просто благодарными за всё, что они имеют, родителям, их жизнь и жизнь их детей будет радостней и светлей.

Ещё мне хочется добавить, что, отдавая заслуженные почести участникам боевых действий на всех фронтах войны, ни в коем случае нельзя забывать людей, самоотверженно трудившихся в тылу, переживших неимоверные трудности и лишения. Трудно найти слова, чтобы выразить свою благодарность, уважение и почтение тем, без чьих героических усилиий великая победа нашего народа над страшнейшим врагом была бы невозможна. Как жаль, что им не ставят памятники... Низкий поклон всем труженикам тыла.

Я попыталась вспомнить хотя бы крохи, пережитые мной во время и после войны. Я часто рассматриваю старые фото, вспоминаю друзей. Жизнь разбросала нас по всему свету, но мы звоним друг другу по телефону. Как хорошо иметь таких друзей!  Если мы общаемся, значит мы ещё живы, и жизнь наша прекрасна.

Я очень рада, что у нас в Гамбурге есть общество «Лира», где можно встречаться с понимающими нас людьми. Я принимаю в организации этих встреч посильное участие.

Большое спасибо Римме Самойленко, которая ежемесячно проводит заседание клуба «Дети Великой Отечественной войны с благодарностью к тем, кто помог нам выжить». На этих встречах - заседаниях мы вспоминаем пережитое, родителей, доживших и не доживших до победы, отмечаем дни их рождения и смерти, вспоминаем любимые песни той поры. По традиции накрывается стол, на котором всегда присутствует черный хлеб, “картошка в мундире” и селедка, которые были роскошью в то суровое время.

 

 

 

Светлана Мелешкина

ЛЕНИНГРАД, 1941-1942 год.

Писать о пережитом в детстве трудно. Взрослый человек может описать свои чувства, но что он чувствовал, когда ему было четыре года, вряд ли сможет. Из раннего детства всплывают в памяти отдельные эпизоды, случаи, а не то, как ты их воспринимал, что чувствовал при этом.

Сейчас я не могу вспомнить чувство голода и холода, которые я испытывала зимой 1941-1942 годов. Однажды мама сварила суп из жмыха. В тарелке плавала только шелуха от семечек подсолнуха. Я плакала над тарелкой, потому что не могла проглотить её. Перед глазами до сих пор стоит вид этой шелухи, плавающей в тарелке. Осенью 1941 года какое-то время я ходила в детский сад. Но помню только один день. За обедом или полдником мне дали конфетку, и я хотела отнести её домой маме, но воспитательница заметила и заставила меня её съесть. Было очень обидно, и это запомнилось.

Под Новый 1942 год с фронта приехал мамин брат. А тогда тем, кто ехал в Ленинград, бойцы отдавали свои пайки. Я помню буханку черного хлеба и банки консервов на столе. Но как я это ела, не помню. Мама потом говорила, что если бы не его приезд, мы бы не пережили зиму 1941 - 42 года и умерли бы от голода. В нашей коммунальной квартире на 1-й линии Васильевского острова жили три семьи. В одной семье было трое детей. И отец съедал всё, что могла достать их мать.

Эвакуировались мы из блокадного Ленинграда весной по Ладоге. Я сидела на чьем-то чемодане у окна автобуса и смотрела в окно. Вокруг были видны полыньи и воронки от снарядов. На берегу я пролежала в больнице целый месяц с гнойным конъюнктивитом. Поезд, на котором мы с мамой должны были уехать в тыл, разбомбили. Ну, а как мы жили дальше до конца войны, это уже другая история. А начинается она с большой тарелки манной каши, которую мне дали в Нальчике, куда мы приехали после моего выздоровления.

12.01.2008

 

Леонид Брайман

 

Я РОДОМ НЕ ИЗ ДЕТСТВА - ИЗ ВОЙНЫ

 

Когда началась Великая Отечественная война, мне было 5 лет, и я по семейным обстоятельствам жил с бабушкой и теткой в селе на Житомирщине (Украина). Незамужняя старшая дочь бабушки, сестра матери, работала завклубом, вела большую общественную работу, периодически направлялась на различные курсы, так что все работы по дому, живности, огороду приходилось выполнять бабушке. Мне было строжайше запрещено покидать довольно обширный двор, со сверстниками я не общался, но и не скучал. У меня был хороший набор мальчишеских игрушек (в каждой ежемесячной продуктовой посылке из Киева я находил новую игрушку). Дом и двор питали мою детскую фантазию и позволяли придумывать разнообразные игры, которые иногда пугали мою бабушку.

Но вот грянула война. Конечно, я не сразу осмыслил ужас происходящего, но быстро понял, что это большое горе для людей. Помню взволнованные лица взрослых, огромное количество немецких самолетов, летевших со страшным гулом на Киев. Большим потрясением для меня было, когда мимо нашего двора в туче пыли гнали на восток ревущее колхозное стадо, как плакали стоявшие вдоль дороги женщины... Позвонила из Киева мать и попросила привезти меня к ней. Бабушка, еще не старая работящая женщина 56-ти лет, как-то враз постарела, лишилась своей бодрости. Тетку, Ворошиловского стрелка, активистку  зачислили в партизанский отряд, она должна была уйти в лес, если село займут фашисты, и поэтому лишалась права на выезд. Она добилась лишь разрешения отлучиться на один-два дня, чтобы отвезти бабушку и меня в райцентр Олевск к другой маминой сестре и возвратиться домой.

Тетка в Олевске работала шеф-поваром в вокзальном ресторане, и мы должны были с ней добираться до Киева. Выехать из села было не на чем. Казалось, мы обречены остаться в селе до прихода немцев. Это как-то не очень и пугало. Вспоминая первую мировую войну, люди говорили, что немцы тогда никого не трогали, и лишь однажды пьяный солдат застрелил мужика за дерзкий отказ дать ему деньги на выпивку. Да и война должна была закончиться дней через двадцать, как я слышал от взрослых. Наш дом стоял в центре села среди общественных зданий, поэтому к нам неоднократно просились переночевать застигнутые ночью военные разных рангов, в том числе и генералы с «ромбами». Бабушка была очень гостеприимна, да и «зала » была всегда свободна. И вот в эти дни проезжали через село на трехтонке Урал- ЗИС (я всю жизнь с особым чувством «узнаю» эту марку) два солдата. Они попросились переночевать. Утром тетка попросила их отвезти нас в Олевск. Им было по пути, и они согласились. Рано утром, оставив на 1-2 дня корм корове и курам, мы уехали, взяв минимум вещей. Тетка предупредила соседей, что она скоро вернется, и оставила им ключи от дома и от сарая. В Олевске мы с плачем попрощались с теткой, и она ушла пешком в село, до которого было 20 километров. Каково же было наше удивление, когда через сутки она вернулась в Олевск, голодная, измученная, в порванной юбке.  На ней лица не было.

Оказалось, что вскоре после нашего отъезда село заняли немцы, и все её попытки пробраться в него не удались. Она переживала, что не сможет выполнить свой долг. К счастью, дальнейшее продвижение немецких войск затормозилось. Они встретили здесь сильное сопротивление. Эвакуироваться из Олевска и добраться к матери мы сразу не могли. Оказалось, что тетке приказали кормить отступающих бойцов, пригрозив расстрелом в случае отказа. А когда разрешили эвакуироваться, мы просидели на солнцепеке в привокзальном скверике целый день с вещами в ожидании эшелона, но он за нами не пришел. И сотни людей разошлись по своим домам. Довелось мне, ребенку, в этот день видеть жуткую картину расстрела. Какого-то военного, велев снять сапоги и ремень, поставили возле вагона. Прозвучал выстрел, мужчина упал, его закопали небрежно. Слышал, как люди говорили, что видны пальцы ног. Видимо, тетки не успели скрыть от моих глаз этот случай. В 6-квартирном одноэтажном домике мы остались одни. Все соседи уехали. Побегав по пустым комнатам, я вышел на улицу, но мне, пятилетнему пацану, стало так страшно, что я вернулся в дом: казалось, что городок обезлюдел, никаких звуков не было слышно, ни человеческого голоса, ни лая собак, ни машин, ни телег. Стояла настоящая мертвая тишина, неправдоподобная. Наши власти и войска покинули городок как-то незаметно для нас, и городок затих перед вступлением врага. Но немцы, видимо, не решились занять его на ночь глядя, так как не знали, что он покинут.

Мы были обречены на неминуемую смерть. Взрослые молча сидели, глядя в окно, выходящее на входную дверь, и ожидали дальнейших событий. Я, конечно, уснул, но среди ночи в испуге проснулся от душераздирающего крика. На фоне темно-серого неба я увидел очертания человеческой фигуры на крыльце. Он попытался взломать замок и открыть входную дверь в нашу однокомнатную квартиру. Услышав женские крики, человек зажег спичку, посмотрел в окно, спокойно разглядывая нас, медленно повернулся и не спеша удалился. Под мышкой у него торчал свернутый в длинную трубку мешок. Ужас этой ночи не забуду никогда.

И тогда моя младшая тетка в состоянии какого-то безумного отчаяния помчалась на станцию. Не знаю, на что она надеялась, о чем думала, что ею двигало. Надежда на чудо? Конечно, она переживала, что из-за нее остаются племянник, мать и сестра, хотя вряд ли она представляла, какое будущее нас ждет.

И случилось чудо, которое, правда, могло закончиться всё же трагедией. На путях стояли прицепленные к маневровому паровозику две платформы с танками. Несколько бойцов заканчивали приготовления к отправлению. Тетка обратилась к командиру группы со слёзной просьбой взять нас с собой. Командир согласился. Он сам постоянно обедал в ресторане и знал, какой приказ она выполняла. Но группа выполняла боевой приказ и должна была срочно покинуть обреченный городок до рассвета, поэтому он дал нам на сборы всего десять минут.

С этой вестью тетка примчалась домой. Наш весьма скромный скарб и не распаковывался. Но пока тетка разбудила парня-инвалида, который возил бочкой воду для ресторана (кстати, немца по национальности), пока он запряг лошадь, прошло, конечно, некоторое время. С максимально возможной для лошади скоростью он помчался на станцию. Но на ближайшем перекрестке мы услышали короткий паровозный гудок. Сигналы были в это время отменены, и этот гудок скорее всего означал извинительное «прощайте». Возница моментально свернул в боковую улочку, чтобы опередить мини-поезд. Выехав на поляну у подножия высокой насыпи, мы увидели, что поезд через несколько мгновений скроется за бугром, с которого начинался спуск: паровоза уже не было видно, первая платформа скрылась наполовину. Возчик бросил поводья, женщины залились плачем. Я не видел, что происходит, но услышал какой-то топот. Оказалось, что нас заметили с платформы, командир остановил паровоз и послал за нами бойцов. Они схватили всех нас и наши вещи и бегом мгновенно доставили на платформу. И «Овечка», выпустив из трубы густой клуб дыма, набирая скорость, чтобы наверстать потерянное время, помчалась подальше от городка. А солнце тем временем успело взойти и ярко освещало безлюдные окрестности. Я успел еще бросить любопытный взгляд на нашего спасителя-немца и увидел далеко внизу небольшую лошадку, запряженную в телегу, и возле неё - застывшего неподвижно человека с вожжами в руках, пораженного, видимо, происшедшим на его глазах чудом...

Лица наши были испачканы сажей. Со старшей теткой случилась нервная истерика, и она смеялась до слез, долго не могла её перебороть. На лице образовались черные полосы от вытираемых слёз и сажи. Смеяться начали все бойцы. Смеялись от души все так громко, с таким удовольствием, что повзрослев, я часто вспоминаю этот эпизод. Мне казалось, что в нём неосознанно как-то звучало, что мы всё выдержим, всё преодолеем, мы победим. Такого громкого, здорового смеха я, кажется, больше никогда не слышал.

А участь оставшихся в Олевске евреев была ужасна... Через много лет я узнал, что всех согнали в синагогу и сожгли живьем... В том числе моего деда по отцу...

Осталось ощущение, что до Киева мы добирались много дней. По дороге нас неоднократно подстерегала опасность. Через какое-то время мы обнаружили, что наши платформы находятся в середине длинного воинского эшелона. При приближении фашистских самолетов эшелон останавливался, мои тетки, держа меня с двух сторон за руки, мчались подальше от поезда так быстро, что я не всегда касался ногами земли. Прятались в хлебах, в каких-то помещениях. Когда самолеты пролетали, мы долго возвращались назад, а поезд без гудков очень медленно трогался, давая возможность всем успеть вернуться к своим вагонам. Бабушка никуда не бежала, полностью доверяясь судьбе, и очертания её  темной фигуры на фоне светлого неба четко выделялись. Однажды мы чуть не отстали от нашего эшелона, чудом попав в последний вагон с помощью бойцов, которые втащили нас, обессилевших, в вагон. После этого  во время налетов фашистской авиации  бойцы стали прятать меня в танке, отвлекая от грохота взрывов рассказами об устройстве танка и прикрывая меня своим телом. Не всегда пролетавшие самолеты бомбили, видимо, у них была другая цель. В наш эшелон ни разу не попала бомба. Но на одной станции я видел толпу эвакуированных вокруг большой ямы. Правда, на этот раз меня оттеснили и увели. Позже я узнал, что там хоронили жертв бомбежек из двух эшелонов с эвакуированными, шедших впереди и позади нашего.

Среди погибших оказались и некоторые соседи олевской тетки, которые успели эвакуироваться вовремя... Слова “Фастов и Малин” стали для меня синонимами ужаса, так как там были страшные ночные бомбардировки. На одной из этих станций, где застряло много эшелонов, зенитчики сбили самолет-разведчик, взяли в плен летчика (старшая тетка участвовала в его поимке), прилетел второй, а ночью устроили налет. Но я не слышал, чтобы кто-либо из нашего эшелона пострадал. Однажды по дороге бойцы приютили на второй платформе еще одну еврейскую семью. Мы подружились с нашими спасителями, они хорошо относились к нам, заботились по возможности о нас. Наконец мы подъехали к Киеву. Тетки хотели сойти и искать моих родителей, но командир группы отсоветовал; если бы остались в Киеве и не нашли родителей, то мы бы погибли неминуемо. Этой ночью мы стали свидетелями страшной бомбардировки города.

Однажды (это было уже за Киевом) какой-то начальник проходил вдоль вагонов, увидел нас и грозно приказал “очистить” эшелон от гражданского населения. Прощание с нашими спасителями было тяжелым, но сердечным. Женщины плакали, мне тоже было жаль расставаться. Бойцы подарили мне большую коробку конфет. Нас перевели сразу в эшелон с эвакуированными. Воинский эшелон проехал мимо нас, и мы смогли еще раз помахать им руками, увидеть их веселые лица. Они стали для нас родными людьми. Как сложилась их дальнейшая судьба? Суждено ли им было дожить до конца войны и вернуться с фронта домой? Этот вопрос волнует меня всю жизнь.

24 мая 1974 года в разделе «Никто не забыт и ничто не забыто» газета «Правда Украины» опубликовала мою небольшую заметку об этой истории. Вскоре мне переслали письмо полковника Вл. Вл. Полотева. Он писал, что последними из Олевска уходили бойцы его 19-й гвардейской бригады железнодорожных войск, которые, уходя, разрушали железнодорожные пути, взрывали мосты, а во время наступления всё  снова восстанавливали. Много раз я встречался с ним у него дома, на мероприятиях, на встречах ветеранов бригады, ездил с ними по местам боевой славы в Киеве, фотографировал и рассылал фотоснимки, выступал перед ними, переписывался. Был как бы «сыном бригады», приглашал на пионерские сборы Полотева. Он подарил мне книгу о железнодорожных войсках. Поздравляли друг друга с праздниками. Но... непосредственных спасителей я так и не встретил. И я перестал посещать их собрания. Десять лет длилась наша дружба с В.В. Полотевым, вплоть до его смерти. Мне стало неудобно появляться среди ветеранов бригады. Всю жизнь я не перестаю мысленно и вслух благодарить этих добрых людей, которые с риском для себя спасли меня и моих близких от неминуемой смерти...

Вскоре нас перестали беспокоить немецкие самолеты, и сосед по платформе, а теперь по вагону, стал высаживаться на крупных станциях, не желая ехать далеко в глубь страны. Мы следовали за ним. Подумав, он грузил семью обратно. Мы тоже. Однажды нам это надоело, и мы остались в вагоне. А через два года мы узнали, что он встретил мою мать. Как жаль, что мы не сошли с поезда еще раз. А ведь могло произойти еще одно чудо, и мы бы избежали многих потерь! Но мать узнала, что мы эвакуированы и живы.

Привезли нас в Ростовскую область, поселили в селе Красногоровка Азовского района. Жили мы там хорошо. Но через некоторое время фронт стал приближаться. Надо было подумать о дальнейшей эвакуации. Власти медлили, успокаивали и отделывались обещаниями. Всегда решительная старшая тетка договорилась с крестьянином, и он отвез нашу семью в Азов, где мы устроились в эшелон с эвакуированными (нам сказали, что повезут на Кавказ). В 1951 году, то есть через десять лет, тетку окликнул в Вильнюсе, где мы жили после войны, молодой человек и, представившись, рассказал, что никого из эвакуированных с Украины не вывезли вовремя, фашисты захватили всех и расстреляли. Ему удалось спастись, так как, когда за его семьей пришли немцы (он жил по соседству с нами), он читал книгу у открытого в сад окна в дальней комнате. Он потихоньку выбрался в сад и сумел незаметно пробраться после опасных скитаний к нашим.

А нас отправили в Среднюю Азию и обрекли на страшные лишения, голод и муки в течение около двух лет. Через несколько месяцев умерла бабушка в 57 лет, не прошло и года - умерла моя олевская тетка в 32 года. Подошла и моя очередь. От голода, болезней умирал и я. Хлеба я почти два года не видел, очень редко кто-нибудь угощал лепешкой, чем-то из фруктов или овощей, водой, в которой варилась картошка. Денег не было (привезенные продукты закончились, хоть и экономили). В колхозе выдавали только бутылки хлопкового масла, черного, как деготь, норму немолотого проса, от которого появилось желудочное заболевание. Ходил с сумкой на шее по аулам, просил милостыню. Жара, малярия, зимой холод в неотапливаемом помещении, унижения, неприязнь хозяев и хулиганов. Я превратился из крепыша в дистрофика. Когда я уже не мог открыть глаз и не открывал рта, тетка отвезла меня на тачке для мусора в райбольницу. Но меня не приняли, заявив, что я уже не жилец, спасти меня невозможно, моя смерть лишь испортит им отчетность. Тогда разгневанная тетка ворвалась в кабинет председателя исполкома г.Турткуля и устроила скандал. Стукнув кулаком по столу, она закричала, как она объяснит сестре, почему ее сын умирает от голода и болезней. Председатель попросил ее подождать и успокоиться, собрал у своих сотрудников 29 рублей, добавил всё  содержимое своего портмоне (11 рублей) и вручил 40 рублей тетке, сказав, что это всё, чем он может помочь. Тетка купила цыпленка, немного риса. Мне ножом раздвигали зубы и по каплям вливали бульон. Я открыл глаза и постепенно вернулся к жизни.

Вскоре через Всесоюзный центр розыска тетка нашла моих родителей, затем они нашли нас. Они трижды высылали нам деньги, но мы получили их всего один раз. Тетка на всю сумму накупила хлеба, но кто-то ночью украл его из комнаты, и мы продолжали голодать. Вырваться из этого кошмара было невозможно, так как до конца войны не разрешалось переезжать. Выход из положения подсказала знакомая женщина в г.Турткуль: вербовали на работу на рыбзавод, который находился посреди Аральского моря. И мы тайком, без документов отправились в город и вместе с другими завербованными на большой лодке поплыли по Аму-Дарье к морю, где должны были пересесть на пароход. В устье реки сильным течением баркас понесло в бурное море. Мы должны были погибнуть. Невероятными усилиями бригады гребцов баркас, в котором находились женщины и дети (человек 40), удалось остановить возле каких-то деревьев, росших в воде, и привязать лодку. После страшно тревожной ночи нас погрузили на морское судно. На пароходе вербовщик зазывал ехать на лесоповал в Свердловскую область. Это было значительно ближе к родителям. Тетка, не раздумывая, перевербовалась. И в г. Аральске за нами пришел поезд с Урала, так мы попали в г. Алапаевск.

Несколько месяцев тетка в страшных условиях трудилась на лесоповале, часто под дождем обрезала ветки со спиленных деревьев. Я сидел в сыром бараке, закутанный во всевозможные тряпки, сквозь которые проникала барачная сырость, и ждал тетку с работы. По кроватям в разных концах барака виднелись еще с десяток таких же закутанных в тряпье фигурок.

Однажды к нам явился командированный сотрудник строительной организации, где работал мой отец. Выполнив задание, он отыскал нас, чтобы по просьбе родителей доставить нас в Саратов. Встреча с матерью после пятилетней разлуки была неописуемо волнующей, горячей. Казалось, что все мои страдания закончились. Рядом были родители, моя тетка, ставшая для меня фактически второй матерью, в кроватке посапывала грудная сестренка.

Однако начались новые беды, на которые меня обрекла тяжелейшая двухлетняя эвакуация. На следующий день мне стало тяжело ходить, стоять, вскоре у меня почти полностью отнялись ноги, мучили боли в спине. Через три недели двигательная способность восстановилась, но боли продолжались. Когда через несколько месяцев меня обследовал врач, выяснилось, что в позвоночнике развился туберкулезный процесс, который наложил печальный отпечаток на всю мою последующую жизнь.

Эвакуация продолжалась уже в новых условиях, я не голодал, был окружен вниманием и заботой близких. Я долго привыкал к забытой обычной пище, отношение к хлебу, которого я не видел почти два года, осталось особым до сих пор. Я не могу оставить недоеденный кусочек, меня страшно возмущает неуважительное отношение к хлебу. Я много лет воспитывал уважительное отношение к хлебу у учащихся.

Для подавляющего числа людей эвакуация была трудным испытанием с голодом, потерей близких, но такое, как у меня случалось, пожалуй, нечасто, Сколько раз я преодолевал безнадежные ситуации, жизнь моя висела на волоске. Но судьбе было угодно, чтобы я остался жить. Верно, для чего-то я был предназначен. Исполнил ли я это предназначение - не знаю. Считаю, что жизнь прожил не зря, кое-что в жизни совершил. Главное, всё же меня выручали, спасали хорошие люди, хотя встречались и недобрые. Спасли меня бойцы, спасали врачи, спасла меня вторая мать, моя любимая тетя Лиза, немало сделали для меня и мои родители. И всем моим спасителям я низко кланяюсь, всю жизнь благодарен.

Прошло много лет, но пережитое часто встает перед взором, не дает себя забыть, волнует по-прежнему, не отпускает меня. Делясь порой грустными воспоминаниями с людьми, которые не знали тех страшных лет войны, хочу, чтобы они ценили благо мирной жизни и никогда не испытали того, что испытали дети войны, дети беды.

2008 г.

 

 

Семен Маримонт

Родился в городе Тульчин Винницкой области. Инженер-электромеханик по автоматизации. В Гамбурге с 1996 г Женат, двое детей, четверо внуков.

 

Сладкая жизнь

 

Воспоминания.. .Воспоминания...

Они возвращают нас в недавнее 10-15-летней давности прошлое, чтобы провести параллели между прошлым и настоящим. А иногда неожиданно всплывают в памяти далёкие детские годы. И здесь память избирательна: всё, что было в относительно спокойные довоенные годы, память не сохранила. И вот война, эвакуация. Мама с двумя детьми, - мне было 2 года и 8 месяцев, брату 9 лет, - едет из западной Украины в село Благодатное Ставропольского края. Именно с поезда, с этой трудной дороги начинаются мои детские воспоминания.

Мама вынуждена была на станциях выходить и покупать продукты и однажды не успела к отходу поезда. Каким непостижимым способом она смогла на попутных машинах, на пригородных поездах догнать нас, осталось для меня загадкой. При этом она потеряла все документы, что потом не раз аукнулось мне мучительными мытарствами. Но это было потом. А сначало нас бомбили, и бомба попала в последний вагон или разорвалась рядом. Нас всех высадили в чистое поле пока не отцепили горящий вагон. И эта картина, - мы сидим в чистом поле, плач и горе родных погибших и раненных, в небе кружат самолёты, - врезалась мне в память надолго.

Правда, самолёты больше не бомбили. У нас была трудная и мучительная эвакуация. В Благодатном мы прожили до октября 1941-го. По мере приближения линии фронта мы двигались дальше. Следующим был Грозный, там жили наши родственники. Но и Грозный стал почти линией фронта, и мы переехали в Нагорный Карабах и там жили до середины 1944-го. Нас приютила армянская семья по доброй воле, а не по приказу сверху. Я мало помню тот период, но в моей последующей жизни было много хороших друзей и знакомых из армянских семей.

Затем судьба забросила нас во Владикавказ. Тогда он назывался Дзауцжикау, потом Орджоникидзе, и только в перестроечные времена ему вернули имя,  данное ему ещё в 1860 году.

Мама не хотела возвращаться на Украину, отец пропал без вести в первые месяцы войны, родственники, которые остались в оккупации, погибли в гетто.

Мама работала на кожевенном заводе посменно и после смены часто ездила в осетинские сёла за продуктами, т.к. в городе их было мало и дорого. Старшего брата она определила в ремесленное училище, т.к. он стал сворачивать на кривую дорожку.

Мы поселились в бараке. Это были четыре совершенно одинаковых здания с длинными коридорами, комнатами по сторонам, в которых жили семьи, независимо от количества. Кухня и туалет, конечно, общие. Но главной достопримечательностью были люди, населяющие эти бараки.

Это был настоящий интернационал. Испанцы после поражения революции, греки и полный набор народов СССР. Жили бедно, в вечном поиске хлеба насущного, нельзя сказать, что очень дружно, но без национальных претензий.

Мы жили на окраине города, и я со своими сверстниками бегал по окрестным оврагам и большой воронке от авиационной бомбы и собирали патроны. Порою попадались даже гранаты. Патроны бросали в костёр, сами убегали подальше и ждали беспорядочную стрельбу. Вот такие были игры до тех пор, пока один мальчик лишился глаз.

Но пора перейти к смешной и в то же время печальной “сладкой истории”. Однажды, когда мать отправилась на поиски пропитания, я, роясь в мешке с бельём, нашёл 100 рублей. В моём представлении это была именно находка, они попали туда случайно, может, ветром в окно занесло. И то, что мама могла их спрятать на чёрный день, мне и в голову не пришло.

А тут заявился старший братец, их иногда отпускали домой, а, может быть, и в самоволке был. И я поделился с ним находкой. Он сразу взял иниациативу в руки, а говоря точнее, забрал деньги себе и сказал: “Едем в город, пойдём в кино, купим мороженое”. Мама настрого запретила мне куда-либо ездить и даже ходить до трамвайной остановки, а тут - старший брат... Наверно, с ним можно. И праздник начался! Брат купил билет в кино, две пачки мороженого, сам в кино не пошёл, а мне сказал, что будет ждать меня после сеанса. На это ушла десятая часть денег, остальное он взял себе, у него было увлечение тех лет - игра на деньги. Играли в карты, играли в”пристенок”,  играли в “накидка”.

И вот я уже сижу в зале кинотеатра. В кино я попал только во второй раз, и мне было всё интересно и любопытно. Кинотеатр назывался “Гигант”, и перед экраном была оркестровая яма. И когда по ходу фильма поезд мчался навстречу зрительному залу, я терялся в догадках, куда он в конце концов делся. При выходе из зала я увидел эту яму и всё понял:  именно туда умчался этот состав.

Но что-то долго продвигалась толпа к выходу. Это я узнал позже. Во время сеанса украли два ящика мороженого из соседней комнатушки. На выходе стояла “мороженица” и два милиционера. Каждый должен был показать руки и у кого они были липкие, отводили в эту комнатушку. На дверях стоял ещё один милиционер. Дошла очередь и до меня, руки у меня, конечно, были сладкие после двух пачек мороженого. Меня сдали третьему милиционеру.

Публика была разношёрстная, в основном пацанва, человек 15. Я был среди них самый младший. Подъехал «воронок», нас затолкали туда и отвезли в милицию.Там загнали в большое холодное помещение и заперли. Потом по одному стали вызывать. Среди этой компании выделялась группа подростков из 4-х человек. Они группировались в углу, о чём-то шептались и даже спорили. Один из них был прилично одет, сидел особняком, тихо вздыхал и даже всплакивал. Вдруг ко мне подошёл один из них, блатного вида подросток в “клешах”, ремень у него был с бляхой. “Мы видели, как этот передавал ящик мужикам” сказал он, указывая на сидящего на корточках. “Будут спрашивать, говори на него, а то не выпустят отсюда. Я ничего не ответил. Группа подозреваемых заметно уменьшилась, многие после «допроса» не возвращались. И вот, наконец, старшина поманил пальцем меня. Привели к старшему лейтенанту, у него удивлённо поднялись брови."Рассказывай, как попал сюда, сколько мороженого съел”? “Дяденька, отпустите меня, там у кинотеатра меня брат ждёт” . “Да уж, наверное, заждался”. Было уже 9 часов вечера. Я добросовестно рассказал всё как было. Начальник посмеялся:  “Мы-то тебя отпустим, но дома тебе порки не избежать”. Он ещё спросил, что я видел и что слышал от “сокамерников”. На что я ответил: “Я кино смотрел, а в “камере” все молчали или плакали”. “А адрес свой знаешь?” Адрес я,  конечно, знал.      

Меня посадили в мотоцикл с коляской и через  весь город повезли домой. Хотя был август, но вечером тянуло холодом с гор, ведь рядом был седой Эльбрус. Я ехал и думал, что этого мальчика посадят в тюрьму, и мне было его очень жаль. Ну, а что было дома, когда мама узнала о моей “находке”, в двух словах не расскажешь. Это уже другая история.


 





<< Назад | Прочтено: 334 | Автор: Самойленко Р. |



Комментарии (0)
  • Редакция не несет ответственности за содержание блогов и за используемые в блогах картинки и фотографии.
    Мнение редакции не всегда совпадает с мнением автора.


    Оставить комментарий могут только зарегистрированные пользователи портала.

    Войти >>

Удалить комментарий?


Внимание: Все ответы на этот комментарий, будут также удалены!

Авторы