RC

Прошлое - родина души человека (Генрих Гейне)

Логин

Пароль или логин неверны

Введите ваш E-Mail, который вы задавали при регистрации, и мы вышлем вам новый пароль.



 При помощи аккаунта в соцсетях


Темы


Воспоминания

Папа Шульц (Райнгольд Шульц)

 

ПЕРЕЛЁТНЫЕ ПТИЦЫ

 

         Летят перелётные птицы,

         В осенней дали голубой.

         Летят они в дальние страны,

         А мы остаёмся с тобой…

                   Песня, слова - M. Исаковский)

 

 

Вызов

Весна! Высоко в небе устало курлыкал журавлиный клин. Стая, то разрываясь, то соединяясь, летела в туманную даль. Птицы стремились на родину – туда, где впервые увидели белый свет, где учились летать, где родились их предки. Это – перелётные птицы...

Я стоял на крыльце у почтового ящика, провожая взглядом усталую стаю. У меня в руках было письмо. С земли предков. Регулярно, два раза в году мы получали от властей категорический отказ на отъезд в Германию. Мотивация отказов была всегда одинаковой: в связи с тем, что вы имеете квартиру и обеспечены работой, ваш выезд считается нецелесообразным. Надо было снова ждать шесть месяцев, чтобы подать очередной вызов. Причем условия их приёма в Отделе виз и регистраций постоянно менялись и усложнялись. В последний раз, к примеру, выяснилось, что по новому закону надо представить не только справку с места работы, но также протокол общего профсоюзного собрания коллектива и производственную характеристику. Характеристику дали мне такую, что двигай хоть в партию, хоть в Герои соцтруда. На профсоюзном собрании я свою просьбу, конечно, оглашать не стал, а попросил председателя профсоюзного комитета поставить печати и подписать несколько чистых бланков, на которых сам напечатал нужный текст и сдал в родной ОВиР...

И вот пришёл очередной вызов. Неожиданно, хотя мы его долго ждали. Но радость пришлось придавить, и вызов спрятать. На носу государственные экзамены в университете. Если бумагу сейчас сдать в ОВиР, можно с уверенностью сказать, что госэкзамены сдать не дадут. Пять лет учёбы – коту под хвост. Остаётся сделать вид, что ничего не произошло, сдать экзамены, получить диплом, а затем отнести вызов в ОBиР. Так и поступили.

В ОВиРе смотрели сквозь нас и воспитывали. А мы, трясясь от напряжения и страха перед государственной машиной, старались отвечать тактично и корректно – находили убедительные слова.

– Чего вы так все в Германию стремитесь? – зло спросил капитан в милицейской форме. – Что вы туда рвётесь? Там капитализм. Человек человеку – волк. Массовая безработица. Наши дипломы не признаются. Если найдёте работу, то грязную и тяжёлую. В конторе вам не сидеть. Будете, в лучшем случае, кидать ящики. Подумайте хорошенько, что делаете.

– С рожденья думаем. Мы – немцы и хотим жить среди немцев на исторической родине наших родителей. Пускай мне не повезёт, но хочу, чтобы мои дети были там счастливы. Они увидят свободный мир. Мне надоело доставать им колбасу по знакомству. Купил, а получается, как будто украл. Заплатил деньги, а оглядываешься, чтобы никто не видел. Я хочу честно работать и честно жить, сам решать свою судьбу, иметь выбор в жизни и не зависеть от решений сверху, в том числе и от вашего.

– Идите! Вы свободны! – сказал капитан и закурил сигарету.

 

Понедельник – день тяжёлый

Теперь все силы – на приватизацию жилья. За тридцать лет в нашей квартире всё, за исключением разве что стен и перекрытий, сделано моими руками – водопровод, отопление, внутренняя отделка. Не оставлять же на растерзание чужим!

Бюрократы, надеясь на взятки, тормозили дело, но я пригласил республиканское телевидение. Бригада телевизионщиков с софитами поснимала квартиру, позадавала кучу каверзных вопросов и уехала, сообщив, что передача выйдет в эфир в понедельник. В назначенное время семья собралась у телевизора. На экране бойкий ведущий вёл репортаж из нашей квартиры:

– ...Сложилась парадоксальная ситуация: государство сначала убеждало людей приватизировать квартиры, а теперь убеждённые государством граждане сталкиваются с препонами на своём пути. Как это понимать? Что нам ответит городской исполнительный комитет?

На экране появился важный начальник. Он сказал:

– В законе оговорены только два случая, когда нельзя приватизировать квартиры: это служебное жильё и жилье, находящееся в военных городках. Будем считать, что вопрос с данной квартирой решён. Я лично им займусь!

Передача прославила упрямых чиновников на всю республику.

Без лишних проволочек квартира была приватизирована одной из первых в стране. Документы официально оформлены у нотариуса.

Перестройка вселяла невероятные надежды. «Нужно переходить к активным действиям», – подумал я и написал письмо наверх.

 

«Уважаемый Михаил Сергеевич!

Хотя я почти уверен, что Вы никогда не прочтёте этого письма, а я за этот отчаянный шаг не буду иметь ничего, кроме неприятностей, но, трезво оценивая ситуацию, я всё же пишу Вам.

Я – российский немец. Моя жена и наши две дочери – тоже немки. Наша семья не в одном поколении вынашивает мечту: вернуться на историческую родину, в Германию и соединиться с родственниками. Вот уже десять лет мы по два раза в год, регулярно  обращаемся в свой ОВиР, но кроме отказов, разочарований и бесед с работниками КГБ не по своей, естественно, инициативе, ничего не добились. Семья моего старшего брата (сам он уже покинул этот мир) также обращалась по нашему вопросу к т. Брежневу во время его визита в ФРГ, но безрезультатно. Неужели крепостное право на немцев не отменено, и мы не можем сами решать свою судьбу? Зачем эта игра: в глаза говорить одно, за глаза – другое? Мне предлагают уехать в отпуск и не вернуться. Я был там в отпуске и не поступил так, потому что считаю, что это непорядочно. Я не хочу, чтобы обо мне говорили плохо те, кто нас знал. Зачем искусственно делать из нас диссидентов?

Наши лучшие годы ушли в прошлое, вся наша жизнь построена по временной схеме. Мы живём с перспективой в полгода, надеясь, что в этот раз обязательно отпустят, и боимся наказания за свою дерзость, за своё желание, за свою мечту, о чём нам намекают органы и ОВиР. Формальности? А за ними - вся наша жизнь.

Мы обращаемся с последней надеждой лично к Вам и просим, в виде исключения, положительно повлиять на решение нашего вопроса о переезде в ФРГ.

С глубоким уважением Роман Шульц».

 

Разрешение

В субботу  в десять утра  в квартире раздался телефонный звонок. Я снял трубку.

– Из ОВиРа говорят! – раздалось в ней. – Можете забрать документы. Вам разрешили выезд.

Короткие гудки. У меня отнялись ноги. Сердце гулко стучало в ушах. Руки дрожали.

– Нам разрешили выезд! – обнял я жену. – Одевайся, поехали! Заберём документы, пока они не передумали.

–  Смотри-ка, как на сей раз они быстро сработали.

– Сегодня ровно месяц и два дня, как мы сдали свой двадцатый вызов. Теперь всё завертится, как в карусели! – радовался я. Через пять дней на руках были новенькие заграничные паспорта.

– В течение шести месяцев вы должны покинуть пределы Союза, – предупредили нас.

– Мы быстро! Мы успеем раньше!

Через день я улетел в Москву.

 

Москва

У посольства ФРГ в Москве люди жили неделями. Приходили до рассвета, уходили в потёмках. Номера в очереди писали прямо на ладонях. Между приехавшими со всего Союза людьми сновали московские шустряки и предлагали свою очередь за бешеные деньги. Они объясняли: купить место в очереди дешевле, чем жить две недели в Москве. Многие соглашались, им переписывали на ладошку номер и знакомили со стоящими впереди и сзади. А москвичи, получив деньги, занимали новую очередь. Они ходили к посольству, как на работу.

Перед немецким посольством постоянно стояла огромная толпа. И в снег, и в дождь, и в мороз, и в жару. Людям негде было укрыться от непогоды. Даже навеса не было.

– И куда это Германия смотрит? – удивлялись некоторые.

– Видно, в посольстве чиновники обрусели, – предполагали другие. Прилетев утренним рейсом, я стоял в толпе перед воротами, узнавая от окружающих последние новости и условия оформления документов. Время от времени открывались двери посольства и внутрь запускали очередную партию желающих уехать в Германию.

Когда двери открылись в очередной раз, я, взяв в руки «дипломат» и сделав официальное лицо, спокойно прошёл мимо милиционера во двор посольства. Дипломатический работник провёл всех в зал ожидания и раздал анкеты на немецком языке. Некоторые не могли писать, другие даже читать по-немецки. Стали обращаться друг к другу за помощью. Я так разволновался, что, к своему удивлению, забыл, как пишется на немецком моя собственная фамилия. Я ткнул локтем соседа, который уверенно отвечал на вопросы анкеты, и попросил помочь. Вскоре, общими усилиями, все антраги были заполнены и сданы в окошечко. Взамен каждый получил справку на обмен денег и входной талончик, чтобы в 14:00 забрать готовые документы с визой ФРГ. Через час-полтора я стоял уже в новой очереди перед «Внешэкономбанком». Правила были те же. Те же измученные долгим ожиданием лица. Милиция. Шустряки с предложениями.

Я со знакомым подошёл к милиционеру, поговорил. Он посоветовал пройти через служебный вход, который находился во дворе. Пришли туда, постучали, передали привет от первого милиционера. Знакомый протянул милиционеру червонец, и мы прошли внутрь банка. Показав справку посольства на обмен валюты, заполнили очередную анкету, обменяли по курсу советские рубли на западногерманские марки. Получилось по 90 ДМ на человека.

Получив паспорта в посольстве, я сразу поехал в Домодедово, чтобы вылететь в Казахстан. Там, в архиве, надо было взять справки для жены. Билетов не было. Надев аэрофлотскую фуражку и пройдя через служебный вход в штурманскую, я отыскал экипаж этого рейса, и ребята за бутылку коньяка, взяли меня с собой, как проверяющего. Вместе с экипажем прошёл в самолёт. Лететь пришлось на откидном сиденье в кабине.

Утром в Кокчетаве я снял номер в гостинице, оформил на среду обратный билет и поехал в городской архив. В архиве долго не могли понять, в чём дело, а потом стали выдумывать всякие заморочки. После долгих и тяжёлых переговоров необходимые справки всё же выдали. Погуляв по городу и перекусив в столовой железнодорожного вокзала, я вернулся в гостиницу аэропорта. Завтра можно возвращаться домой. Задание, рассчитанное на пару недель, успешно выполнено за два дня.

В среду  перед обедом  меня встречала дома удивлёная жена:

– Ты почему так быстро? Что – ничего не сумел сделать?

– Почему ты так плохо думаешь обо мне?

– Другие за неделю не справляются, по несколько раз в Москву летают. А ты ещё должен был в Кокчетав слетать.

– Так то другие! – ответил я, – а я всё сделал! Лучше не бывает.

 

Отъезд

В середине августа, в субботу, в восемь утра во дворе у гаража собрались родные, друзья, соседи. «Жигули», экспортный вариант, стояла в гараже в полной боевой готовности. Помыта. Заправлена. Загружена. Чемоданы в багажнике. Деньги, документы и подушки – в салоне. В прицепе – свой бензин. На государственных заправках бензина не было, и на дорогах партизанили местные бандиты. Сопровождать нас до границы я попросил профессионального шофёра – моего кузена. Вдвоём надёжнее. Рядом с сиденьем положил оборонительное оружие – кусок толстого свинцового кабеля. Необходимый багаж отправили накануне самолётом.

Продавать ничего не стали. Гараж, сараи, погреба и первую приватизированную в республике квартиру переписали на младшую двоюродную сестру. В доме всё осталось так, как будто хозяева в кино пошли. Ни один гвоздь не выдернули, ни одну штору не сняли. Даже холодильник стоял полный продуктов. Жизнь есть жизнь, надо страховаться – вдруг придется вернуться. Договорились так: если приедем назад, то всё получим обратно. Если устроимся хорошо, всех туда вызовем.

Передав ключи новой хозяйке, мы вышли на улицу. Прекрасное солнечное утро предвещало хорошее начало новой жизни. Женщины всхлипывали, мужчины докуривали свои сигареты. Начались прощальные  поцелуи, плач, последние пожелания, наставления и напутствия. Народу собралось – как на митинг. Одни завидовали, другие злословили... Кузен сел за руль, я – рядом, дети и жена – сзади. Машина плавно покатила по знакомым улицам. Соседские ребятишки побежали вслед, взрослые замахали руками.

Впереди – неизвестность. Десять лет борьбы с властями за это короткое мгновенье. От важности свершившегося щемило сердце. Оно плакало и радовалось одновременно. В машине было тихо. Каждый думал о своём. Всю жизнь прожили здесь. Здесь похоронены родители. Здесь родились дети. Здесь остались родня, друзья.

Это – наша Родина. Впереди – наше Отечество.

 

Поломка

«Жигуленок» натруженно тянул за собой тяжёлый автоприцеп. Где была возможность заправиться – заправлялись . Горючее берегли. Русские дороги – как  горный слалом. Не едешь, а виляешь задом. Как мы ни объезжали ямки, одну все равно «поймали» у самых Мурашей. Машину тряхнуло, в прицепе что-то крякнуло. Вышли посмотреть – схватились  за голову: отломилось дышло. Еще бы не «крякнуть» – прицеп рассчитан на сто тридцать пять килограммов, а в нём только бензина – четыреста литров, плюс барахло.

Отъехали в сторону, в чистое поле. Разгрузили прицеп. Женщин оставили охранять вещи, а сами потащили пустой прицеп в ближайшую деревню. Суббота – в селе грандиозный праздник. Никто не работает, и трезвых мужиков нет. Заварить дышло негде. Нашли одного, способного слушать. Объяснили. Помахали перед носом аборигена расчетом: целой казённой бутылкой. Население оживилось. В деревне застрекотали мотоциклы. Привезли сонного сварщика с ключами от механической мастерской. Заварили топорно – смотреть противно, но крепко – держит  хорошо.

Рассчитались с мастерами, поехали обратно. Загрузились, поели и двинулись дальше, на запад. Ночевать остановились в городке Яранск, у небольшой деревянной гостиницы. Поужинали в номере. Жена и дети улеглись спать. Кузен занял соседний номер, а я пошёл в машину: надо же кому-то охранять путь в будущее!

Я лежал на разложенных горбатых сиденьях. В глаза светил фонарь на столбе. Хлопали гостиничные двери. Смеялись беспечные люди. Сон не приходил: «Как оно там будет, в этой Германии? Золотой запад, райская жизнь? Увидим ли ещё родные края? Конечно, увидим! Мы же не на другую планету уезжаем. Земля едина. Границы создал человек. Всё это историческая условность! Всё будет о´кей!»

 

В пути

На другое утро все бодро заняли свои места. Только у меня был помятый вид. В машине могут выспаться только мухи. Тело болело, но дорога звала вперёд.

Ближе к обеду прицеп стал вдруг странно выдавать соловьиные трели, потом заскрипел. Остановились. От горячего, как чайник, колеса  шёл пар. Опять проблема!

Поддомкратив, сняли колесо с оси.  Следом высыпались шарики.

– Запасного подшипника нет? – спросил кузен.

– Много чего взял, а подшипник не догадался, – развёл я руками.

Пришлось вернуться в Шахунью. В городе я спросил, где находится гаражный кооператив. Воскресенье. Многие гаражи открыты. Автолюбители ремонтируют свои машины. В некоторых боксах выпивают и играют в карты. Подъехав к машине, из-под которой торчали ноги ее хозяина, я спросил насчёт подшипника. Мужик вылез из-под машины, зашли в гаражный бокс. Пересмотрели все запасы, но нужной детали не нашли. Подошли ещё советчики, подсказали, что подобный подшипник стоит на мотоцикле «Урал». Такой мотоцикл есть в седьмом боксе. Всей толпой направились туда. Хозяин сразу достал нужный подшипник, но расставаться с ним не спешил:

– Вдруг самому нужен будет?

Но толпа желала опохмелиться и уломала-таки владельца «Урала» выручить транзитника. Обменялись драгоценностями: я получил желанный подшипник, владелец «Урала» – жидкую валюту.

Дальше ехали без приключений. Прицеп становился легче, а машина – проворней. Во Владимире автопоезд загнали на охраняемую автостоянку гостиницы. Все спали на царских кроватях.

 

Роскошь

Автомобиль – не роскошь, а средство передвижения. Роскошь – это бензин!

«Жигулёнок», набитый людьми и чемоданами, шустро тащил за собой тяжело груженный прицеп. Самое главное богатство в прицепе – 200-литровая бочка с бензином. В стране Советов с этим очередная напряжёнка. Горючее надо всегда иметь своё, слитое заранее у государства.

Вдоль дороги стоят легковушки, перед ними – пустые канистры, расплата тут же на асфальте – несколько бутылок водки или самогона. На дорогах России на таких неудачников нападают рэкетиры или местные хулиганы. Хочешь доехать до места - лучше не останавливаться.

Лето. Август. От жары расплавился асфальт и горизонт. Трасса Москва-Брест вибрирует, гудит сотнями моторов, как струна контрабаса. В салоне – сухой горячий воздух пустыни, но надо терпеть. Иногда останавливались на людных автостоянках, чуть в стороне. Жена готовила еду: на капот выкладывала тушёнку, хлеб, воду и фрукты с местного базара. Мы с кузеном сливали из бочки бензин в канистру, а из канистры – в бензобак. Накормив технику и себя, компания летела дальше.

За окном незнакомые пейзажи. Дорога дальняя. На трассе всякое бывает. Иногда на обочине или у постов ГАИ встречались сгоревшие, битые и перевёрнутые автомашины. Жуть! В такие моменты каждый про себя незаметно молился: «Боже, спаси и сохрани! Пронеси мимо. Не дай подобному случиться».

Я глянул в зеркало заднего вида и обомлел. За машиной тянулся густой серебристый след, как за реактивным самолётом.

– Что это?

Все оглянулись. Весь прицеп был покрыт толстым слоем белого инея. Я открыл окно. В нос ударил резкий запах бензиновых паров. Если сейчас хоть одна искра… От окурка, от глушителя, от солнечного зайчика…. Я прижал машину к обочине, плавно затормозил.

– Бегите отсюда! Быстро! – приказал жене и дочкам.

Сам, осторожно подойдя к прицепу, откинул сзади тент. Точно! Бочка была открытой. Пробка лежала рядом. На ходу воздух, разряжённый за прицепом, буквально высасывал из бочки легко испаряемый бензин, образуя смертельный шлейф.

– Я забыл закрыть, – виновато сказал кузен.

– Откинь тент спереди, чтобы продуло насквозь, – ответил я, закручивая пробку. Резало глаза. В прицепе – газовая камера взрывоопасных паров. Настоящая атомная бомба!

Слава Богу, что ничего не случилось. Ангел-хранитель сберёг. Спасибо ему! Вон сколько окурков бросают из окон. Нам бы одного хватило...

– Садитесь, поехали! – махнул я через некоторое время девчатам. Все испуганно молчали.

«Жизнь начинаешь ценить только тогда, когда находишься в смертельной опасности. Все мы были сейчас на волосок от смерти. Какой дорогой сразу стала жизнь – этот подарок Божий. Не жизнь, а роскошь. Ею надо наслаждаться, пить из этого родника глоток за глотком, смакуя и получая истинное удовольствие от каждого дня, от каждой минутки. Даже если жизнь не удаётся, можно тихо радоваться просто от того, что ты живёшь. Это такое чудо! Жизнь продолжается! Как она дорога! Как прекрасна! Значит, у Бога ещё многое для нас приготовлено!» – думал я.

Через некоторое время опять остановились дозаправиться. Бензина в бочке стало значительно меньше – испарился. Подошедшие на стоянке водители-дальнобойщики, узнав о случившемся, сказали, что даже в полных закрытых бочках с бензином, которые они возят в кузове, бензин испаряется сквозь железо. Это очень опасно! Нам крупно повезло!

Три раза перепроверив, что бочка закрыта, мы сели есть. Откусив хлеб, кузен скривился и затряс головой.

– Он весь пропах бензином, как будто лежал на дне бочки!

Хлеб и продуктовые запасы, кроме ящика с тушёнкой в промасленных железных банках, пришлось выбросить. На маленьком придорожном базарчике купили всё свежее. Открыли тушёнку и намазали на хлеб, но есть не смогли. Тушенка пахла бензином. Запах проник сквозь железо. Открыли вторую, третью, четвёртую банку – то же самое.

Какова сила, даже у спящего зла, а если бы оно проснулось?!

Перекусив и ещё раз перепроверив бочку, мы отправились дальше.    Проскочив несколько километров, упёрлись в автомобильную пробку. Автоколонна продвигалась черепашьим шагом. Многие, не выдержав, выскакивали из машин и шли вперёд на разведку.

– Авария! – говорили возвратившиеся. – Грузовик вёз газовые баллоны и взорвался на ходу – утечка газа. Шофёр, наверное, и пикнуть не успел. Хорошо еще, что на тот свет никого с собой не прихватил. Кошмар! Всё сгорело, металл расплавился...

Медленно проезжая мимо места катастрофы, мы увидели на дороге мрачную картину. Всюду разбросанные, как артиллерийские снаряды, распоротые газовые баллоны. От грузовика остался сгоревший скелет. От человека – ничего.

– Спаси и сохрани, Господи, – сказал я. – Спасибо Тебе за то, что мы живы!

«Жигулёнок», набирая скорость, летел на запад, навстречу новой неизвестной жизни. Жизнь – это такая роскошь!

 

Граница

В белорусский город Толочин приехали под вечер. Пока нашли гостиницу, совсем стемнело. Люди во дворе рассказывали, что творилось на белорусской границе. Автоколонны собирались в длиннющую очередь. Отпускники и дальнобойщики жили в машинах неделями. Прямо на дороге, без всяких условий. В заключение таможенники обдирали всех, как липку. Об этом сообщали и по центральному телевидению, и по радио, и в газетах, но ничего не менялось. Недаром говорят, что через три года работы на границе  таможенника надо либо переводить в другое место, либо судить. Он за это время обеспечивает безбедное будущее и для себя, и для всей родни.

Кто не рискует, тот не пьёт шампанского. А эти парни выпить любили, и причём -  чужое: обдираловка была почти узаконена. Я не захотел представить им возможности поживиться за наш счет и поехал через литовский пограничный пункт Лосдияй. Литва в это время боролась за отсоединение от СССР, была буферным государством с культурным цивилизованным обслуживанием и питала явную симпатию к уезжающим.

Аккуратные домики, чистота в посёлках, незнакомая природа – все говорило о близости Европы. Перед самой границей остановились в лесу, у озера с белыми лебедями. Помыли машину, в последний раз заправились из бочки. Остатки горючего разлили по канистрам, которые спрятали в прицепе. Завалили вещами, сверху положили блок болгарских сигарет. Бочку спрятали в кустах, туда же отнесли пустые канистры. Решили перекусить. Рядом остановилась машина с литовскими номерами. Из неё вышла семья и тоже стала обедать. Я подошёл к ним, поздоровался и спросил:

– Хозяин, тебе новая двухсотлитровая бочка не нужна? Продам!

– Сколько? – спросил литовец.

– Пятёрка!

– Давай!

Я полез в кусты и выкатил бочку.

– Может, ты и канистры возьмёшь, новые?  По трояку за штуку, – предложил я. Литовец обрадованно купил все.

На закате машина упёрлась в многокилометровый хвост автоколонны, стоящей у пограничного перехода Лоздияй. Граница была на замке. Местные власти проводили польско-литовский фестиваль дружбы. Сельчане со знамёнами ходили друг к другу в гости, возвращаясь оттуда с песнями под гармошку и поддерживая друг друга. В это время пропускали только туристические автобусы. Волей-неволей приходилось жда

 

Таможня

После полуночи началось некоторое движение. К четырём часам утра мы были уже недалеко от шлагбаума. Оказалось, что надо сразу пройти три границы: литовскую, советскую, польскую. Возвращенцы, которых не пропустили, сообщили, что литовцы смотрят только паспорта, советские всё отнимают, а поляки не впускают, если нет «зелёной карты». Что это за карта – никто понятия не имел, но купить её можно было только в Вильнюсе, в посольстве Польши. Возвращаться никто не желал. Чтобы не терять очередь, лучше дать поляку денег, сколько скажет. И дешевле, и быстрей.

Наконец, советский солдат поднял шлагбаум и впустил для досмотра очередную партию автомобилей. Машину загнали на яму. Человек в форме, с фонариком, скрупулезно обследовал днище автомобиля, простучал дверцы, проверил содержимое багажника и салона. Жену и детей увели для личного таможенного досмотра.

– Провозить ничего нельзя! – предупредил он и показал на длинный список, висящий на стене. Фотографии, документы, деньги – всё отнимали. Хоть в урну бросай, если нет сопровождающего. Ещё дома  дочерям прокололи уши, чтобы купленные золотые серёжки не отобрали, на пальцы детям надели кольца, на шею – цепочки. Только то, что можно. Валюту брать нельзя, только со справкой «Внешэкономбанка» по 90 ДМ на человека. Те деньги, что поменяли, даже на бензин не хватит.

– Что в прицепе? – строго спросил таможенник.

– Домашние вещи. Постельное бельё. Палатка, стол, стулья туристические. Всё, что нужно в дороге.

Таможенник заглянул под тент прицепа, светя фонариком.

– Сигареты нельзя.

– Нельзя так нельзя. Заберите, не выбрасывать же, – я раскрыл пачку и угостил проверяющего. Капитан взял.

–  Что, насовсем уезжаешь? – спросил он по-доброму.

–  Да вот. Надумали. А вы здешний? Из Литвы? – спросил я в свою очередь.

– Нет! Я здесь всего третью неделю. Нас сюда из Одессы перекинули. Здешнюю таможню разогнали, – ответил капитан, затягиваясь сигаретой. – Правильно делаешь, что уезжаешь. Хоть поживёшь немножко. Белый свет увидишь.

На соседней яме в багажнике машины обнаружили неположенный бензин в канистрах. Как ни упрашивал хозяин, ни умолял – пощады не было. Таможенник показал у ворот железные бочки и велел перелить бензин туда. Несколько человек с канистрами уже сливали там конфискованный бензин.

«Интересно, куда потом этот бензин девается?» – подумал я.

Когда штрафники ушли, к бочке подкатили «Жигули» с частными номерами, водитель наполнил свои канистры, сложил всё в багажник и был таков.

– Ну, езжай быстрее, пока шлагбаум открытый и никто из начальства не подошёл, – сказал капитан и козырнул.

Поляков интересовала только «зелёная карта», но получив компенсацию, они нас пропустили.

 

Польша

Над неизвестной Польшей уже вставало солнце. Лёгкий туман скрывал горизонт. Дорога была узкая, но хорошая.

Слава Богу, граница позади! Я так боялся, что шлагбаум перед носом захлопнут. К чему-нибудь придерутся, накажут и сошлют обратно на Север.

«Впереди Европа. Новая счастливая жизнь, Прекрасное будущее для наших детей. Ох, и поживём ещё!» – радостно мечталось мне за рулём.

Жена и дети в пространство перед задним сиденьем  запихали надувной матрас, под голову сунули подушки и, накрывшись одеялом, спокойно спали. Я хотел отъехать подальше от границы и где-нибудь в сторонке, на людном месте, тоже выспаться. В лесу останавливаться не рекомендовали – Польша славилась разбоем. Здесь, неподалеку от границы, русские банды действовали дерзко и отчаянно.

Изредка попадались дорожные указатели «Варшава», и на сердце становилась спокойнее. Впереди появилась большая автостоянка со многими грузовиками, легковушками, киосками и аккуратненьким туалетом. Я свернул с дороги и встал с краю. Пока жена и дети  выкладывали продукты на столик, пошёл прогуляться.             Посмотрел в киосках на цены. После разведки взял из своих «стратегических запасов» бутылку с водкой и занялся бизнесом: направился к ближайшей грузовой машине и постучал в окно. Шофёр открыл дверь.

– Пан, купи водку, – и я потряс перед его носом бутылкой.

– У пана есть русская водка?

– Да!

– Костуя? Сколько?

– Вон там, в киоске, русская водка стоит 22000, я дам по 20000.

– Но добра! Копуя за пидисен стере тыщенца злотых! – охотно сказал поляк, нарисовал на бумажке три бутылки и цифру «54000» и выдал большую кучу бумажных купюр. Я принёс жене охапку разноцветных бумажек.

– На! 54000 злотых. Столько денег за раз ты ещё в руках не держала. У них инфляция.

Поляк рассказывал, что строит дом. Недавно крышу шифером закрыл, а чтобы листы к стропилам прибить, надо под шляпку каждого гвоздя шайбочку подложить. Одна шайба стоит шесть грошей, а по размеру что шайба, что грош – абсолютно одинаковые. Так он в каждой монетке дырку просверлил и деньгами, вместо шайбочек, шифер прибивал. Выходит, крышу деньгами покрыл, в шесть раз дешевле получилось. К тому же монеты не ржавеют.

«Жигули» упорно пробирались вглубь Европы. Иногда закрадывалось сомнение, правильно ли едем. Давно не было указателя «Варшава». Я попросил выспавшуюся жену:

– Возьми дорожный атлас. Определись, где мы сейчас. Посмотри названия населённых пунктов, которые будем проезжать, и найди их на карте. Узнаем, правильно ли едем.

Я по-польски читать не умею, – равнодушно ответила она и недовольно отвернулась.

– Я тоже не умею, а надо! Я бы сам посмотрел, да за рулём отрываться нельзя, а остановиться времени жалко, надо обязательно к вечеру попасть в ГДР, чтобы в Польше на ночь не остаться. Опасно! А вторую ночь за рулём без сна  не выдержу. Пожалуйста, посмотри!

–  Я в карте ничего не соображаю.

Ситуацию спасла старшая дочь. Она перелезла на ходу на переднее сиденье, взяла карту и через короткое время ткнула пальчиком в книжку:

– Вот мы сейчас проехали Августов. На Варшаву прямо! Скоро будет большой город Бьялосток.

– Умничка! – облегчённо вздохнул я.

Вдруг нас догнала на новеньком «Полонезе» с включенной мигалкой польская милиция и остановила.

– До койт едешь? – спросил подошедший милиционер.

– До немец, – ответил я.

– Для чео ма пан папировы регистрации? – снова спросил милиционер, указывая на бумажные транзитные номера, лежащие под лобовым стеклом машины.

– Транзит регистрации таке в России.

– Ма пан гасница в самоходе? – продолжал придираться гаишник. – Покажми «зеленову карту». Ма пан обеспечение на самоходу? Страховка?

Я высыпал перед ним все свои бумаги :

– Выбирай, что надо!

– Нет обеспечения. Нема страховки, – заключил милиционер. – Пан муси кару заплатить. Ги маш марки?

– Не! Денег не! Вот злоты! – сказал я, открывая бардачок, набитый деньгами.

– Но добже! Еджь дале, – сказал поляк, равнодушно смотря на злоты.

– Дьякую! – сказал я и рванул с места.

Вскоре въехали в старинный город, остановились в центре у большого базара.

– Перекур! Ну, женушка! Трать эти спекулянтские злоты, от которых гаишник отказался. В Германии они нам ни к чему.

Польских тысяч хватило младшей дочери на сандалики, на хлеб и пару бутылок лимонада. Цены были сногсшибательные, инфляцию можно было пощупать руками, хрустя ассигнациями.

 

В полдень показалась Варшава. Огромная, красивая, старинная столица. Автомобильный муравейник маленьких польских жучков-«Фиатов» нахально притеснял неуверенно двигающийся с прицепом советский «Фиат-Лада». Поляки ездили без правил, подрезая углы и рискованно обгоняя, создавая аварийные ситуации. Иногда встречались «жучки» помятые и побитые, как яйцо в Пасху. Я, не спавший вторые сутки, молился за рулём Богу и просил дочь не прозевать нужные указатели, чтобы не заблудиться. Но заблудились. Разложив карту Варшавы на капоте, я спрашивал поляков:

– Як поехать до Берлина?

– Просто! Просто! – отвечали поляки.

– Я сам знаю, что просто. Ехать-то куда? – нервничал я.

– Просто! – повторяли поляки и махали вперёд руками.

– «Прямо» – по-польски – «просто», – наконец, сказал кто-то из них.

– Дьякую! – поблагодарил я их и поехал «просто».

«Слава Богу, Варшава позади. Вперёд! На Берлин! Поблуждали по столице, как по лесу. Вот что значит, не знать языка. Неужели в Германии будем так же руками разговаривать? Но мы же – немцы! Подсознательно наш язык в крови, вспомним. Наших на кухне я понимал хорошо», – утешал я себя.

Трасса за столицей была широкая. Скорости возросли. Усталость тоже. Наступали сумерки. Конин, Познань – позади. Скоро Франкфурт-на-Одере – граница.

Советская и немецкая граница отличались, как ночь и день. Здесь мы никого не интересовали. Очередь двигалась довольно шустро. Пограничники, вежливо улыбнувшись, проверив паспорта, пожелали счастливого пути. Предпоследний шлагбаум оставался позади, но красная зона ещё не кончилась. Впереди – советский Берлин. Дороги в ГДР существенно отличались от польских. Они были значительно шире и из бетона. Колёса машины постукивали на стыках, как на железной дороге.

К Берлину подъехали в полночь. Глаза слипались, хоть спички вставляй.

– Всё! Дальше не могу! – сонно сказал я и заехал на большую автостоянку. Выключил мотор и отрубился прямо за рулём. Через некоторое время меня растолкала жена.

– Есть будешь? – показала она на накрытый под звёздами стол, за которым, жуя, сидели дети.

– Нет! – мотнул я головой и снова провалился в глубокий сон.

 

Германия

Утро! Яркое, солнечное, замечательное немецкое утро. Первое в Германии! Как не похожа эта страна на ту, где мы жили до сих пор. Птички поют по-особому весело, празднично и беззаботно. Весёлые, довольные люди выходят из машин. Раскладывают на столах необыкновенно красивые упаковки, баночки. Едят с явным удовольствием.

«Неужели и у нас когда-нибудь будут такие счастливые лица?», – подумалось мне.

ГДР поперёк оказалась небольшой. К обеду были на последней границе. Западные пограничники в отличие от восточных оказались совсем беспечными. Через полчаса мы уже катили по настоящему автобану. Прицеп стал совсем лёгкий. В резерве осталась только одна последняя полная канистра. Мощные грузовики сигналили и легко обгоняли «Жигули». Вскоре все движение замедлилось и остановилось. Автомобилей на трассе видимо-невидимо. От горизонта впереди и до горизонта сзади стоял сплошной железный поток разномастных машин.

– Штау! Штау! – передавали друг другу водители.

– Что такое «штау»? – спросил я. Дочь взяла словарь и через минуту ответила: «Это автомобильная пробка». В это время над ними прогремел взлетающий санитарный вертолёт.

– Ого! Здесь надо быть осторожным!

Движение восстановилось. Автомобили плотным строем покатили дальше. Отъехав подальше от границы, решили подстраховаться. Спросить, где этот Фридланд. На большой автостоянке остановились.

– Какая красивая автостоянка! Заправка, магазин, ресторан, туалеты, даже душ есть, – удивлялись мы. – А в туалетах так вкусно пахнет, как в советской парикмахерской.

– Туалет – это визитная карточка хозяев, – сказал я.

Я подошёл к столу, за которым ели западные немцы.

– Битте! Заген зи мир. Ви кан ихь нах Фридланд фарен? – спросил я. Немцы открыли дорожный атлас и спросили:

– Ин велхен Фридланд волен зи? Вир хабен драй штук.

– Ну, дем гренцдурьхьгангслагерь «Фридланд», – сказал я.

Вспоминал, как в Москве, в посольстве, показывали на карте его местонахождение. Немцы быстро разыскали в атласе нужное место. Потом объяснили, на каком номере съезжать с автобана. Тепло и дружески пожелали счастливой жизни. У меня не было немецкого дорожного атласа, и я захотел срисовать примерный маршрут продвижения. Немцы сообразили, что я делаю, и с радостью подарили мне свой очень красивый толстый атлас немецких автомобильных дорог. Я с благодарностью принял подарок и пошёл к своей машине. Достал сувенир – симпатичное северное солнышко из оленьего меха – и попросил дочек отнести и подарить тем людям на память. Немцы дружно помахали нам руками, когда мы медленно проехали мимо.

 

Фридланд

Ровно в 14.30, после обеда, наша машина въехала в небольшой, чистенький населённый пункт, по которому гуляли наши люди. Даже если наши одеты во всё не-наше, их узнают даже дети. Золотые зубы блестели на солнце под фуражками-шестиклинками. В окружении внуков сгорбленные старики с руками за спиной, как заключённые, шли по тротуару. Послушные бабушки в платочках семенили сзади. Кусочек знакомой союзной жизни перекочевал в этот уголок Германии.

Приехали! На спидометре застыла цифра «5811» – так далеко мы от родного крыльца. «Жигули» запарковали на автостоянке у ворот с надписью «Флюхтлингслагерь Фридланд».

– Что сегодня за день? – спросил я своё семейство.

– Пятница, – дружно ответили дочки.

– А выехали мы в субботу! Завтра будет неделя, как мы не дома.

В лагере стайками собирались приезжие. Прилетели птицы перелётные туда, где родились их предки. Кучкуются! Узнают и не узнают родные края...

Мы сразу пошли в бюро, в контору лагеря. Нас с радостью встретила веселая симпатичная полная женщина.

– Фрау Биргартен! – сходу представилась она и пригласила к столу – Присаживайтесь!

Принесла вазу с фруктами. Минеральную воду, стаканы. Детям сунула в руки сникерсы, конфеты, игрушки-сувениры. Она была так искренне рада нашему приезду, что несколько сконфузило нас. Нам не раз говорили: «Кто вас там ждёт?» Фрау Биргартен участливо спросила, как мы доехали, на чём? Узнав, что мы неделю провели в машине, проехав всю Европу, восхитилась, особенно детьми.

Заполнив первую анкету, попросила показать на карте, откуда мы приехали. Я ткнул на самый север Восточной Европы России в город Сыктывкар и сказал:

– Вир комен аус Коми Републик!

– Вас??? Ин Русланд гибтс эс нох айне комише републик? – страшно удивилась фрау Биргартен.

– Я! – подтвердил я, не почувствовав второго смысла в своих словах. Если казахстанское называли «казахише», русское – «руссише», то как сказать про Республику Коми? Комише.

– Я уже двадцать тысяч человек приняла здесь, – смеялась она, а про такое не слышала.

– И что тут смешного? – не поняли мы тогда.

Закончив писать и задавать вопросы, фрау Биргартен выдала талоны на питание, объяснила, что надо делать дальше, какие оформлять бумаги. Потом показала нам наше жильё. Комната оказалась небольшой: четыре на пять метров. В ней стояло девять двухэтажных кроватей и стол.

Затем фрау Биргартен провела нас по всему лагерю, объясняя, куда надо будет в понедельник идти оформлять бумаги. Она говорила медленно на «хохдойч», и мы понимали её довольно хорошо.

Хорошее место лагерем не назовут – это в России знают все. Но Фридланд на лагерь не похож. Охраны нет. Забора тоже. Колючей проволоки не видать. Это – небольшой городок. Ухоженный, чистенький, приятный. В нём есть всё: церковь, столовая, санчасть, контора, душевые, Красный Крест, шпаркасса, арбайтсамт и даже телефонные будки, из которых можно позвонить в любую точку планеты и даже в Россию. Экскурсия завершилась в столовой самообслуживания. Вся семья взяла по подносу, и стол оказался заставлен вкусной  незнакомой пищей. У раздачи стояли большие баки с напитками: свежим кофе, чаем, различными соками и газировкой.

Сытно поев, мы вышли на улицу. Позвонили родным. Доложили о прибытии. Говорили по очереди, вырывая из рук трубку, чтобы не забыть выразить своё восхищение. Выплеснуть историческую радость возвращения на новое место. Потом позвонили друзьям и знакомым. Всем сообщили свой новый адрес: Фридланд, четырнадцатый барак, комната номер семь.

– Приедем! – обрадованно сказали родственники. – Ждите!

Выйдя за ворота лагеря, мы увидели какой-то магазин с невероятной рекламой на всю стену. Эля остановилась и стала бегло читать по-немецки.

– Ты что? Читать по-немецки умеешь? – удивился я.

– Да! Меня Таня научила! – спокойно ответила младшая дочь.

– Вот это новость! Почему я ничего не знал?

– Да вы всё секретничали с мамой, всё скрывали свои планы даже от нас. А мы всё равно догадались, что в Германию жить уедем, вот я Элю по-тихоньку и научила немецким буквам, – ответила старшая дочь, – Мы-то немецкий в школе учили, а в младших классах его ещё не было!

– Ну, молодцы! Просто молодцы, – похвалил я дочерей. – За такое дело премия положена. Пошли в магазин!

 

Магазин

Чего только там не было! Продукты в прозрачных упаковках вызывали слюну даже у сытых. Продавцы, видимо, привыкли к таким посетителям и не обращали на них внимания, а новые покупатели удивлялись и восхищались красотой и обилием товара. Каждую упаковку вертели в руках, отгадывая, что там внутри, и пытались прочитать название. Особенно радовались дети. Старшая дочь не выпускала из рук изящно упакованные ножки курицы с красным соусом. Младшая вцепилась в куклу «Барби». Я достал неприкосновенный запас – бумажник с драгоценной европейской валютой – и  рассчитался на кассе. Дети торжественно, как награду, понесли покупки домой. Счастливая малышка, прижимая куклу к груди, целовала её без конца. Пела песни, кружилась в танце. Свершилась давняя мечта её жизни. Теперь у неё своя «Барби»!

Принеся вещи из машины, все довольные разлеглись на кроватях. Тихий час на новой Родине наступил! После трудной недели – блаженный отдых.

– Какие здесь все вежливые! Мы купили, и нам же ещё и спасибо сказали! – удивлялась жена.

– И доставать ничего не надо, всё можно купить без блата! – поддакивал я.

Вздремнув немного, я сел писать письма родне в Россию.

В это время в дверь постучали, дети побежали открывать. На пороге стояла тёща! За ней -улыбающийся тесть, счастливые братья и сёстры обалдевшей  от неожиданности жены. Вихрь радостных объятий закружился в тесной комнатушке.

 

Соседи

На другой день к нам в маленькую комнату подселили соседей. Молодая семья из Риги приехала на своей «Ниве» в Германию к друзьям в отпуск. Ещё дома, заранее, они решили не возвращаться, а остаться здесь навсегда. Они приехали во Фридланд и «сдались» администрации лагеря. Их приняли.

– Вот как надо! А мы десять лет по кабинетам бегали, справки собирали, и здесь будем всем доказывать, кто мы и зачем приехали! – заявила жена.

– Мы честно боролись и честно уехали. По закону! Я по-другому не хочу и не могу. Когда я был здесь в отпуске, мне тоже предлагали так же сделать. Я отказался. Я тогда выбрал тебя и наших детей. Я вас не бросил!

Я сел за стол и дописал письмо в Россию. Братишка, наверное, ждёт весточки. В комнату вошли рижане:  молодые муж и жена  и с ними девочка-дошкольница.

– Хотите с нами в Кассель поехать? Замок посмотреть, с Геркулесом познакомиться? – предложили они.

– Конечно, хотим, – обрадовались мы.

 

Гости

После обеда распахнулась дверь, и в комнату по-боярски ввалил Анатолий, мой друг, уже пару лет живший в ФРГ.

– Вот дела! – Весело заорал он с порога. – Когда мы приехали, тоже жили в этом лагере, в этом бараке и в этой комнате! Поздравляю! Пойдёте по нашим стопам!

Он радостно полез обниматься. Потом затащил в комнату огромную сумку, брошенную было у порога, и вывалил содержимое на стол. Чудесная, яркая, хрустящая гора подарков, похожих на то, что мы видели в магазине, оказалась на столе. Взрослые наперебой обменивались новостями, дети распечатывали пакеты, что-то беспрестанно жуя.

– Плохой карандаш лучше хорошей памяти, – сказал я и стал записывать советы, как инструктаж, чтобы ничего не забыть и не наделать ошибок.

Две недели бесконечным потоком с утра до вечера все занимали места в конторских коридорах, чтобы отвечать на многочисленные вопросы-опросы. В первый же день всем выдали «бегунок», с которым надо было обойти все указанные там инстанции лагеря. Первым оказался арбайтсамт. Нас сразу зарегистрировали безработными. Потом мы пошли в Красный Крест, где получили много необходимых на первое время вещей, начиная с обуви и одежды и кончая мылом и игрушками для детей.

 

Столовая

На обед в столовую пришёл сам начальник лагеря.

– Либе дамен унд херен! – сказал он. – Ми хотим сделать вам хорошо! У нас к вам большая просьба. Наша столовая всегда открыта. Приходите в любое время, кушайте, пейте, сколько хотите, но не уносите продукты с собой. В ваших комнатах нет холодильников. Сейчас жарко! Все ваши запасы быстро испортятся, кроме того, вы можете заболеть. Если проголодались, приходите в столовую.

Однако и после этого многие всё равно уносили из столовой завернутые в салфетки продукты. Утром урны были забиты испорченным хлебом, колбасой, сыром, фруктами – всем тем, чем кормили в столовой позавчера. Обидно было смотреть, но голодный червяк, оставшийся от карточной системы, не доверял начальству, новому порядку и запасался  на всякий случай, чтобы больше не голодать.

 

Митинг

Вечером на улице в лагере люди собирались стайками и выговаривались. Мужчины все в одинаковых новых спортивных костюмах из Красного Креста. Женщины тоже в обновках, но с большим разнообразием. Какой-то всезнающий учёный дед, страшный активист, открывал глаза приезжей деревенщине, сообщая совершенно неизвестные и совершенно секретные вещи.

– Вы что думаете, шлагбаум Германия не закроет? Закроет! Корабль уже полный. Что, нас за красивые глазки принимают? Политикам нужны деньги. Вот они на нас и зарабатывают. Когда Екатерина Вторая пригласила немцев к себе в Россию, она открыла в швейцарских банках «Фонд возвращения», наподобие Нобелевского. Чтобы когда-нибудь у переселенцев была возможность вернуться на Родину. Проценты на счетах выросли приличные. Нас принимают потому, что за каждого возвращенца страна получает из того фонда хорошие деньги, часть которых перепадает нам. Кончатся деньги – закроется шлагбаум. Быстро придумают ограничения! Будем мочу и кровь на анализ сдавать, немецкий процент определять, людей по параграфам поделят: на полноценных и нет. Может шпрахтест введут или, например, определят место жительство без права переезда, вроде русской ссылки.

– К тому времени придумают что-нибудь! Германия – наша национальная колыбель. Найдутся трезвые головы. Какая мать не обогреет своего ребёнка? Какая ей разница, на каком языке щебечет её птенец? Ей важно, что он жив, здоров, что он, наконец, опять дома! Она – мать. Она снова поставит его на крыло, пожелает удачи и счастья. Мы, птицы перелётные, теперь дома! Кто чувствует себя немцем, кого душа зовёт, тот не сомневается и едет. Меняется время, меняются местные, меняемся мы, меняются условия! А пока Германия вымирает, мы ей нужны будем. Вон наше главное богатство, сколько детей привезли! Лагерь превратился в детский сад, все площадки полны детьми. Своими-то Германия похвастать не может. Старики одинокие. Пенсионные кассы пусты. Рабочей силы нет. Турки кругом мечети строят. Немцы себе жён из Филиппин по каталогу выписывают. Немки за чёрных замуж выходят. Никакой национальной гордости нет! Патриотизма нет! Какая эта страна будет в будущем?

– Скажите, а гражданство немецкое мы уже на месте принимать будем? – спросила женщина. – Так вроде в амте сказали.

– Вот! – завелся дед. – Как будто мы – иностранцы. Кто и когда изгонял наших предков из Германии и лишил гражданства? Подданства! Забыли историю? Почему надо принимать немецкое гражданство? Почему надо отказываться от советского? Откуда у нас русское гражданство?

Всегда для получения подданства Российской империи необходимо было принять православие. Исключения не было даже для царской семьи. Даже для Екатерины. Только по вере определяется принадлежность к стране и нации. Мы – лютеране, католики, но не православные. Какие ещё нужны доказательства? Удивительно! Почему молчит церковь? Мы, немцы, часть нации, и вернулись домой навсегда! Мы – не переселенцы, а возвращенцы, и работать умеем не хуже, чем коренные. Всюду нас судьба раскидала, а мы выжили. Выжили в таких условиях, которые им и не снились. Вот всю эту историю немецких колонистов надо бы ввести в школьные учебники в раздел по истории российских немцев, – махал руками патриот.

– Да, с языком пока у нас неважно. Хорошо было бы, если бы здесь сделали русское телевидение! – сказал азиат в спортивном костюме.

– А я всегда говорю: нельзя быть телом здесь, а душой там! – сказал другой, тоже в спортивном костюме из Красного Креста. – Это создаёт противостояние, начнётся деление на «они» и «мы». А этого не должно быть. Живя в этом обществе, мы обязаны считаться с его мнением. Средний немец, в повседневном общении, использует около 400 слов. Даже начав с нуля, такой запас можно освоить за месяц. Выучить 14 слов в день можно. Если эта задача вам непосильна, то на что же тогда претендовать? Вот совершенствование языка – работа кропотливая и практически бесконечная. Акцент и диалекты не искоренить.

– Говорят, в Германии дипломы не признаются? – спросил кто-то.

– На основании всемирного закона об образовании лишить специалиста квалификации может лишь учреждение, присвоившее её, – подхватил новое направление всезнающий дед. – Только работодатель вправе оценивать квалификацию уровнем заработка, но не выдачей инженеру сертификата слесаря. Никакая экономика страны не выдержит наплыва миллионов квалифицированных специалистов, которых искусственно сделали иждивенцами. А в результате - чисто германское явление: доктор наук в роли пуцфрау! Специалисту власти должны предложить специальные шпрахкурсы. Курсы профессиональной терминологии и повышения квалификации.

– По этому поводу хотел бы высказать своё мнение, – сказал мужчина не в спортивном костюме. – Мы приехали навестить приехавшую родню. Мы здесь живём уже десять лет. Наша семья смешанная, но мы не ощущаем ни малейшей неприязни к себе. Наоборот. Мы ходим к соседям и к знакомым из местных в гости, а они приходят к нам. Мы поздравляем друг друга на праздники и в дни рождения. На первых порах местные немцы очень помогали нам прижиться. Мы спрашивали: «Почему вы к нам так хорошо относитесь»? Они отвечали: «Да потому, что вы хорошо относитесь к нам!»

Никто о нас плохого мнения не имел бы, если бы мы сами его не заслужили. Не секрет, что не все стараются интегрироваться. Многие ругают, как только могут, страну, которая их приняла, кормит и поит, а хвалят только прошлую жизнь. И хлеб там вкуснее был, и музыка лучше, и солнце ярче. Спрашивается:  зачем приехали, если здесь всё так плохо?

На мой взгляд, нас всех можно разделить на две группы. Первая - которая вернулась на родину предков для того, чтобы сохранить свою немецкую принадлежность, и вторая – ищущая страну с молочными реками и кисельными берегами. Первые – интегрируются и будут жить, вторые – мутят воду.

– Вот вы откуда? – спросил он меня.

– Из Коми АССР!

– Ты что, там сидел? –  удивились казахстанские.

– Нет! Родился! – ответил я. – А родители мои туда действительно в ссылку попали после конфискации имущества и лишения свободы.

– Вот спросите человека! Какие у него были причины для переезда? – настаивал учёный дед.

– В одну причину не уложусь, – ответил я. – У меня их много. Мы десять лет боролись за свободу. Рвались сюда, и каждый год ещё одна причина добавлялась. Сначала хотелось выполнить завещание моих родителей. Они умерли с этой мечтой. Мать всегда повторяла: «Если когда-нибудь появится возможность вернуться в Германию, не упустите шанс!»

Во-вторых, был зов крови. Когда в России я делал ту же работу лучше, чем местные, меня ещё и прижимали. Завидовали. Обзывали по-всякому. Мстили. Начальство премиальные после собрания в коридоре вручало, а не перед всеми, под аплодисменты. Обидно было.

Я не понимал, почему, если я – аккуратнее, точнее, быстрее, пунктуальнее многих, не лодырь, не алкоголик,  - а   мною брезгуют.

В-третьих, сделал я вывод, всё из-за фамилии. Где бы в Союзе я ни назвал свою фамилию, все спрашивали: «...немец, что ли?»  Там моих потомков всегда будут об этом спрашивать, сколько бы лет или веков ни прошло Немец – там слово ругательное, а я хочу гордиться своей фамилией и своей национальностью.

В-четвёртых, сколько бы еще поколений наших там ни прожило и что бы они там ни нажили, завершение будет одинаково. Когда-нибудь придется возвращаться. Лучше раньше – меньше потеряешь.

В-пятых, ради будущего, ради детей! Хочу, чтоб они были счастливы! В-шестых, всё выливается в политику. Случись между странами конфликт – мы, живя в России, вновь могли бы оказаться в качестве политических заложников. Правильней, когда ты свой среди своих. В будущем в Германии мои потомки не будут отличаться от других граждан. В России – они будут отличаться всегда!

Седьмая причина – религиозная! В России запрещена свобода вероисповедования. В церковь сходишь и сразу – на ковёр, на собеседование. А я не хочу, чтоб за мной следили! Хочу, чтоб мы жили по Божьим правилам моих предков! Я и мои дети хотим служить Богу!

Восьмую причину я изучал в университете. Я экономист. Экономика в Союзе не работает. По блату всё! Люди воруют у государства. Государство обворовывает людей. Нет уверенности в будущем. Что мне досталось от деда и отца? Что останется детям от меня? Я создам – другие разбазарят. Вот, выпустили за шлагбаум – а  обыскали, как будто зону покидаем. Жену и детей ощупали, чтоб ничего лишнего не забрали. Выходит, вся моя родня и предки за «спасибо» двести лет отработали. Да и спасибо никто не сказал, за так головы сложили! Вот моя личная причина вырисовывается. От обиды за предков еду. Родня уехала, друзья, знакомые, а я что – хуже?

Девятая причина – географическая. Нас на Север не по своей воле загнали, а под конвоем. Как яблоки растут, я впервые увидел, когда в армии служил. Вечная зима надоела, солнца – и  того мало было. Вот и поменял Север на Юг. Самолечение – на медицинскую помощь. Связи – на супермаркет. Ссылку – на свободу. Криминальную обстановку – на покой.

Ну и, в конце концов, десятая моя причина: хочется прожить еще одну интересную жизнь, и все сначала, с нуля. Мы – птицы перелётные,  вечные странники.

 

Собеседование

Прошло две недели. Наконец – последний кабинет.

– Где хотите жить? – равнодушно спросил служащий с сильным польским акцентом.

– Всё равно! Где есть работа и квартира, – ответил я.

– Работы в Германии нет! Квартиры в Германии нет! – небрежно ответил служащий. – Где хотите жить?

– Где есть работа и квартира, – настойчиво повторил я.

– Работы в Германии нет! Квартиры в Германии нет! Где хотите жить? – раздражённо повторил он.

– Где есть работа и квартира, – в тон ему отвечал я.

– Работы в Германии нет! Квартиры в Германии нету! От какой земли у вас вызов? – сменил он тему.

– Из Хессена!

– Вот туда и поедете, – закончил чиновник разговор и протянул бумагу. – Завтра! Получите в кассе деньги, в столовой – сухой паёк,  и до свидания!

Ровно через двенадцать дней после приезда в лагерь, ещё раз изучив подаренный дорожный атлас, мы двинулись в дорогу. Путь от Фридланда в Гиссен по автобану длился примерно два часа.

Распределение мы получили во вновь образованный лагерь, расположенный в военном городке, но на семейном совете решили сначала заехать к родителям жены, к которым приехали на воссоединение. Они там живут уже три года, наверняка знают все окрестности, помогут разыскать лагерь.

Добрались без особых трудностей. Несколько раз спрашивали у местных, как проехать к нужному дому, но всё равно проскочили мимо. На околице развернулись, поехали обратно. Тут я увидел тестя. Орудуя метлой, как заправский дворник, он подметал асфальт. Я лихо въехал во двор. Дети вылетели из машины и бросились к дедушке на шею. Из дома вышли остальные родственники, соседи выскочили посмотреть на бесплатный концерт. Всё-таки историческое мгновение!             Осуществление доброй воли в политике двух государств в вопросе воссоединения семей и ликвидации последствий войны.

Нацеловавшись, вошли в дом. Тёща уже приготовила праздничный обед. Это она умела – готовить просто, но очень вкусно. Её дочери унаследовали ценное качество с процентами. Прозаседав за столом полдня, мы с тестем оставили семью отдыхать и, отцепив прицеп, поехали в город  на поиски нового лагеря.

 

Казармы

Лагерь находился в лесу. Городок воинской части оказался довольно большим и очень чистым. Перед воротами стоял большой красивый клуб, солдатское кафе и автобусная остановка. Красивое здание КПП из стекла и красного кирпича, механизированные ворота.             За воротами в огромной клумбе ярких цветов – памятник: настоящая боевая ракета в стартовом положении. Слева, справа – добротные кирпичные четырёхэтажные здания. В конце территории такие же крепкие гаражи и боксы для военной техники, но всё спрятано, с улицы ничего не видно.

В центре части – огромная солдатская столовая, распространяющая аппетитные запахи. За забором – лес.

Нас запросто впустили на территорию воинской части, проводили в штаб. Приветливые служащие без канители зарегистрировали, проводили в маленький отдельный городок в городке, состоящий из многочисленных одноэтажных деревянных бараков с односкатной, как у сараев, крышей. В первом бараке был штаб городка. Там объяснили условия проживания. Выдали ключи от комнаты. Лагерь был почти пустой. Мы были первыми! Через день в лагерь приехали кузен и кузина жены с семьями, которые неделей позже прилетели самолётом из их города. Они попали в лагерь в город Киль. Жили в хорошем отеле и были весьма довольны жизнью.

В 90-м году в Германии был самый большой наплыв переселенцев. Для их приёма были открыты несколько лагерей: Киль, Брауншвайг, Брамше, Оснабрюк, Энфенген, Уна-Масен, Франкенау. Но центральным лагерем оставался Фридланд. Многие лагеря были переполнены и работали на пределе своих возможностей. Семьи жили в спортивных залах, разгороженные простынями, в вагончиках, в гаражах, но везде все были накормлены и спали в чистых постелях.

 

Концерт

Через пару дней несколько автобусов привезли в лагерь сибирских переселенцев. Женщины, дети, старики, много молодёжи. Разнообразные чемоданы и характеры. Лагерь ожил, зазвучал, засуетился, стал похож на цветной муравейник. Людей расселили по комнатам. Выдали постельное бельё, потом повели всех в солдатскую столовую на ужин.

После ужина молодёжь стала играть в волейбол, а взрослые собрались у крыльца. Мужчины курили, планировали будущее, обменивались новостями.

С неба донеслось журавлиное курлыканье. Все подняли головы. Высоко в небе устало плыл журавлиный клин. Стая, то разрываясь, то соединяясь, летела вдаль. Осень! Птицы улетали в теплые края. Женщины, глядя в небо, потом на высокий забор, на солдатские казармы, загрустили. Они вспоминали свои уютные брошенные дома, хозяйство, друзей, соседей, оставшихся родственников, подруг. Тоскливо становилось на душе. Накатились, брызнули первые слёзы, и вдруг не выдержали, заревели в голос. Сначала одна, потом другая, третья.

Многие впервые в жизни оказались вне дома – затосковала душа. Родина не отпускала, хотя Отечество привлекало всех. Куда их занесло? Зачем? Душа и разум перечили друг другу.

Перелётные птицы летят на Родину за тысячи километров в суровый край. Родина почему-то всегда суровая. Первое время на новом месте трудно всем: и птицам, и людям.

Мужикам было не по себе от женского плача, дети сбежались, испуганно глядя на родных. Стреляный воробей, пожилой мужчина-трудармеец, зашёл в барак и через минуту вышел с мандолиной в руках. Сел на крыльцо и заиграл знакомую с детства мелодию о родных краях, о любви и разлуке. Приутихли вопли.  Как маленький росточек,  пробивалась музыка между всхлипами. Музыка – это разговор Бога с людьми. Мужчины и дети воспряли, подхватили идею, разбежались по баракам. Вскоре сводный оркестр нежно и уверенно исполнял желания перелётной, трепетной души.

В оркестре оказались мандолина, гитары, скрипки, аккордеон, гармошки и даже саксофон. Мелодии взлетели стайкой и понеслись над военным городком. Женщины, прижимая малышей, со слезами на глазах запели русские и немецкие песни. Да так красиво, задушевно всё получилось, что даже у мужчин на глазах блеснули слезы.

Когда отзвучала последняя песня, вспыхнули бурные, долго не смолкающие аплодисменты. Оказалось, что вся администрация лагеря сбежалась, местные немцы из ближних мест по телефонному звонку съехались целыми семьями на этот импровизированный концерт. (Потом они приезжали каждый вечер, привозили много хороших вещей и, открыв багажники, раздавали приезжим одежду, посуду, школьные ранцы, книги, игрушки – всё, что может понадобиться в первое время).

Стемнело. Чудная тёплая ночь опустилась на землю. Далёкие звёзды как-то по-другому разместились на небосклоне и светили теплым светом надежды. Сонный ветерок Отечества ласково желал всем спокойной ночи. Усталые семьи спали на двухэтажных солдатских кроватях на новой Родине. Многим снился брошенный дом, берёзы в палисаднике, родные лица, бурёнки во дворе и печальная песня птиц в высоком небе…

 







<< Назад | Прочтено: 450 | Автор: Шульц Р. |



Комментарии (0)
  • Редакция не несет ответственности за содержание блогов и за используемые в блогах картинки и фотографии.
    Мнение редакции не всегда совпадает с мнением автора.


    Оставить комментарий могут только зарегистрированные пользователи портала.

    Войти >>

Удалить комментарий?


Внимание: Все ответы на этот комментарий, будут также удалены!

Авторы