RC

Прошлое - родина души человека (Генрих Гейне)

Логин

Пароль или логин неверны

Введите ваш E-Mail, который вы задавали при регистрации, и мы вышлем вам новый пароль.



 При помощи аккаунта в соцсетях


Темы


Воспоминания

Б о р и с    Р О З И Н

 

 

«N»  ЛЕТ   БЕЗ  В ЫСОЦКОГО

 

Лето   2000,

Вечер  в  клубе  «Новые  Времена»  с   использованием  звукозаписей  и  публикация  в газете  «Русская  Германия»

 

   Главный  вопрос  не  в  том,   что  делал  бы  Высоцкий  сегодня,  будь  он  жив  -  да всё  то  же:  сочинял,  пел,  выступал,  играл,  снимался...  Главный  вопрос  в  том, какую  позицию  занимал  бы  он  сегодня,  за  кого  и  за  что  голосовал  и  сражался, на  чьей  был  бы  стороне,   как  комментировал  бы  события:  «Я  иллюзий  не строю»...

 

   Событий   же   за  эти  20  лет  с  момента   его  ухода  случилось  с  лихвой,  каждый сам  без  труда  перечислит.  Но удивительно,  какие  выкрутасы  сотворила  жизнь  со знаменитостями,  еще  вчера   казавшимися  кумирами:  кто-то  оказался  в антисемитской  недоброй  памяти  «Памяти»,  кто-то  кончил  под  дулом  пистолета  или   автомата,  одни   (простите  за  грубость)  выпендриваются  на  разноцветных сборищах,  другие   ставят  клоунаду  «кандидат  в  президенты»,   режиссёры-демократы   -  разоблачители  сталинизма  и   гитлеризма!  -  защищают  незащитимые имперские  позиции  по    многим  вопросам,  ну,  хотя  бы   в  энной  на  протяжении двухсот  с  лишним  лет  кавказской  войне...  «Пришла  пора  всезнающих  невежд...  И могикан  последних  замели»...

 

  А  что  он?  Мечтал  бы  вернуться  в  болото?  Ругал   псевдодемократов?  Честил   миллионеров?  Никчёмные  гадания.  Он   по-прежнему  «на  самом  верху  и  его  не спихнуть  с  высоты».

 

   Осенью  1978-го Московское  представительство  RAI – Radiotelevisione Italiana,  в коем  довелось  проработать  более  двух  десятилетий,  вспомнив  снятые  в  65-ом году  очень  пристойные  часовые  фильмы  «Встреча  с  Арамом  Хачатуряном»  и «Встреча  с  Майей  Плисецкой»,  предложило  руководству  целую  серию документальных  картин  о  Советском  Союзе  (серию,  которая  была  осуществлена  и затем  показана  в  Италии  и  на   международных  фестивалях),  но  долго  уламывало римское  начальство,  уговаривая  снять  -  среди  прочих  -  фильм  о  Высоцком.

 

   «Кому  он  тут   на  Западе  интересен,  муж  Марины  Влади», -  отвечали  из  Рима. Наверно,  помог  убедить  последний  аргумент  из  ленинского  репертуара.  Пришлось перефразировать  Ильича:  Высоцкий  -  это  зеркало  советской  жизни.  И  получить ОК.  Но  прежде  чем  запрашивать  обязательные  разрешения  советских   властей,  то есть  Министерства  культуры  и  затем  Театра   на  Таганке, без  чего   было немыслимо  начинать  съёмки,  я,  заранее  созвонившись, отправился  к  Владимиру Семёновичу  домой.  

 

   Договорились  мы  практически  сразу  и  об  эпизодах  фильма,  и  о  местах  съёмок,  и  о  спектаклях,  в  которых  он  был  занят.   Когда  остановились  на   темах  для  интервью,   ВВ   (надеюсь,  он  простит,  если  мы  станем  называть  его  сокращённо,  но  без  всякого  намека  на   Правящего  Президента   Всея  Руси)  попросил:  «Только  не  надо  спрашивать  про   личную  жизнь  -  во-первых,  не  люблю  этих  вопросов  вообще,  во-вторых,  кратко  о   таких  вещах  не  расскажешь.  Представляешь  (мы  быстро  перешли  на  «ты»),  мне  однажды  во  время  экзаменов  в  студии  МХАТа  товарищ  присылает  записку:  «Напиши  краткое  содержание  Дон-Кихота».  Нет,  ты  понимаешь  -   краткое  содержание.  Дон-Кихота!»  -  Он  делает  выразительные  глаза:  «Я  все  вопросы  освещу  сполна,  Да  что  вы  всё  вокруг  да  около,  Да  спрашивайте  напрямик!»

 

   В  конце  семидесятых  он  уже  понимает  свою  значимость.  С  достоинством  уточняет  условия:  чтобы  фильм  был  именно  о  нём,  а  не  жене, о  своих  трудностях,  но  не  о  преследованиях  («зачем  попусту  дразнить  вождей?»),  затрагивает  финансовую  сторону  дела  (гонорар  по  советским  меркам  пристойный,  по  западным  -  смехотворный),  оговаривает   участие  Любимова,  упоминает  о  том,  что  не  стоит  вызывать  зависти  у  коллег...  Увы.

 

   Мы  приезжаем  в  театр  снять  его  перед  спектаклем  в  гримуборной.  Маленькая  и  тесная,  на  8 – 10  человек,  у  ВВ  столик - зеркало  слева  от  входа.  В  комнате  уже  сидят...  Очень  хорошие  люди.  Пожалуйста,  без  иронии.  Не  надо  имён.  Артисты.  В  неуловимых   интонациях,  в  напевании  какого-то  мотивчика,  в  бросании  вроде  бы  ничего   не  значащих  фраз   и  слов,  в  произнесении  «здрасте,  добрый  день,  добрый  вечер»,  во  всём  проскальзывает  этакое  -  «мол, опять  нас, великого,  снимают»...  ВВ  невозмутим:  никак  не  комментирует  -  гримируется.  А  действительно:  как  реагировать?

 

    Не  стремясь  ни  в  коем  случае  приукрасить -  навести  на  ВВ  глянец,   не  могу  сказать  ни  слова   упрёка  в   его  адрес:  за  всё  время  съёмок  и  контактов   он  ни  разу  не   капризничает,  не  премьерствует,  не  говорит  и   не  делает  ничего  отрицательного.  А  встречаемся  мы   раз  двадцать.  И  всё,  о  чем  рассказываю,  -   оттуда,  из  встреч  и  разговоров.  

 

   Часто  спрашивают:  каким  он  был  в  обыденной  жизни?  Доброжелательным  и  расположенным.  Прост  в  общении,  доступен,  естествен  в  поведении,  живой,  искренний,  далеко  не  всегда  весёлый,  с  бурлящим  интересом  ко  всему  на  свете  и  -  с  сопереживанием  всему  и  всем.   Он  помогал,  и  ему  помогали,   он  любил,  и  его  обожали.  Не  счесть  людей,  которые  и  тогда,  да  и  сегодня  всё  еще  запросто  говорят  «Володя»  -  нет  в  этом   ни  преувеличения,  ни  панибратства:  „Не  хватает  всегда  новых  встреч  нам  и  новых  друзей...  А  от  тепла  человечьего  даже  туман  поднимается  вверх!“

 

Рассказывает,  пока  оператор  ставит  свет:   едут  они  с  Мариной  на  Мерседесе  из  Москвы   во  Францию.  Под  вечер  на  Минском  шоссе  их  застает  страшенный  ливень,  что-то  происходит  в  моторе,  и  машина  останавливается  как  вкопанная.  Не  выйдешь.  Они  сидят  до  темноты  внутри,  а  потом  он  идёт  к  каким-то  строениям  в  поселке.  Через    ворота  проникает  свет,  и  ВВ  стучит.  Открывает  мужчина  таких  же  лет,  Владимир  объясняет  про  поломку,  тот  перебивает:  «Ты  кто,  вроде  знакомый?»  -  «Я  -  Высоцкий».  -  «То-то  вижу  -  знакомый.  Загоняй!»  -  и  хозяин  распахивает  ворота.  Оказывается - автомеханик,  местный  Кулибин - Эдисон.  Находит-таки    неисправность,  но  ведь   ни  одной   детали  к  Мерседесу  у  него  нет.  Несколько  часов  мудрит  он  над  мотором  и  верстаком,  потом  они   долго  разговаривают.  Машина  работает.   ВВ  что-то  поёт.   Наутро  благополучно  отправляются   дальше:  «Четыре  страны  предо  мной  расстелили  дороги,  Четыре  границы  шлагбаумы  подняли  вверх».

 

   Он  постоянно  готов:  к  роли,  к  песне,  к  беседе,  к  розыгрышу  -  а  уж  в  этом  деле  ему  (как  и  всей  актерской  братии)  палец  в  рот  не  клади!  Всегда  напряжён,  как  готовая  к  выстрелу пружина,  взведен  как  курок  -  и  при  этом  вроде  бы  спокоен,  отнюдь  не  нервен.  Умеренно  честолюбив,  и  уж  точно  -  нисколько  не  тщеславен,  к  славе  не  стремится  -  уже  есть,  признание  -  тоже,  даже  наверху,  он  хочет  свободы,  чтобы  не  мешали:  «Я  знаю – мне  не  раз  в  колёса  палки  ткнут,  мой  бег  с  ухмылкой  пресекут  и  через  дорогу  трос  натянут».

 

    И  еще  переполнен  всем:  и  ощущениями,  и  впечатлениями,  и  эмоциями,  и  анализом,  и  выводами. Бросается  в  глаза:   он  страдает  от  этого  изобилия,  от  неуёмной  жажды  жизни.  Попросту - сжигает себя. Один  хоккеист - чемпион  верно  сказал:  «Горящий  быстрее  сгорает».

 

   Как  же  часто  теперь  слышу  со  всех  сторон:   мол,   пил  по-черному,  употреблял  наркотики.  Свидетельствую:  за  все  наши  с  ним  встречи - полтора  года  -  я  никогда  не  видел  его  выпившим.  И  некоторые  подтверждают:  он  знал,  когда  можно,  когда  нельзя,  и  когда  надо  -  не  пил.  И  при  этом  ничто  человеческое  ему  не    чуждо:  «Внутрь  ему  -  если  мужчина»...   За  три  дня  до  кончины  он  якобы  сказал  нашему  кинооператору:  «Марина  настаивает,  чтобы  я  снова  вшил  себе  торпеду».   Помню,  я  тогда  же  про  себя  удивился:   что  это  его  вдруг  толкнуло  на  подобное  признание?  Бессмысленно  выяснять:  оператор  был   из  тех  людей,  кто,  как  говорится,  «не  …».

 

   Говорят:  он  не   спортивен  и  ничего,  кроме  небольшой  зарядки  по  утрам  не  делал.  Тем  не  менее,  фигура  -  превосходная,  движения  ловкие  и  собранные,  чем-то  львино-пантерные,  как  у  Багиры  в  «Маугли».  Мгновенная  реакция,  как  в  пинг-понге.  Всегда  в    форме.

 

   Во время  наших  съёмок   пишет  вторую  часть  «Охоты  на  волков»  -  «Конец  охоты».  Рассказывает:   «первую  написал  в  Сибири,  в  тайге,  ночью  68-го  года,  пока   подвыпивший  и  уставший  от  съемок  «Хозяина  тайги»  Золотухин  спал,  а  я  мучился  давно  придуманной  строчкой   «Идёт   охота  на  волков,  идёт  охота...»    А  вот   вторую  -  после  разгрома  альманаха  «Метрополь»  в  78-ом.  Как  раз  в  те  дни  шёл  в  Союзе  писателей  явно  спровоцированный  сверху  и,  по  советскому  обыкновению,  непристойный  скандал  с  этим  полудиссидентским  сборником.  Песня  -  комментарий  к  событию.

 

    Мы  приезжаем  к  нему  домой  снимать очередной  эпизод,  а  он  с  порога:  «Ребята,  я  ночью  кое-что  новое  написал,  хотите  -  спою?» -  Слушаем.  Сдержанно  хвалим.  Честно,  музыка  не  нравится  -  невыразительная,  текст  же  -  как   всегда  -  изумительный.  Я  говорю:  «Знаешь,  в  первой  «Охоте»  музыка  лучше». -  Он  добродушно  не  соглашается:  «Что  ты,  эта  на  голову  выше,  просто  к  той   ты  привык».

 

   Известно:  его  не  печатали.  Мемуаристы  говорят  -  он  не  жаловался.  Возможно.  А  тут  вдруг  почему-то  с  горечью,  но  без  злобы:  «Пленок - километры,  а  напечатать  -  ни  строчки».  Спрашиваю:   «А  тебе  же  предлагали  участвовать  в  этом  «Метрополе»?»  -  «Предлагали, они что-то напечатали.  Но, может, в  общем,  Бог  уберёг».

 

   Рассказывает  со  счастливой  детской  улыбкой  скромной  гордости:  «Представляешь,  мы  въезжаем  в  город  из  аэропорта,  едем  в  микроавтобусе  к  центру,  где  мне  выступать,  а  вдоль  улицы  все  окна  открыты,  стоят  магнитофоны  или  динамики,  и  отовсюду  -  мои  песни.  А  то  еще  ребята  подняли  автобус  на  руки  и  так  и  донесли  до  самого  входа  в  клуб».

    

   Конечно,  я  наслышан  о  его  эрудиции,  о  знаниях  советской  и  иностранной  литературы,  истории, музыки,  театра:  «Мы  книги  глотали,  пьянея  от  строк».  А вот  -  живопись.  Он  гордо  показывает  свое    приобретение  -  великолепный  альбом  Сальваторе  Дали:  «Правда  ведь  -  здорово,  сумасшедший,  гениальный  художник».  Соглашаясь,  говорю,  что  после  многих  пристрастий  для  меня  с  недавних  пор  (субъективно)  вершина  -    латыш  Петер  Валюс.  «Ну,  как  же, в подвале  напротив  Датского  посольства!  Великие, отличные  работы!» К  сожалению,  Валюс  и  по  сей  день  мало  известен,  однако  ВВ  знает  этого   рано  ушедшего  мастера,  был  в  его  мастерской, имеет  о  нём  положительное  мнение,  -  меня  и  тогда  поразило,  насколько   жадно  впитывает   он  мир,  ни  к  чему  не  теряя  живейшего  интереса.

 

   Всем  известно:  ВВ  неравнодушен  к  автомобилям. Но  многократно  проколотые  шины  у  его  Мерседеса,  особенно  возле  театра... Он  очень  огорчается.  «Что  делать?»  -  спрашивает  однажды.  Ну,  что  я  могу  ему  посоветовать?!  Разве  что  сочувствовать,  когда  он  сожалеет,  что  отдал  за  новую  фару  для  Мерседеса,  вместо  расколотой,    целых  800  рублей,  а  в  79-ом  году  это  немалая  сумма.  «Да  зачем  тебе  в  Москве,  среди  моря  завистников,  такая  машина,  только  глаза  всем  жжёт?!  -  «Зато  приятно,  чувствую  себя  иначе»,  -  и  с  нежным  подтекстом  добавляет:  «и  Маринин  подарок».  -  Какое-то  время  спустя  он  снова  хвастает:  «Мне  Марина  новый  Мерседес   подарила».  -  «Зачем  тебе  второй???»  -  «Да   ведь  красивый»,  -   тихо  говорит  ВВ.

    

   До  начала  наших  съёмок  я  и  не   знал,  что  ВВ  -  полукровка,  и  буквально  опешил,  когда  в  Большом  Каретном  мы  еще  что-то  снимали,  а  ВВ  уже  вот  только  что  уехал,  тут  оператор  (человек  вполне  определенный)  и  сообщил:  «А  ты,  кстати,  знаешь,  что  он  -  еврей?»  Я  же  всегда  воспринимал  ВВ  как  чисто  русского  парня:  молодецкого,  удалого,  именно  с  абсолютно  русскими  чертами  характера  и  поведения,  особенно  после  песни  «Кого  пускают   в  Израиль».  

 

   Мы  приезжаем  утром  снимать  первую  часть  интервью  и  прямо  у  двери  слышим:  «А  я  ночью  новую  песню  начал:  «Церковники  хлебальники  разинули,  замешкался  маленько  Ватикан,  Тут  мы  им  Папу  Римского  подкинули,  Из  наших,  из  поляков,  из  славян»...  Лишь  один  куплет,  замысел,  полуфабрикат,  а  уже  -  попадание  в  самую  точку...  Он  каждой  клеточкой  ощущает  эпоху:  «И  в  машину  ко  мне  постучало  просительно  время  -  Я  впустил  это  время,  замешанное  на  крови».

 

   Накануне  Кароля  Войтыля  избрали  первосвященником, ВВ мгновенно  углядел  необычную  ситуацию,  остроумно  нашёл  первый  поворот  сюжета,  а  дальше... Перерыв.     Конкретное  подтверждение не всегда моментального  результата. Рассказывает:  иной  раз  работает  взахлёб,  будто  ныряет - погружается  на  3-4  дня и  - главное! - ночи  в  сочинительство,  иногда  прерывается  надолго,  возвращаясь  или  бросая  разонравившееся, но  уж  если  доводит  до  конца, то - всегда  оттачивая  каждое  слово. Так  и  с этой песней:  несколько  недель  спустя,  после  моих  вопросов  «как  там  Папа  и  Ватикан»,  он поёт  её  полностью.  Пусть она  привязана  к  определённым  событиям,  но ВВ  блистательно  соединяет  в  ней  излюбленные  стили  -  от  псевдоблатного  до  острополитического.  

 

   15-го  февраля  79-го  года  в  одном  из  богатых  заводских  домов  культуры  Москвы  мы  снимаем  концерт, некое  выездное  представление  Таганки:  Леонид  Филатов  со  стихотворными  пародиями,  супруги-пантомимисты  Медведевы  и  главный,  ударный  -  Высоцкий.  Он  открывает  рассказом  о  театре,  представляет  коллег  и  уходит,  чтобы  появиться  позднее  и  держать  зрителей,  как  говорится,  до  упора.  Не  хочу  ошибиться,  но,  кажется,  на  этом  концерте  впервые  исполняет  публично песню  о  римском  папе,  но  и  не  только,  а  полноценную   "Лекцию  о  международном  положении":   «Жаль,  на  меня  не  вовремя  накинули  капкан»...

 

   Он  очень  любит  «поэтические»  роли   в  театре.  Мне  повезло  -  всё  видел,  кое-что  по  два  раза:  «Товарищ,  верь...»  по  Пушкину,  «Послушайте»  по  Маяковскому,  «Антимиры»  по  Вознесенскому,  «Человека  из  Сезуана»  Брехта,  Хлопушу  в  Есенинском  Пугачёве  -  так  и  мечется  перед  глазами  по  наклонному  пандусу  обнаженный  по  пояс,  мускулистый  восставший  против  безжалостных  цепей  неважно  какого  режима  раб-гладиатор  Высоцкий,  а  цепи,  вонзаясь  в  тело,  швыряют  его  вверх-вниз,  как  на  лубянской  дыбе,  и  в  ушах  гремит  хриплый  голос:  «Отведите  меня  к  нему,   Я  хочу  видеть  этого  человека!»

 

   Наверно,  он  больше  всего  любит  Гамлета:  своеобразен,  исключителен,  каким  и  должен   быть  Артист  с  большой  буквы,   и  да  позволено  вспомнить  виденных  в  этой  роли      Астангова,  Марцевича,  англичанина  Пола  Скоффилда,   итальянца  Гассмана,  незабвенного  Смоктуновского  -  Высоцкий  никому  не  уступает   и  создаёт  своего  принца,  да  нет,  он  им  живёт  -  он  так  долго  его  в  себе  вынашивал,  обсуждал  с  другом - театральным  художником  Боровским,  исподволь  они  оба  давили  на  Любимова  и  -  наконец!  -  уговорили,  придумав  главные  внешние  атрибуты:  подвижный  занавес  и  вязаный  свитер.  Задолго  до    нашего  телефильма,  благодаря  добрым  отношениям  с  Юрием  Петровичем  и  давнему  знакомству  с  директором  Театра  Н. Дупаком,    удалось  снять  на  черно-белую  плёнку  огромные  куски  «Гамлета»,  они  потом  и  вошли  в  нашу  уже  цветную  картину,  отлично  смотрелись  на  контрасте  как  старый  документ  и  очень  жаль,  если  гибнут  в  римской  теле-фильмотеке,  или  уже  погибли.

 

   Помню,  с  каким  наслаждением  снимался  ВВ  в  Пушкинских  «Маленьких  трагедиях»,  счастье,  что  можем  и  сегодня  смотреть  его  Дон  Гуана -  будто  для  него  сочинённой  роли,  и  очень  жаль,  что  никогда  не  увидим  его  ни  в  «Вишнёвом  саде»,  ни  в  «Преступлении  и  наказании»,  хотя  сами  и  сняли  его   в  роли    Свидригайлова  практически  полностью,  но  кому  там  в  Риме  нужно  хранить  срезки  после  законченного  монтажа...  А  советское  телевидение?..  Надо  же  платить  за  плёнку,  она  ведь  принадлежит  производителю - собственнику  авторских  прав,  то есть  Итальянскому  ТВ.  Рассказывали,  что  позднее  Эльдар  Рязанов  кое-что  купил  для  своего   телефильма  о  Высоцком  и   рассыпал  куски  по  трём  сериям,  надписывая  каждый  раз:  «Съёмки  Итальянского  телевидения».   Эти  наши  кадры  я  видел  своими  глазами.

                                                                           

   Еще      повезло,  когда  жена  режиссёра  Анатолия  Эфроса,  известный  критик  Наталья  Крымова   попросила   сделать   звукозапись   чеховского   «Вишневого  сада»,   потому   что  опасалась,  что  Любимов  уберёт  из  репертуара  этот  спектакль,  хотя  он  сам  и  уговорил  её  мужа  поставить  Чехова.   До  сих  пор  испытываю  потрясение  от  того,  как  Высоцкий  играл  Лопахина,  что  покупает  сад  у   владелицы,  про  которого  все  школьные  учебники  твердили  -  отрицательный  персонаж,  типаж  наступающего  на  Россию  капиталиста-кровопийцы,  погубителя...  Ничего  этого  ВВ  и  в  помине  не  изображал.  Сдерживая  темперамент,  он  был  весь  во  власти  переполнявших  его,  Лопахина,  эмоций,  отнюдь  не  грубым,  а  тонким  русским  человеком,  политиком,  умницей - предпринимателем,  знатоком  страны  и  людей,   который  не  бьёт  себя  в  грудь  кулаком,  обвиняя  других  во  всех  бедах,   сваливающихся   и     по  сей  день  на  Россию,  а   делает   дело  -  на  пользу  себе  и  другим.  Мне  показалось,  для  этой  роли  он  воспользовался  известным  девизом:  «сделать  другим  хорошо  и  себе  не  хуже».

 

   Месяца  полтора  весной  мы  не  контактировали.    Звоню   договориться  о  встрече  на  несколько  минут.   ВВ    рад  звонку,  говорит,  что  могу  приехать  в  любое  время,  потому  как  он  сидит  дома  и  долечивается.  «Господи,  да  что  с  тобой,  я  ничего  не  знаю?!»  -  «Вывих  плеча,  приезжай,  расскажу,  очень  интересно».  Встречает  свежий,  выбритый,   подтянутый,  аккуратный,  отлично  выглядит,  в  прекрасном  настроении,  никаких  следов  недомогания.  «Хотя, -   говорит, - сильно  повредил  плечо:  что-то  хрустнуло,  треснуло  -  очень  больно,  делать  ничего  не  могу,  тем  более  -  крест  на   занавесе».  Уточню.  

 

   Крест  -  гимнастическая  фигура,  делают  на  кольцах  в  спортивном  зале,  а  Высоцкий  делал  его  в  спектакле,  на  движущемся  огромном  занавесе,  который  сам  висит  на  штанкете  (это  брус  такой,  к  которому  подвешиваются  декорации,  например,  нарисованные  задники  или  боковины  -  стены),  и  ездил-вращался  этот  занавес  по  всей  театральной  пустой  сцене.  Надо  быть  подготовленным,  тренированным  спортсменом,  чтобы  держать  крест  и  довольно  долго,  пока  эта  мохнатая,  сумасшедшая,  но  и  гениально  придуманная  стена  таскает  датского  принца  взад-вперёд  и  вверх-вниз,  отделяя  его  от  прогнившего  королевства.

 

   «Ну,  и  как  же  ты  теперь  будешь?»  -  «А  меня  уже  вылечили,  -  сообщает  он  с    радостной  хитринкой  в  глазах,  -  за  один  раз,  за  40  минут».  -  «Каким  образом?»  -  «Знакомый  помог,  приятель,  даже  друг,  ученый  -  физик,    он  чокнулся  на  автомобилях  и  помогает  мне  с  Мерседесами,  я  сижу  дома  мучаюсь,  а  он  пришёл  что-то  с  машиной  делать  и  говорит:  «Давай  попробую,  я  ведь  экстрасенс  и  филиппинскую  медицину  изучал».  Представляешь,    он  минут  сорок  надо  мной  колдовал,  пассы  какие-то  вокруг  плеча  делал  и  -  всё,  готово,  прошло,  не  болит.  Я  сразу  в театр,  бегом  на  сцену,  опускайте,  говорю,  штанкет.  И  сделал  крест!  Представляешь,  я  месяц  мучился,  а  тут  за  40  минут  и  -  ничего!  Вот  уж  точно  -  как  рукой  сняло!»

 

   «Слава  Богу,  -  говорю,  -  Володя,  замечательно.  Только  ты  ведь  во  всё  в  это  не  веришь,  даже  Бермудский  треугольник  написал».  -  Мне  кажется,  он  слегка  смущается,  что  ему  совсем  не  свойственно:  в  актерской  среде,  и  на  сцене,  и  за  кулисами,  надо  быть  находчивым,  реагировать  молниеносно,  за  словом  в  карман  не  лезть.  Такой   он  и  есть,  как  правило.  Может,  он  меня  испытывает  на  розыгрыш,  среди  актёров  это  более  чем  принято,  и  я  всё  глотаю,  как   говорится,   за  что  купил,   за  то  и  продаю, но  ВВ  абсолютно  искренен   в  рассказе,   до  сих  пор  принимаю  его  за  чистую  монету.    Если   же  то   был  вымысел,  то  представляю,  что  справедливо  подумал  Высоцкий  об  умственных  способностях...

 

    Я  протянул  ему  конверт  с  гонораром  и,  опасаясь  гэбэшных  жучков-микрофонов,  ни  слова  не  произнёс.  Он,  всё  молниеносно  поняв,  деликатно  не  стал  пересчитывать,  чем  произвёл  на  меня  взрывоподобное  благоприятное  впечатление,  я  всё  же  сказал:  «Ты  уж,  пожалуйста,  позаботься»,  -  имея  в  виду,  что  нужно  аккуратно  вывезти  доллары  за  границу.  -  «Не  беспокойся,  всё  будет  в  порядке»,  -  ответил  Высоцкий  и  улыбнулся.  Мы  оба,  не  сговариваясь,  вспомнили  «Таможенный  досмотр».

 

   «Дом  на  Первой  Мещанской  в  конце»...  Это  -  Московский  Проспект  Мира  у    Рижского  вокзала, построенные  немецкими  военнопленными  дома  смотрят  на  Проспект,  а  внутри  дворов, перпендикулярно  этим, стояли  из  красного  кирпича  безлифтовые  и  безликие  народные  многоэтажные  бараки  «система  коридорная -  на  38  комнаток  (28 - 48,  не  всё  ли  едино)  всего  одна  уборная».   Здесь  после  войны  и  рос  Володя.

 

   «Вы  уж  снимите  их  без  меня,  -  говорит  он,  -  мне  там  как-то  не  по  себе».  -  «Невозможно  без  тебя,  ты  должен  хотя  бы  появиться  в  кадре,  иначе  -  никакой  привязки».  Он  приезжает  буквально  на  три  минуты,  входит  в  кадр  лицом,  поворачивает  в  большую  арку,  камера  снимает  его  спину  и  скользит  мимо   фигуры  и  плеча  во  двор  с  наездом  на  торец  дома-барака.   Он  уезжает  в  ту  же  секунду.

 

   Эпизод  получается  маловыразительный,  понятный  либо  знатокам,  либо  русским  зрителям,  слушающим  одновременно  текст  на  родном  языке,  но  абсолютно  ничего  не  говорящий  итальянской  публике,  которой  надо  переводить  этот  стих,  разъяснять,  что  да  к  чему,  а  драгоценное  телевизионное  время  летит,  ритм  картины  нарушается...  Жалко,  момент - интересный:  внутренними  переживаниями  ВВ,  воспоминаниями  о  детстве,  о  соседях,  о  драках  -  очевидно,  далеко  не  всегда  жаждет  он  их  оживлять,  наверно,  ему  отчего-то  больно,  а  что-то  малоприятно,  но  показывать   не  хочется...

 

   В  марте  79-го,  уже  почти  сошел  с  тротуаров  снег,  на   Новом  Арбате  -  Калининском  проспекте,  у  музыкального  магазина  «Мелодия»  мы  снимаем  то,  что  на  киноязыке  называется  «антуражные  планы»:  проходит  по  улице  наш  герой,  заходит  в  магазин,  выходит,  поднимается  и  спускается  по  лестнице...    Светлый  день,  народу  немного,  никто  не  обращает  на  нас  внимания,  даже  внутри  магазина,  пока  ВВ    топчется  у  прилавка.  Лишь  позднее,  в  последние  секунды  на  улице,  когда  Владимир  уходит  к  видному  издали  Кремлю,  двое  мальчишек  громко  шепчут  возле  меня:  «Смотри,  смотри  -  Высоцкий!»

 

   Должно  быть,  чувствуем  без  лишних  слов,  что  в  отснятом  материале  не  хватает  живого,  непосредственного,  сиюминутного  дружеского  общения  с  залом,  с  людьми,  с  его  восторженными  почитателями  -  концерт  в  помпезном  дворце  культуры,  что  мы  уже   сняли,  был   как-то  излишне  торжествен  и  несколько  холоден.  

 

   И  он  сам  в  конце  мая  вдруг  неожиданно  звонит  и  вызывает  нас  с  оператором  на  следующий  день  утром  к  своему  дому.  На  двух  скромных  советских  машинах,  уж  конечно,  не  на  Вольво  и  Мерседесе,  чтобы  не  бросаться  в  глаза  наружникам  из  ГэБэ,  мы  мчим  по  Волгоградскому  проспекту  куда-то  в  подмосковный  загород,  где  в  невзрачном  клубе  Высоцкий  даёт  концерт  работникам  местной  фабрики.  «Вы  -  кто?» – спрашивает  он,  и зал  отвечает:  «Мы  -  фабричные».  -  «Ну,  тогда  я  спою  вам  антиалкогольную  песню... (в  зале  смех)  ...но  не  потому,  что  вы  тут  пьющие,   а  потому  что  «с  этим  делом  мы  покончили  давно».  -  Он  предвидит  наоборот:  ровно  через  шесть  лет  Горбачев  совершил  первую  роковую  ошибку  с  антиводочной  кампанией.  А  наряду  с  этим   предчувствует  весьма  прозорливо.  Из  зала  задают  вопросы,  кто-то  спрашивает:  «Отчего  вы  грустный?»  -  ВВ  может  уйти  от  ответа,  отделаться,  как  он  это  умеет  -  вдруг  распространиться  на  постороннюю  тему,  но  он  отвечает,  коротко  и  пронзительно:  «Грустный?  А  чего  особенно  веселиться?!»  -  Май  79-го,  мороз  по  коже.  Ситуация  в  стране,  в  мире  -  тягостная.  Настроения  -  хреновые.  Никаких  надежд.  Разве  что  на  «хорошую  религию  придумали  индусы,  что  мы,  отдав  концы,  не  умираем  насовсем...»

 

   Он  очень  доволен  своими  записями  во  Франции,    даёт   переписать  диски  и  дарит  ксерокопии  нот,  которые  были  сделаны  им  для  одного из  лучших  гитаристов  Европы,  француза  Пави  -  его  специально  пригласили  для  аккомпанемента.  ВВ  рассказывает,  что  сидел  трое  суток  и  переводил  для  Пави  тексты  -  тот  хотел  вникнуть  в  каждую  строчку,  в  каждое  слово.  С  одной  стороны, высокий  профессионализм  всегда  подкупал  ВВ,  с  другой:  «Они  же  на  Западе  там  совсем  другие,  у  них  другие  проблемы,  не  понимают  они,  почему  надо  так  кричать  про  войну,  про  горы,  так  переживать  из-за  охоты  на  волков  -  ну,  я  Пави  смысл  и  подтекст  объяснил,  он  только  и  сказал  обескураженно:  «а-а-а»...   А  знаешь,  сколько  он  гитар  привёз  на  запись?  Семнадцать!  Прекрасно  играл.  Не  он  один.  Там  два  гитариста    со  мной  работали.   А  тут   в   Москве»…  -   он  машет  рукой,  мол,  видно,   не  дождаться   пластинки.    Очень  точно  им  подмечено:  мышление  и  восприятие  у  народов  разное,   одно  понимают  и  принимают,  к  другому  остаются  равнодушны...  Бродского  и  Окуджаву  западная  литературно-интеллектуальная  элита  приняла  (и  это  -  замечательно!),  на  ВВ  даже  внимания  не  обратила...

                                                                        

   Всякий  раз,  всё  чаще слыша  в  любом  городе  Европы  русскую  речь, а,  считают,  нас  тут  уже  больше  пяти  миллионов,  вспоминаю  «Зарисовку   о  Париже»,  про  которую  ВВ  говорил,  что  она  «не  тянет  на  песню»,  а  всё  равно  смысл  её  и  мораль  точь-в-точь  как  в  тексте:  «в  общественном  парижском  туалете  есть  надписи  на  русском  языке».  Еще  он  рассказывал,  что  люди  воспринимают  песни  не  одинаково,  у  каждого  возникают  свои  ассоциации.  Однажды  в  Сибири  один  зритель  долго  и  громко  хохотал  после  этой  «Зарисовки»,  а  потом  объяснил:  «Это,  Владимир,  ты  вовсе  не  про  Париж  спел,  а  про  нашу  местную  баню,  про  лыжи  и  пассатижи  -  там  у  нас  повсюду  гвозди  торчат  и  холодно».

 

   Как-то  после  съёмки  остались  с  ним  вдвоём  и  разговорились  на  неожиданную  тему.  Оба  понимали,  как  мимолётен,  быстротечен  театральный  спектакль  -  сегодня  он  есть  и  вот  он  такой,  завтра  -  другой,  его  увидят  600-900  человек  за  вечер,  за  год  З0-45  тысяч  максимум,  а  если  показать  по  ТВ  или  снять  на  видеокассету,  то  много  миллионов,  а  ведь  это  -  жизненная,  необходимейшая   школа,  хорошо  бы  её  пройти,  к  тому  же  отличных  спектаклей  -  сотни:  и  Таганка,  и  Современник,  и  Ленком,  и  Моссовета,  и  Вахтанговский  театр,  и  Товстоногов  в  Ленинграде,  и  там  же  режиссеры  Владимиров  с  Агамирзяном,  а  в  Тбилиси - Стуруа...  Мы  сошлись  с  ВВ  на  идее  -  необходимо  снимать  спектакли  на  плёнку,  иначе  большинство  их  умирает,  а  надо  во  что  бы  то  ни  стало  их   СОХРАНИТЬ!  Их  должны  видеть  миллионы!  Они  не  могут  оставаться  только  в  описаниях  и  в  воспоминаниях.  Телевидение  обязано  не  оглуплять  зрителей,  а  просвещать.  Вот  такие  наивные  романтики.  Лет  7  спустя  после  ухода  ВВ  с  двумя-тремя  коллегами  по  телецеху  предпринимали  попытку   организовать  кооператив  для  таких  телесъемок  -  но,  как  в  стихах  Вознесенского:  «за  попытку  -  спасибо»,   без  ВВ  ничего  не  получилось,  нам  не  хватило  именно  его  -  мотора,  знамени,  пробойника.

 

   Съёмки  затягиваются.  Работа  простая,  но   долгая  из-за  множества  мелких  эпизодов:  интервью  с  ним,  с  Любимовым,  он  в  нескольких  ролях  в  спектаклях  «Таганки»,  на  киносъёмках  на  «Мосфильме»,  его  концерт,  антураж  во  многих  местах  -  всё  это  с  большими  перерывами  из-за  его  занятости  и  нашей  ежедневной  журналистской  радио-телетекучки.  ВВ  как  раз  закончил  сниматься  в  «Месте  встречи»  и  приступил  к  «Дон  Гуану»,  так  что  мы  добираемся  до  конца  длинного  списка  мест  и  эпизодов  к  лету  79-го.  Потом  нелегкий  монтаж,  потом очередь  из-за  десятка  таких  же  часовых  документальных  картин  на    итальянском ТВ,  одних  наших  из  Союза  скопилось  4  штуки,  потом  недоброй  памяти  ввод «ограниченного  контингента»  в  Афганистан  и  дружный  бойкот   Запада  против всего  советского,  короче,  мы  дождались  июня  1980-го,  картина  на  полке  в  Риме, в  Москву  начинают  съезжаться  спортивные  журналисты  для  освещения Олимпийских  Игр.

 

   Последний  разговор  по  телефону  происходит,  помнится,  26  июня.  Он  сообщает,  что  отмучился  от  боли  в  ноге,  говорит  приветливо  и  весело  и  делает  два  билета  для    руководителей  итальянского   телевидения:  те  очень  хотели  посмотреть  его  "Гамлета".  Договариваемся,  что  он  организует  поход  спортивных  комментаторов  на  этот  спектакль  через  месяц.  22  июля  ему  звонит  наш  кинооператор  напомнить,  и  вдруг   ВВ  приоткрывается,  он  ведь   сдержан  про  свои  домашние - семейные  дела: в Париже  неприятности  со  свояченицей,  Марина  Владимировна   недовольна   их  с  Владимиром   долгими  расставаниями,   просит  скорее   приехать...  Всё  это  кинооператор  передаёт  мне,  я  в  олимпийской  запарке  благодарю,  добавляю,  что  сам  повезу  коллег-журналистов  на  спектакль...  Утром  25-го  в  девятом  часу  вхожу  в  наш  коррпункт,  и  оператор  от  порога  сообщает:  «Только  что  звонил  Валерка-администратор,  Володя  ночью  умер»...  

 

   Несколько  дней   спустя  после  похорон    администратор  театра  прислал  в  наш  Коррпункт  два  машинописных  тома  "Полного  Собрания  Сочинений"  с  предложением  за  ночь  перекопировать  на  нашем  ксероксе,   потом  приходил  еще  скульптор  с  макетом   того  памятника,  что  установлен  на  Ваганьковском...

 

   Год  спустя,  когда  в  Москве  Любимов  выпускал  спектакль  памяти  Высоцкого,  и  никого  в  театр  не  пускали  даже  на  репетиции,  а  мы  прошли,  но ни  кадра  снимать  нам  не  позволили,  в  Риме    стали  требовать  досъёмки,  чтобы  срочно  пустить  картину  в  эфир.  Досняли  заваленную  цветами  могилу,  народ  вокруг  по  субботам-воскресеньям,  Валерий-администратор  сказал,  что  в  квартире  теперь  живёт  Володина  мама,  Нина  Максимовна.  Стало  ясно:   надо  снимать  её  и  брать  интервью.  Не  тут-то  было.  Ни  в  какую.  И  разговаривать  не  о чем.  

 

   Только после заступничества  хорошо  ей  знакомого  Валерия,  Нина  Максимовна  смилостивилась  пустить  в  дом  одного  кинооператора,  меня  -  ни  за  что,   с  трудом   согласилась  ответить  на  несколько  присланных  ей  на  бумаге  вопросов, но...  Увидев,  кроме  кинокамеры,  еще  и  магнитофон,  решительно  отказалась  -  такой  была  обстановка  восьмидесятых  годов,  страх  и  опасения.  А  кинооператору  сказала:  «Этот  ваш  итальянец,  Boris,  который  по-русски  говорит,  никакой  он  не  русский,  он  прикидывается,  а  еще  вдруг  Марина  недовольна  будет,  что  я  чего-то  не  то  наговорю,  да  и  наши  тоже»...  Так   и  стояла  она  молча    словно  на  старой  фотографии;   оператор   снял   только  ни  капли  не  изменившийся  интерьер  квартиры:  относительно  большую  гостиную,  кабинет,  коридор,  кухню,  но  -  без  Владимира  Семеновича.

 

   Позволю  себе  несколько,  может  быть, субъективных  оценок,  рискуя  впасть  в  банальность  или  повторить  уже  кем-то  сказанное.  И  всё  же.   Ни  один  русский  поэт  двадцатого  века  не  может  сравниться  по  популярности  с  Высоцким.  Мы  преклоняемся  перед  гениями:  Блоком,  Есениным, Пастернаком,  Мандельштамом,  Ахматовой,  Цветаевой,  Бродским...  Но  последняя  в  тайге  безграмотная  бабуля,  заброшенная  в  тьмутараканской  глубинке  и  никогда  не  слыхавшая  этих  великих  имён,  знала,  кто  такой  Высоцкий.  Прощание  с  ним,  его  похороны  в  июле  восьмидесятого  сравнимы  с  проводами  Достоевского  и  Толстого  -  по  стотысячному  числу  участников  и  по  неподдельному  выражению   чувств  потери  и  сиротства.

 

   Хотя  и  во  Франции,  и  в  Америке  на  концертах  его  приветствовали  сотни  и  даже  тысячи  зрителей,  в  основном  -  местных,  русских  эмигрантов  было  не  сравнить  с  нынешним  числом,  на  самом  деле  в  запредельном  советскому,  в  нормальном  западном  мире  его  знали  лишь  немногие  слависты,  журналисты  и  политологи  -  и  то  как  мужа  Марины  Влади,  а  он  был  наиболее  ярким  воплощением  России  20-го  века,  заслуживающим  не  только  перевода  на  основные  мировые  языки,  но  и  самого  глубокого  изучения.  Он  наследовал  от  гениев  русской  поэзии  все  их  достоинства,  добавил  свои  и  создал  сотни  персонажей  советской  действительности  ради  того,  чтобы,  говоря  его  словами,  „царапать  души“,  то  есть  явить  каждому  совку  его  очаровательный  портрет  в  богатстве  деталей  и  штрихов,  чтобы  каждый  мог  справедливо  заорать:  „Да  это  же  про  меня  написано!“

 

   Громогласно  заявляют:  популярность  Высоцкого  ушла.  А,  простите, Лермонтова? А  Маяковского?  А  Бродского?  Сегодня  подобное  вполне  естественно,  другой  период  в  стране,  взлетают  новые  поколения  с  новыми  ежедневными  заботами.  Популярность  вернётся.  Она  и  сегодня  особенно  жива  среди  эмиграции,  мы  больше  тамошних,  погружённых   в  трясину  бытия  и  борьбы  за  существование - выживание,  мы  больше  думаем  о  прошлом  и  о  пережитом  нами,  больше  ностальгируем,  вспоминаем,  больше  и  бережнее сохраняем.  Наверняка  популярность  не  будет  столь  ошеломляюще  массовой,  какой  была,  но  -  вернётся.

 

   Говорят:  он  был  привязан  к  эпохе,  а  она  ушла... Да,  многое  написано  на  злобу  дня,  но  это  не  однодневки.  Да,  то  время  ушло,  те  явления  или  случаи  остались  в  прошлом,  но  характеры,  российские  особенности,  вековые  накопления,  суть  остались  всё  теми  же,  а  ВВ  улавливал  и  суть,  и  сегодняшнюю   внешнюю,  видную  сторону  явлений  и  всей  эпохи,  а,  может  быть,  и  всей  русской  истории.  И  как  же  нам  не  назвать  это  талантом  и  гениальностью?!

 

   Почему-то  сложилось  впечатление,  что  своенравная  избалованная  московская  интеллигенция  признала  его  после  спектакля  «Современника»  «Свой  остров»,  для  которого  ВВ  написал  песни.  Увы,  и  пьеса,  и  её  эстонский  автор  забыты,  а  песни  живут  примером  всем  понятного  эзоповского  языка,  образцом  вроде  бы  сиюминутности,  а  на  самом  деле  -   вечности,  как  отражение  истинного  положения  в  СССР.  Назовём  хотя  бы   SOS:  «Спасите  наши  души!   Мы  бредим  от  удушья!  Услышьте  нас  на   суше  -  Наш  SOS  всё  глуше,  глуше.  И  ужас  режет  души...»  Утверждают,  что   это  написано  для  кинофильма  «Особое  мнение»,  я  это  услышал  на  премьере  в  «Современнике»,  в  семидесятом,  когда  еще  кровоточила  чехословацкая  рана,  дымились  развалины  пражской  весны,  рухнули  очередные  надежды,  терзал  стыд  за  страну,  за  её  бездарных  правителей  -  «коновалов»,  как  их  справедливо  обозвал  Евтушенко,  за  собственное  молчание, поднимание  рук  на  собраниях,  содействие  позору...  А  песня  "Человек  за  бортом"?   -  «Вперёдсмотрящий  смотрит  лишь  вперёд – Не   видит  он,  что  человек  за  бортом!»  -  Это  воспринималось  залом,  как  боксёрский  удар-апперкот  по  генсеку  и  членам  ПэБэ  -  плевать  им  на  отдельно  взятого  совка,  им  главное  -  вперёд,  к  победе!  Именно  для  «Острова»  написал  Высоцкий  «Я  не  люблю»  и  практически  всегда  открывал  этой  песней  свои  вечера-концерты.

 

   Как  говорится,  всеми  фибрами  души  он  чувствовал  время:  ближневосточную  войну  67-го,  антисемитизм  в  Москве  и  в  Польше,  Прагу  и  «интернациональную»  помощь.   Задолго  до  этого  он,  как  губка,  впитал  в  себя  малейшие  оттенки  и  чёрточки  краткой  «оттепели»,  как  называли  первую  часть  хрущёвской  эпохи  после  повести  Эренбурга,  -  времени  первых  трещин  в  сталинском  социализме.  От  смерти  вождя  и  дела  врачей-убийц,  через  арест  и  расстрел  Берия  и  его  ближайших  заплечных,  через  хрущёвский  доклад  на  20-ом  съезде,  антипартийную  группу  Молотова-Маленкова-Кагановича,  через  кровавую  расправу  с  венграми,  молодежный  фестиваль  57-го  года,  хотя  ВВ  специально  бежал  от  него  из  Москвы  на  море,  через  робкие  реформы,  Никитину  поездку  в  Америку  в  1959-ом,  насаждение  кукурузы,  первые  смелые  анекдоты  типа:  «В  два  часа  ночи  на  Красной  площади  задержан  пьяный,  который  кричал:  «Хрущев  дурак!  Хрущев  дурак!» – Наутро  в  суде  он  получил  5  лет  за  хулиганство  и  20  лет  за  разглашение  государственной  тайны»;  сердцем  и  разумом  прошёл  он  от  22-го  съезда  партии  через  дружно-фальшивый  хор  антисталинских  речей  с  выносом  тела  из  Мавзолея,  до    взлета  литературы,  театра  и  кино,  сквозь  рождение  «Современника»  и  «Таганки»,    сквозь  выступления  поэтов  на  Площади  Маяковского,  до  евтушенковского  «Бабьего  Яра»,  до   Пастернака  и  Солженицына,  до  чудесного явления  Окуджавы,  -  переживая  всё  это  внутри   более  эмоционально,   страдальчески,  подвижнически,  как  истинный  поэт;   он  не  мог  не  придти  к  дарованной  ему  судьбой  форме  -  песня  как  квинтэссенция  стиха,  музыка  как  квинтэссенция  душевного  настроя.  Форма  далеко  не  новая,  но  нашедшая  в  ВВ  наивысшее  выражение.  По  крайней  мере  -  пока,  на  сегодняшний  день.

 

   ВВ  шёл  по  древней  тропе:  от  Гомера  до  средневековых  трубадуров,  от  славянских  гусляров  и  азиатских  акынов  до  самой  вершины,  на  которой  и  стоит  одиноко,  и  20  лет  никто  не  в  состоянии  приблизиться  к  нему.   Поклонник  юмора  и  сатиры,  задиристой  подковырки  и  лечебно-оздоровительного  смеха,  восхищаюсь  многими  его  песнями.  Достаточно  вспомнить,  какие  аршинные  гвозди  вколачивал он  в  уже  созревавшую  гробовую  крышку  для  советского  режима  в  «Бермудском  треугольнике  -  письме  из  сумасшедшего  дома»  (какие  там  намёки!):   «…нам  бермуторно  на  сердце  и  бермутно  на  душе…  нам  вождя  недоставало…  нам  осталось  уколоться  и  упасть  на  дно  колодца  и  пропасть  на  дне  колодца…  мы  откроем  нашим  чадам  правду  -  им  не  всё   равно:  «Удивительное   рядом  -  но  оно  запрещено!»

 

   Говорили  в  начале  перестройки:  он  ворвался  в  нашу  жизнь.  Нет,  он  вошёл   в  неё  естественно  и  ожидаемо  и,  как  свежий  очистительный  ветер,  надувал  паруса  „больших  перемен“,  которые  „впереди“.  Его  можно  сравнить  с  им  же  упомянутым  баобабом,  но  -  в  ином  смысле:  раскидистым  многоствольным  и  многокорневым  деревом,  питавшимся  земными  соками,  культурой,  духом,  не  подверженным  никакой  конъюнктуре,  ни  потаканию  чьим-либо  вкусам.  Он  был  необходим  как  клапан,  отдушина,  как  глоток  свободы,  говоря  названием  первого  романа  Окуджавы.    Появление   обоих  -  не  случайно,  они  были  востребованы,  их  выстраданные  труды   пали  на  благодатную  почву.  И  дали  семена.  И плоды.  И  вовсе  не  их  вина,  что   потомки  неблагодарно,  транжирски  эти  плоды  сгноили.  Не  все,  хочется  надеяться,  плоды,  и  не  все,  уж  точно  надеюсь,  потомки.  Может  быть,  нынешней  волне  эмиграции  предназначено  сохранить  их,  взрастить   новые  и  хоть  чему-то  научить  детей  и  внуков?..  


                          «Мы  умудрились  много  знать,

                           Повсюду  мест  наделать  лобных,

                           И  предавать,  и  распинать,

                           И  брать  на  крюк  себе  подобных!»

 


                                                                                                                                                                 

 





<< Назад | Прочтено: 387 | Автор: Розин Б. |



Комментарии (0)
  • Редакция не несет ответственности за содержание блогов и за используемые в блогах картинки и фотографии.
    Мнение редакции не всегда совпадает с мнением автора.


    Оставить комментарий могут только зарегистрированные пользователи портала.

    Войти >>

Удалить комментарий?


Внимание: Все ответы на этот комментарий, будут также удалены!

Авторы