RC

Прошлое - родина души человека (Генрих Гейне)

Логин

Пароль или логин неверны

Введите ваш E-Mail, который вы задавали при регистрации, и мы вышлем вам новый пароль.



 При помощи аккаунта в соцсетях


Темы


Воспоминания

 

А. Ролова

МОИ ПРОФЕССОРА

 

В конце недавно написанных воспоминаний о значении Италии в моей жизни я поблагодарила всех   тех   людей,   которые   помогли   мне   узнать   и   полюбить   Италию   и ее   историю. Сегодня   хочу   рассказать   подробнеео   тех   моих   профессорах -  учителях, которые способствовали    накоплению   знаний   и   развитию   интересов,   склонностей   и вкусов, которые   вели   меня   как   бы  за   руку  в   мир   истории   и культуры,   науки   и европейских традиций,   которые  были   для   меня   не   только   учителями,   но   зачастую   и друзьями, которым   я  очень,   очень   многому   обязана.  

 

Когда в 1939 году я стала студенткой философско - филологического факультета Латвийского университета,   пришлось   прослушать   всевозможные   вводные   курсы,   среди   которых   был и курс «Введение в историю искусства», который вёл профессор Борис Робертович Виппер (1888 - 1967).

 

С   большим   интересом   я   пошла   на   первое   занятие.   Меня   ошеломила   переполненная   аудитория.   Я   поняла,   что   на   занятия   профессора   Виппера   надо прийти   заблаговременно,   чтобы   найти   место   в   аудитории.  Потом   появился   сам профессор – мужчина   средних   лет,   высокого   роста,   в   очках. Он   встал   на   кафедру   и   начал   читать.   Да,   он   читал   раннее   приготовленный   текст.   В  аудитории было   темно   из-за   показа   диапозитивов,   стояла  aбсолютная   тишина,   все   слушали   сосредоточенно   и   внимательно.   Чем   он   сумел   увлечь   студентов?  В  первую   очередь   обширностью   знаний   и   широтой   кругозора,   глубиной   профессионального   анализа.   В   его   рассказе   не   было   ни   одного   лишнего   слова,  зато   был   строго  научный   подход.   И   всё   же   он   воспринимался   молодыми   слушателями   без   особого   труда. Поразительно   было   его   умение   в   сжатой   форме   охарактеризовать   произведения   искусства,   обьяснить    их   стилистические особенности.   Не   меньше   поражала   яркая  характеристика   отдельных   эпох.  За сухостью   его   речи   скрывалось   глубокое   понимание   эмоций   художников,   их места   в   обществе   своего   времени.  Никому   не   мешало,  что   он   говорит   с  акцентом.  Ведь   лекции   ему   пришлось   читать   на  латышском   языке,   который   он лишь   недавно   освоил.   Профессор   Виппер   был   выходцем   из   России,   окончил Московский   университет,   путешествовал   затем    много   по   Европе.  В   1915 году   он   стал   преподавателем   Московского   университета.   В   1924   году семья   Виппер   эмигрировала    в   Латвию.   Главой   семьи   был   профессор   Роберт Виппер – отец   моего   кумира.   Он   уже   в   России   пользовался   широкой   известностью   как   специалист   по   истории   нового   времени.   И   он   стал   в   Латвии профессором университета.   На   втором   курсе   я   слушала   его   лекции   по   новой  истории,   но   личного   контакта   с   ним   не   имела.   Тогда   я   уже   была   полностью   поглощена   интересом   к   искусству   итальянского   Возрождения,   который   во мне   возродил   его   сын.   За   годы,   прожитые   им   в   Латвии,   Борис   Робертович не   только   занимался   преподаванием   в   университете,  но   и   изучал   искусство Латвии   в   прошлом.   Как   в   характеристике  отдельных   произведений,   так    и   в определении   разных   периодов   он   был   новатором.   По   существу   профессор  Виппер   стал   основателем   изучения   истории   изобразительного   искусства    и архитектуры   в   Латвии.    Будучи   студенткой   второго   курса,   я   с   интересом продолжала   ходить   на   его   лекции   и   на   его   семинар.   Последний   был   не менее  популярен   среди   студентов,   чем   его   лекции.   На   сохранившейся   у меня   фотографии   участников   семинара – 23  студента и профессор.   Это   очень  большое количество  для   того   времени.  Темой   моего   доклада   на   семинаре   первого  курса был  «Образ   Давида   в   скульптуре   от   Ренессанса    до   нового   времени».  

 

Целыми днями  я   сидела   за   работой,  знакомилась  с  рекомендованной   литературой.  С трепетом   я   читала   на   семинаре   подготовленный   текст   и   была   счастлива, когда   профессор   хвалил.  На   втором   курсе   я   продолжала   слушать   его   лекции.

 

На   этот  раз   темой   было   искусство   эпохи   Возрождения   в   Италии.   Для   семинара   я   писала   доклад   об   исторической   живописи   в   XIX   веке.   Вероятно, он   соответствовал   строгим    требованиям   профессора,   ибо   весной   1941 года,   незадолго   до   того,   как   он   покинул   Ригу   и   вместе   со   всей   своей семьей   вернулся   в   Москву,   он   предложил   мне   расширить   доклад   и   сделать из   него   дипломную   работу,   которую,   как   правило,   писали   на   пятом   курсе.   А я   ведь   была   только   на   втором...  С   некоторой   боязнью   я   взялась   за  дело   и   накануне   отъезда   профессора   вручила   ему   работу.   Кажется,   он   был доволен.   Перед   этим   он   дал   мне   рекомендацию   для   работы   в   Художественном   музее   Латвии.   Для   начала   я  выполняла   в   основном   техническую   работу,   но   тем   не   менее   я   вращалась   в   среде   искусствоведов,   в   мире произведений   искусства.   Я   жила   тогда   искусством,   и   казалось,  что путь   в   жизни   определен.   Но   жизнь   сложилась   несколько   иначе.   Всё   же   профессор Виппер,   который   первым   ввел   меня   в   мир  изобразительного   искусства, остался   в   памяти   как   непревзойденный   преподаватель,   который   умел   как никто   другой   сделать   понятными   и   близкими   художественные   произведения.

 

Война   положила   конец   моим   контактам   с   профессором    Виппером.   Нашей   семье   удалось   спастись   от   приближающихся   нацистских   войск,   и   мы очутились   в   Саратове.   Дальше   мне   очень   везло.   Тут  же   меня   приняли   на третий   курс   исторического   факультета   Саратовского   университета.   Пока   все студенты   были   заняты    на оборонных   работах,   я   получила   разрешение   дома освоить   русский   язык   и   готовиться   к   сдаче   экзаменов   за   второй   курс,   которые   не   успела   сдать   в   Риге.  Со   своими   задачами   я   справилась   хорошо   и   осенью   без   труда   включилась   в   учебный   процесс,  сблизилась   с   местными   студентами.   Случайно    узнала,   что   профессор   Виппер   находится   в   Ташкенте.   Я   тут  же   ему   написала   и   получила   ответное   письмо,   в   котором   он меня   приглашал   приехать   в   Ташкент,  чтобы   продолжить   свои   занятия   у   него.

 

Это   было   очень   заманчивое   предложение,  если   бы  не   война...   Но   при   существующих   условиях   было   бы   безумием   уехать   от   семьи   навстречу   неопределенной   и,   по   всей    вероятности,   еще   более   сложной   жизни.

 

Итак, я  осталась   в   Саратове   и   на   какое-то   время   забыла   историю искусства,   включилась   в   повседневную   жизнь   студентов   университета,  заполненную   лекциями   и   практическими   занятиями,   дежурствами   на   крыше   университетского   здания    во   время   вражеских   налетов,   участвовала   в   общественной жизни.   И   тут – новое   везение:   в   Саратов  приезжает   эвакуированный   из   Ленинграда   университет   вместе   с   профессорами,   студентами   и   их   семьями.  Нам, студентам,   переход   в   Ленинградский   университет   был   запрещен.   Тем   не   менее   я  обратилась   к   начальству   с   соответствующей   просьбой,   ссылаясь   на то,   что   я   в   Риге   занималась   историей   искусства,   а   в   Саратовском   университете   такого   предмета   не   было.   В   Ленинградском   же   университете   существовала   кафедра   истории   искусства,   во   главе   которой   стоял   профессор Иеремей   Исаевич   Иоффе.   И   новое   чудо:   мне   разрешают   переход.   Сегодня   я   понимаю,   что   свою   роль   сыграли   хлопоты   профессора   Иоффе,   который был   заинтересован   в   получении   ученицы.  

 

Теперь   я   студентка   четвертого,   а   потом   и   пятого   курсов   Ленинградского   Университета,   посещаю   занятия   по   истории,   по   истории   литературы   и   искусства, которые   ведут   крупнейшие   специалисты   страны.   Однажды   мне   даже   удалось слушать   доклад   академика   Евгения   Викторовича   Тарле.   Теперь   я   впервые  знакомлюсь   с   русской   историей   и   русской   литературой.   Но  главное,  в   эти годы   я   узнала  русских   людей   и   русский   образ   жизни.   Об   этом   хочу    немного   подробнее   рассказать.

 

Сотрудники   Ленинградского   университета   жили   в   здании   бывшей   гостиницы   «Россия»,   которая   находилась   на   улице   Горького – главной   улице   Саратова.   Это   было   4-этажное   здание.   В   каждой   комнате   жила   одна   семья. На   втором   этаже   находился   большой   зал,   где   организовывались   торжественные   заседания   и   вечера.   Чтобы   войти   в   здание,   надо   было   подняться    по   пяти - шести   широким   ступеням.   Летом   под  вечер,   когда   уже   становилось   прохладно,   на   этих   ступенях,   бывало,   сидели   жены   профессоров   и   болтали.   Как   сегодня   помню   один   вечер.   На   ступеньках    сидит   жена   профессора    В.  В.  Мавродина,   нашего   декана,   и   другие   дамы,   а   я   гуляю   впереди   здания   взад   и   вперед   с   профессором   М.  А.  Гуковским,  и   мы   обсуждаем    план   моей   дипломной   работы.   Еще   помню   один   вечер,  кажется,   он   был   посвящен   дню   Первого   Мая.   Мы,   студенты,   пляшем   в   большом   зале,   а   в комнате   рядом   празднует   преподавательский   состав.   Вдруг   кто - то   из   них выходит   и   приглашает   несколько студентов   в   их   комнату.   Среди   них   была  и   я.   Помню,   как   я    сидела   с   ними   за   одним   из   небольших   круглых   столиков,   помню,   что   мы   крепко    выпили.    

 

Уже   этот   эпизод   один   свидетельствует   о   теплой  семейной   обстановке,   которая   царила   в   «Немытой   России»,   как   мы,   студенты,   называли   это   здание.   Помню,  что   я   бывала   в   комнатах   профессоров   не   только,   когда   в   них происходили   лекции   и   семинары  (это   бывало,   когда   слушателей   было   мало), но   и   просто   так.   Помню   комнаты   профессоров   Иоффе   и   Мавродина,   профессора   Матвея   Александровича   Гуковского   и   его   брата   литературоведа   профессора    Григория   Александровича   Гуковского.   Перед   моими   глазами   мелькает фигурка   маленькой   дочки   Григория   Александровича   Наташи   со   школьным   ранцем   за   плечами.   Кто   тогда   мог   знать,   что   это   будущая   известная   педагог  и писательница   Наталия   Долинина!   Чем   объяснить,   что   наши   профессора   так сердечно   относились   к   нам,   студентам?   Это,   конечно,   была   атмосфера   военного   времени   с   его   трудностями,   которая   сплачивала   людей.   Но,   думаю,   что в   этом   сказывается   также   то,   что   называется   «русской   душой».   Кто   еще кроме   меня   из   студентов   таким   же   образом   общался   с   нашими   мэтрами,  не помню   точно.   Знаю,   что   среди   них   была   Тамара   Воронова – будущий   специалист   по   средневековым   рукописям   Публичной   Библиотеки   Ленинграда – и  Коля   Волынкин.

 

Важнее   подобных   частных   контактов   были,   конечно,   занятия.   На   четвертом курсе   я   начала   посещать   спецкурс   профессора   Матвея   Александровича   Гуковского.  Он   уже   тогда   был   признанным специалистом   в   области   изучения итальянского   Возрождения.  С   1938   года   он  работал   на   историческом   факультете   ЛГУ.   В   1941   году   он   стал   проректором   по   учебной   части.   В многочисленных   публикациях    он   доказал   свою   эрудицию.   Его   понимание   эпохи   Возрождения   сложилось   уже   на раннем   этапе   его  деятельности   и   впервые   было  четко   сформулировано   в   статье   «К   вопросу   о    сущности   так   называемого  «Итальянского   Возрождения».    В   1939  году   он   защитил   докторскую   диссертацию   на   тему    «Механика   Леонардо   да   Винчи».   Всего   этого   я тогда,   конечно,   еще   не   знала.   Но   для   меня   его   занятия   означали   возвращение   к   любимой   тематике.  Опять   Италия!  Опять   Возрождение!  С   наслаждением   впитывала   я    слова   профессора,   который   умел   так   рассказывать   о  событиях   далекого   прошлого,   что,  казалось,  знаменитые   гуманисты   и   писатели, художники   и   политики  живыми   стоят   передо   мной,   сами   рассказывают   о   себе,   о   своих   взглядах    и   интересах,   своих   развлечениях   и   грехах.   В   рассказе профессора   Гуковского   чувствовалась   его   яркая   индивидуальность,   разносторонность   его   интересов,   глубокая   эрудиция.   Но   научная   достоверность   и глубина   изучения – это   одно,   живость   же   изложения – другое.   Еще  сегодня   вижу перед   собой   приземистую   фигуру   профессора,   живое,   выразительное   его   лицо.   Вижу,   как  он   шагает   перед   нами   слева   направо,  справа   налево,   движениями   рук   подчеркивая   сказанное.                     

 

С   удовольствием   ходила   также   на   лекции   профессора   Евгеньева - Максимова   по   русской   литературе   и   на   некоторые   другие.   Но   занятия   профессора   Иоффе   меня   скоро   разочаровали.   Его   рассказ   мне   казался   слишком схематичным,   слишком   сильно   через   его  слова   сквозила   упрощенная   система  марксистского   учения.   За   ней   терялись   живые   люди,   искусство   теряло   свою выразительность.   И   тут   я   совершила   «предательство».   Темой   дипломной   работы   я   выбрала   ту,   которую.   мне   предложил   Матвей   Александрович,   и   я стала   таким   образом   его   ученицей.   Профессор   Иоффе   и   особенно   его   жена  не   могли   мне   этого   простить.   А   для   меня  благодаря   Матвею   Александровичу   эпоха   итальянского   Возрождения   с   ее   многогранной   культурой   стала  «моей    эпохой».  Тем   самым   я   вернулась   на   тот   путь,   на   который   впервые вступила   в   Риге   под   руководством   профессора   Виппера.   На   пятом   курсе   я писала   и   защитила   дипломную   работу   на   тему   «Идеал   человека   у   Пико делла   Мирандолы».

 

В   июне   1944   года   университет   вернулся   в   Ленинград,   и   я,   конечно, поехала   с   ним.   Начался   новый   этап   моей   жизни   в   прекрасном   городе   на  Неве,   сильно   пострадавшем   из-за   войны,   но   не   утратившем   своей   неповторимой   красоты.   И   здесь   я   чувствовала   себя   среди   студентов   и   профессоров как   член   единой   большой   семьи.   После   сдачи   государственных   экзаменов  завершение   студенческой   жизни   отмечалось   в   квартире   профессора   Мавродина.

 

Нас,   студентов,   было   примерно   10   человек.   Были   там   и   наши   профессора – те,   кого   мы   знали   еще   из   Саратова,   и   те,   с   которыми   познакомились   только   в   Ленинграде.    Потом   я   поступила   в   аспирантуру.   В   июне   1945   года вернулась   в   Ригу,   где   начала   свою   трудовую   деятельность.   Но   я   очень   часто   приезжала   в   Ленинград,   и   тесные   контакты   с   профессорами   и   бывшими коллегами   сохранились.

 

Основное,   что   надо   и   хочется   подчеркнуть,   это   то,   что   в   Ленинграде   в   1944-1945 годах   атмосфера   близости   между   учеными   и   студентами   сохранилась.  Вот   маленький эпизод.   Он   произошел,   когда   я   уже   была   аспиранткой. У   меня   случилась   беда, потеряла   хлебную   карточку.   А   месяц   только   начался. Грустная   хожу   по   двору главного   здания   университета.   Вдруг   слышу   сзади слова:  «Эх,   шляпа   ты   какая!»   Это профессор   Мавродин   высказал   свое   сочувствие  (кстати,   мне   скоро   вернули   карточку. Один   мужчина   нашел   забытый мною   на   подоконнике   почтамта   кошелек   и   принес   его вместе   с   карточкой   в деканат).   Мы   общались   с   нашими   мэтрами   не   только   на занятиях,   но   и   у них   дома.   Я   бывала   у   профессора    Мавродина,  у   доцента Косачевской   и  у других.   Но   для  меня,   конечно,   самими   интересными   и впечатляющими были встречи   с   профессором   Гуковским,   которые   имели   место   и   во   время   моих приездов   из   Риги.   В   это   время   Матвей   Александрович   был    проректором   по научной работе   университета  и  в то  же  время  научным   сотрудником,   а   с   1946  года – главным хранителем   Эрмитажа.   Он   жил   в   доме   на   набережной   Невы   рядом   с   Эрмитажем   в старинном   доме   с   высочайшими   потолками   и   окнами.  Я бывала   у   него  иногда  вместе сименитыми   гостями.  Помню   только   кинорежиссера   Трауберга   и   его   супругу.   Имена других   я,   к   сожалению,   забыла,   даже имя   того   человека,   который   однажды   поздно вечером   проводил   меня   домой вдоль   Летнего   сада   по   мостикам   через   каналы   и рассказывал   так   много   интересного   по   истории   и   архитектуре   Ленинграда.   Почему - то мне   запомнился один   вечер,   когда   я удалилась   от   стола,   села   к   окну   и   любовалась видом на   Неву,   на   Ростральные   колонны   и   Петропавловскую крепость.   Было   чем любоваться!   И   такую   возможность   я   получила   благодаря профессору   Гуковскому! 

 

К   этому   времени   я   по   совету   Матвея   Александровича   выбрала   тему  кандидатской диссертации.   Она  была   посвящена   флорентийскому   сапожнику   и писателю   XVI   века Джамбаттисте   Джелли.   Советы   Матвея   Александровича   по выбору    литературы,   по оценке   того   или   иного   лица   и   явления   помогли   мне сформулировать   мои собственные взгляды.   Я   с   гордостью   называла   себя ученицей   того   ученого,   который   был достойным продолжателем   традиций   изучения   истории    итальянского   Возрождения   в   России,   и который   в   ту   пору возглавлял   школу   историков - ренессансистов   в   Ленинграде. Профессор   Гуковский   был   прежде   всего   историком,   но   его   с   полным   правом   можно также назвать   искусствоведом,   литературоведом,   культурологом.   Это  нашло  свое вывыражение   в   синтетическом   подходе   к  историческим   явлениям,   которые   он   видел   в их   тесной   взаимосвязи   и   взаимовлиянии.  Эта  его  точка   зрения   стала   тогда господствующей в  Советском  Союзе.  В  эти годы  был   опубликован первый  том  его «Истории  итальянского  Возрождения».    

 

Сегодня,  через  столько  лет  с  тех  пор,  как  я  общалась  спрофессором   Гуковским,   читала его   труды,   прислушивалась   к   его   советам,   я   в полной мере   понимаю,   каково   его значение   для   моей   дальнейшей   деятельности.   Если   благодаря   профессору  Випперу   я научилась   понимать  характер,   значение   изобразительного   искусства  и  найти  путь   от искусства   к   эпохе,   то   профессор   Гуковский   научил   меня  идти  от  эпохи – к  искусству. 

 

И   не   только   к   искусству.   Я   поняла   значение   литературы   как   исторический источник,   как   живое   свидетельство   своего   времени,   не   лишая   литературы   при этом   ее   самостоятельного   значения.   С   гордостью   я   рассказывала   коллегам   и друзьям   в   Риге   о   моем   руководителе,   с   радостью   ездила   регулярно   в   Ленинград   для   работы   в   библиотеках.   Казалось,   ничто   не   может   помешать   успешному   продолжению   моей   работы,   как   вдруг   летом   1949   года   как   гром  среди   ясного   неба   прозвучала   весть   о   том,   что   профессор   Гуковский   арестован.   Он  стал   одной   из   жертв   печально   знаменитого   Ленинградского   дела.   К   счастью, он   не   был   среди   казненных,   как   ректор   университета   профессор   Вознесенский и   многие   другие   выдающиеся   личности   Ленинграда.   Позже   я   узнала,   что   мой руководитель   был   осужден   на   10   лет   заключения   с   поражением   в   правах   и отправлен   в   концлагерь   Дубравлаг   в   Мордовии.   Его   вдова,   Ася   Кантор - Гуковская,   ознакомила   меня   недавно   с   письмом,   полученным   ею   несколько   лет   тому   назад   от   солагерника,   в   котором   он   рассказывает,   что   несмотря   на   тяжелейшую   физическую   работу   по   двенадцать   часов   в   день,   Матвей   Александрович   находил   еще   возможность   читать   и   делать   заметки,   которые   в   будущем должны   были  служить  основой   для   лекций. Он   даже   читал   другим  заключенным   лекции   о   Леонардо   да   Винчи,   знакомил   их   с   красотой   и   величием   эпохи   Возрождения   и   помог   таким   образом   заключенным   легче пережить   муки   лагерной жизни.   Автор   письма   помнит   Матвея   Александровича   как  благородную,  честную личность с  громадной  эрудицией. И я  помню   его   именно  таким.                    


После   общей   амнистии   в   1956   году   профессор   Гуковский   был   освобожден   и   реабилитирован.   Он   вернулся   в   Ленинград .  С   1959   по   1969 год   он   возглавлял   кафедру   истории   средних   веков   ЛГУ.  Одновременно   он   работал    старшим   научным  сотрудником,   а   с   1960   года – заведующим   научной библиотекой   Государственного Эрмитажа.   Несмотря   на   всё   пережитое,   Матвей   Александрович  остался   прежним   активным,   энергичным   ученым.   Он   даже   не  потерял  чувства  юмора.  Недавно  я   узнала   от   М.М.Ябровой,   бывшего   медиевиста   из Саратова,   следующее.   Она   была   в   Ленинграде,   когда   Матвей   Александрович  вернулся,   встретила   его   на   панихиде   профессора   М.   А.   Левченко.   Матвей   Александрович   был   простужен,   встал   в   почетный   караул   и   произнес   с   присущим   ему   юмором:   «Вреден   Ленинградский   климат   для   меня».   Тяжелая   болезнь   заставила   его   отказаться   от   занимаемых   должностей,   но   и   больной   он   сохранил   связь   с   кафедрой   и  с наукой.   Помню,   что   в   один   из   моих   приездов   я была   на   кафедре,   где   обсуждалась   какая - то   научная   проблема.   Присутствовали   все   сотрудники   кафедры,   аспиранты. И тут появился  Матвей  Александрович,   уже   с   трудом   передвигая   ноги.   Но   в   дискуссии   он   принимал   самое живое   участие.   В  1971  году   Матвея   Александровича   не   стало.   В   эти   последние   годы   своей   жизни   Матвей   Александрович   продолжал   и  свои   научные исследования,   опубликовал   множество   научных   трудов   как   в   СССР,   так   и   за  его   пределами.

 

В   1959   году   по   инициативе,   при   участии   и   под   редакцией   профессора  Гуковского   была   опубликована   книга   «Очерки   истории Италии».   Авторами   отдельных   глав   были   его   ученики   и   сотрудники.   И   я   была   среди   них.   Книга была   задумана   Матвеем   Александровичем   как   пособие   для   учителей.   Думаю, что   ее   читали   и   другие.   Ведь   это   был   первый   обобщающий   труд   по   истории Италии   на   русском   языке   после   многих,   многих   лет.

 

И   в   последние   годы   своей   жизни   Матвей   Александрович   был   всегда окружен   учениками,   которые   черпали   свое исследовательское   умение   из   богатой   сокровищницы   его   знаний   и   пользовались   его   советами   при   подготовке своих   первых   научных   трудов.   И   я   продолжала   поддерживать   контакт   с   ним, хотя   он   уже   не   был   таким   тесным.   Дело   в   том,  что   после   ареста   Матвея Александровича   я   изменила   тему   моей   кандидатской   диссертации   и   от   проблем   культуры   обратилась   к   социальной,   экономической   и   политической   истории   Италии   XVI   века.  


К   моим   профессорам - учителям   относится   и   Александра   Дмитриевна   Люблинская  (1902 - 1980),   сыгравшая   очень   большую   роль   в   моем   становлении   как   историка.   Уже   до   войны   Александра   Дмитриевна   стала   известна   как   квалифицированный   медиевист,   завоевала   себе   имя   своими   первыми   публикациями.   В  1951   году   она   защитила    докторскую   диссертацию  на   тему  «Социало - экономические   отношения   и  политическая   борьба   во   Франции   в   1610 - 1620  гг.»  и   скоро   стала   одним   из ведущих медиевистов   Советского   Союза.   С   1953   по   1957 годы   она   заведовала   кафедрой истории  средних   веков   Ленинградского   университета,   а  затем   вплоть   до   своей смерти работала   в  Ленинградском   отделении   института   истории  (ЛОИИ)   АН  СССР.   За  это время  она   опубликовала   множество   трудов   по   социальной,   экономической и политической истории   Франции   XVII  векa.   В   этих   работах   она   обосновывала   свою  точку зрения на   особенности    генезиса   капитализма   и   складывания   буржуазии   во  Франции. Из этого   выросла   ее   концепция   о   характере,   специфике   и   значении  французского абсолютизма,   развитие   которого   началось,  по   ее   мнению,  уже   в  XVI в.  Позже Александра   Дмитриевна   обратилась   к   проблемам   аграрной   истории   Франции.  


Придерживаясь марксистской   методологии,   она   в   то   же   время   была   далека   от «вульгарного марксизма»,  свободно   толковала   и   оценивала   события,   не   боялась критиковать коллег, со взглядами   которых   она   была   не согласна.   Не   ограничиваясь упомянутой тематикой, она  проявила   себя   и   как   блестящий   знаток   истории   Франции   в целом.  Особо надо выделить   работу   Александры   Дмитриевны   над   исследованием неопубликованных источников.   В   этой   области   она   вне   всякого   сомнения   была крупнейшим специалистом в СССР.   Благодаря   своим   знаниям   и   своему   исследовательскому умению Александра  Дмитриевна   сумела   привлечь   очень   большое   количество учеников, ставших затем крупными   специалистами   в   своей   области.   Вряд   ли   другой ученый Советского Союза  имел   такое   количество   учеников.   Работу   по  распространению знаний она вела с увлечением.  Об   этом   свидетельствует   публикация   учебных пособий, оромное количество лекций,   которое   она   читала   во   многих   городах  Сюза, а также ее активное участие в   разных   комиссиях   и   редколлегиях.           

 

Александра   Дмитриевна   имела   широкие  контакты   с   самыми   знаменитыми  историками   Франции   и   других   стран,   нередко   ездила   на   Запад,   выступала   там   на  конференциях   и   с   отдельными   докладами.   Радиус   ее   творческой   деятельности   был  чрезвычайно   велик,   интенсивность   этой   деятельности   благодаря   ее   невероятной  трудоспособности   удивительна.   Популярности   ее   как   ученого   несомненно   способствовали  кроме   обширности   знаний   и   оригинальности   взглядов   ее   человеческие   качества   обаятельного   собеседника,   принципиального   в   своих   суждениях.   Нельзя   и   забыть   широту ее   интеллектуальных   интересов   и   познаний,   охватывающих   кроме   науки   и  литературы   и   музыку,  и  живопись,   и   театр.   О   значении   Александры   Дмитриевны   как историка можно   писать   очень   много.   Я   ограничусь   сказанным,   так   как   подробнее   обо всём этом   говорится   в   публикации   2001   года,   посвященной   ей   и   ее   супругу  Владимиру   Сергеевичу   Люблинскому.  Там   есть   и   мои   воспоминания.  Попробую   не  повторяться.

 

После ареста Матвея  Александровича  Гуковского   именно  Александра  Дмитриевна    помогла   мне   найти   новый   путь   в   научной   работе.   Никогда   не   забуду   наш   разговор   на   эту   тему   в   гостиничном   номере   в   Сигулде,   когда   она   обратила   мое   внимание   на   то,   что   я,   подготовив   общую   характеристику   той   среды,   в   которой   жил   и  творил   сапожник   и   писатель   Джелли,   по   существу   уже   наметила   путь   к   новой   теме  диссертации.   Во   время   разговора   мы   с   Александрой   Дмитриевной   стояли   и   грелись   у  печки,   а   Владимир   Сергеевич   сфотографировал   нас.  Этот   снимок   хранится   еще   сегодня   у   меня.   С   тех   пор   до   самой   ее   кончины   Александра   Дмитриевна   была   моим   заботливым   советчиком.   Но   она   была   и   моим   другом.   Сколько   раз   она   гостила   у   нас  в   Риге   и   на   даче   в   Юрмале!   Сколько   раз   мы   совершали   чудесные   прогулки   вдоль  моря   или   встречались   в   Сигулде,   куда   Люблинские   приезжали   на   отдых!   Нередко  вместе   с   ними   в   Сигулде   отдыхали   и   ученицы   Александры   Дмитриевны   Елена   Викторовна   Бернадская,   Тамара   Павловна   Воронова   и   другие.   И   тогда   прогулки   перемежались   с   посиделками,   обсуждения   серьезных   научных   проблем – со   всякими   шутками.  Гулять   с   Александрой   Дмитриевной   было   одно   наслаждение.   Кто   еще   умел   так  восхищаться   красотой  природы  и  проявлять  свою  любовь  к  жизни!   

 

Более   важными   для   меня   были   встречи   в   Ленинграде.   Сначала   они   состоялись   в   аудиториях,   где   я   слушала   лекции   Александры   Дмитриевны   по   источниковедению   и   по   латинской   палеографии.   И   тут   нельзя   не   отметить   особый   стиль   ее  лекций.   Строгая   научность,   учет   новейших   достижений   мировой   науки,   которые   принимались   ею   и   с   уважением,   и   с   обоснованной   критикой.   Она   рассказывала   о   конкретных   фактах   и   одновременно   о   методах   их   исследования.   Ее   лекция   была   как   бы   доверительной   беседой   равного   с   равным.   Студент   был   для   нее   собеседником,   которого   она  учит,   но   к   мнению   которого   она   и   прислушивается.   А   после   занятий – долгий   путь  пешком   от   университета   к   квартире   Александры   Дмитриевны   в   Пролетарском   переулке,   на   котором   мы,   ее   ученицы,   сопровождали   ее,   беседуя   с   ней   и,   главное,   прислушиваясь   к   тому,   что   говорила   она,   рассказывая   о   недавно   прочитанных   книгах,  о своих   учителях,   о   результатах   своих   научных   поисков   и   о   многом,   многом   другом.

 

Как   я,  живя   в   Риге,   жалела,   что   не   могла   чаще   слушать   ее   во   время   подобных   прогулок!   Позже   я   во   время   моих   поездок   в   Ленинград   очень   часто   останавливалась   у   Люблинских   на   их   новой   квартире   на   улице   Дрезденской.   Бывало,   что   я   там   жила   неделями.   Сколько   мы   с  Александрой   Дмитриевной   беседовали   во   время   завтрака  или   за   вечерним   чаем   у   нее   на   кухне!   Александра   Дмитриевна   обогатила   мои   знания   по   эпохе   средних   веков,   что   тогда   было   для   меня   очень   важно.   Ведь   я   преподавала   этот   предмет   в   Латвийском   университете!   Во   время   этих   бесед   я   «знакомилась»   с   историческими   личностями   Франции,  о   которых   Александра   Дмитриевна   умела  рассказывать   так,   будто   это   были   ее   близкие   знакомые   или   даже   друзья.  Здесь   она   мне   однажды   рассказала,   как   к   ней   ночью   во   сне   явился   сам   кардинал   Ришелье   и  объяснил   один   свой   шаг,   который   она   никак   понять   не   могла.   Об   этом   я   уже   писала,  но   я   повторяю   этот   ее   рассказ,  так   как   он   особенно   ярко   свидетельствует   о  том,  что   Александра   Дмитриевна   не   только   изучала   проблемы   прошлого,   но   и   жила   ими;  прошлое   с   его   событиями   и   личностями   было   её   миром.  Особенно   ценным   в   этих  беседах   было   то,   что   она   не   сообщала   раз   навсегда   данные   истины,   что   в   то   время   было   бы   само   собой   разумеющимся,   но   она   при   этом   мыслила,   новые   идеи возникали   во   время   беседы.   Часто   импровизировала.   Бывало,   что   она   позже  отвергала   одни – свои   собственные – идеи,   других   же   твердо   придерживалась.   Разговор  давал   возможность   собеседнику   как   бы   взглянуть   в   лабораторию   ее   мыслей.

 

Научные   проблемы   были   не   единственными   в   наших   беседах.   Александра  Дмитриевна   часто   рассказывала   о   своих   учителях – представителях   русской   либерально - демократической    школы,  особенно   об   Ольге   Антоновне   Добиаш – Рождественской.  Не   только   по   своим   знаниям,   но   и   по   своему   общественному   сознанию   и   по   своим нравственным   достойнствам   Александра   Дмитриевна   принадлежала   к   этой   самой   петербургской   интеллигенции.   Во   время   наших   бесед   я   и   узнала   многое   об   ученых   Франции,  о   связях   русских   и   французских   медиевистов   в   прошлом   и   настоящем.  Политические   проблемы   никогда   не   обсуждались   нами.   Это   было   негласное   табу.

 

Зато   с   каким   увлечением   она   рассказывала   о   памятниках   средневековья,   с   которыми  она    ознакомилась    время   своих   поездок!  Эти   рассказы   сопровождались   показом  сделанных   ею   диапозитивов.  Особенно   запомнились   снимки   парижской   церкви   Сен - Шапель   и   Мон   Сен   Мишель   в   Нормандии.   Когда   мне   удалось   много,  много   лет спустя   ознакомиться   с   этими   памятниками,   я   с   трепетом   вспоминала   ее   рассказы. Беседы   с   Александрой   Дмитриевной   на   ее   квартире,   а   также   во   время   прогулок   в  окрестностях   обогатили   мои   знания, расширили   мой   кругозор,  научили   меня   лучше исследовать   исторические   явления   и,  конечно,  усилили   мое   уважение   к   этому   крупному   ученому.   Наши   беседы   дали   мне   также   возможность   лучше   узнать   Александру Дмитриевну   как   чуткого,   волевого,   организованного,   бескорыстного   человека.  Как  она  умела  скрывать   свои   эмоции,   внутренне   преодолевать   неприятности!   Она   никогда   не  жаловалась,   никогда   не   говорила   ничего   плохого   о   других   людях,   но   собеседник  нередко   чувствовал,   что   в   ней   всё   кипит.   О том, с   какой   щедростью   она   делилась   своими   чувствами,   выражающими   любовь,   привязанность,   уважение, свидетельствуют   несколько   строк   из   ее   письма   ко   мне   от   9   марта   1976   года:  «Дорогая   моя  Аленька,  спасибо   Вам   за   милые   слова,   они   согрели   мне   сердце   и   очень   тронули.  Вот   так   прочна   оказалась   наша   дружба,  а   ей   уже   32   года!   И   всегда   было   сперва  нам   обоим   с  В.  С.,  а   потом   мне   одной   хорошо   с   Вами   и   Вашей   семьей,   всегда приятны   и    интересны   наши   беседы,   всегда   вспоминаю   Вас   с большим   чувством  благодарности   к   Вам,   любви,   уважения   к   Вашему   труду   и   достойной   жизни...»   В  искренности   этих   чувств   я   никогда   не   сомневалась.   Александра   Дмитрина   относилась  так   по-дружески   не   только   ко   мне,   но   и   ко   всем   остальным   своим   ученикам. 

 

Сегодня   могу   с   гордостью   говорить   о   том,   что   упомянутые   ведущие   специалисты   СССР   в   области   медиевистики   и   ренессансоведения   были   моими   учителями.   Наряду   с   ними   надо   упомянуть   еще   одного   ученого.   Он   не   был   моим   учителем,   был   скорее   другом,  и   всё   же   в   моей   судьбе   как   историка   он   играл   большую   роль.   Речь   идет   о   члене-корреспонденте  АН  СССР   профессоре   Викторе   Ивановиче  Рутенбурге  (1911 - 1988).   Этот   крупный   ученый   начал   свой   путь   историка   незадолго  до    войны,   будучи   студентом  Ленинградского  университета,  а  затем  там  же – аспирантом   Матвея   Александровича   Гуковского.   После   войны,   в   которой   он   участвовал   в  качестве   офицера,   Виктор   Иванович  защитил кандидатскую   диссертацию  (1949).  Вскоре  после   этого   она   вышла   из   печати   под   названием  «Очерк   из   истории   раннего  капитализма   в   Италии». В  1956-м   состоялась   первая   поездка   в   Италию,  где   он   работал   в  архивах   Флоренции   и   Сиены.  Впоследствии   он   еще   неоднократно   бывал   в   этой  стране.  В   течение   многих   лет  (1964 - 1987)   Виктор   Иванович   заведовал   сектором   всеобщей   истории   ЛОИИ   АН   СССР,   был   также   председателем   комиссии   по   проблемам  культуры   эпохи   Возрождения   Научного   Совета   по   истории   мировой   культуры   при  президиуме   АН   СССР,  ответственным   редактором   многочисленных   сборников   научных  статей,   активным   организатором   и   участником   целого   ряда   научных   конференций   как  в   СССР,  так   и   за   рубежом.   Как   прекрасный   организатор,   спокойный,   вежливый   в  обращении   человек   он   запомнился   своим   коллегам.   Его   перу   принадлежит   очень  большое   количество   книг   и   статей:  исследования   по   истории   Италии   в   эпоху   Возрождения,   публикации   научно - популярных   книг,   а   также   публикации   источников   (в  общей   сложности   более   200   работ).    Спектр   его   исследовательских   интересов   был   широк.   В   него   входили   классовая   борьба   и   вопросы   экономического   развития,   пополитические   структуры,   а   также   вся   проблематика    культуры   Возрождения.   Виктор  Иванович   широко пользовался   неопубликованными   источниками,   кропотливо   работал   с   ними.   Не   меньше   внимания   он   уделял   обобщениям.   Живо   и   образно   он   излагал  самые   сложные   явления.   Яркие   характеристики  исторических   личностей   сочетаются   у  него   с   не   менее   яркими   описаниями   целых   эпох.   Большая   эрудиция,   острый,   критический   ум,   умение   тонко   исследовать   источники   и   остроумно   защищать   свою   точку   зрения   свойствены   ему   как   ученому.  На   всех   его   трудах   лежит   печать  его  индивидуальности.   Его   концепция   эпохи   Возрождения – это   дальнейшее   развитие   тех   взглядов,  которые   уже   высказывал   Матвей  Александрович   Гуковский.   Виктор   Иванович   рассматривал   эпоху   Возрождения   как   переворот   и   одновременно   как   комплексное   явление,  которое   охватывает   все   стороны   исторического   процесса   и   относится   к   периоду  с   XIV  по  XVI  веков.  Культура   Возрождения   возникла   вместе   с   появлением   раннего   какапитализма   и   ранней   буржуазии.   Тем   самым   он   отверг   мнение,  будто   Возрождение  зародилось   уже   в  XII  веке   в   ремесленной   среде,   а   также   мнение   о   существовании  некоего   мирового   Возрождения.   Всю   жизнь   он   уделял   особое   внимание   исследованию  вопроса   раннего   капитализма   в   Италии,  а   также   проблеме   его   упадка.  Последнее   вызывало   в   ту   пору   много   споров   как   в   советской,   так   и   в   зарубежной   историографии.   Виктор   Иванович   был   твердо   убежден   в   том,   что   об   упадке   можно   говорить  не   ранее   XVII  века.   И   даже   в   XVII  и   XVIII  веках   он   усматривал   множество   прогрессивных   явлений,   которые   считал   истоками   Рисорджименто.  Он   был   глубоко  убежден   в   том,   что   в   истории   Италии   не  было  периодов,   заполненных   одними   лишь  успехами   или   сплошными   провалами.   Ко  всему   этому   надо   еще   добавить,   что   для  работ   Виктора   Ивановича   характерно   органическое   сочетание   научности   с   простотой   и   доступностью   изложения.   Его   труды   вызывали   большой   интерес   за   рубежом,  о   чем   свидетельствуют   переводы   его   работ,  а   также   живые   дискуссии   по   поводу   его  концепции.   Не   будет   преувеличением   сказать,   что   Виктор   Иванович    был   в   свое  время   ведущим   специалистом  СССР   по   тематике   эпохи   Возрождения   в   Италии.

 

Познакомилась   я   с   Виктором   Ивановичем   на   кафедре   истории   средних   веков   ЛГУ   в   конце   40-х   или   в   начале   50-х  годов.   Он   был   в   1953-м   оппонентом   на  защите   моей   кандидатской   диссертации.   А   потом   мы   подружились.   И   эта   дружба  продолжалась   вплоть   до   его   смерти.   Он   меня   поддерживал,   если   возникали   трудности,   с   ним   я   могла   всегда   советоваться.   Помню   две   встречи.   Летом   1954  года   он   со   своей   супругой   Софьей   Григорьевной   и   сыном   Игорем   приехал   в  гости   к   нам   на   дачу   в   Юрмале.   Как   водится,   мы   гуляли   вдоль   моря,   а   затем  поехали   в   этнографический   музей   под   открытым   небом.  Интерес   ко   всему   новому  был   типичен   для   Виктора  Ивановича.   Наши   разговоры,   да   и   споры   и   дискуссии,   всегда   сопровождались   его   остроумными   комментариями   и  ехидными   замечанями. 

               

Позже  состоялась   неожиданная   встреча.   Мы   с   мужем   сели   в   Одессе   на   корабль,  чтобы   совершить   круиз   по   Черному   морю.   И   прогуливаясь   по  палубе,   мы   увидели   вдруг   перед   собой   в   креслах   отдыхающих   супругов   Рутенбургов.   Какая   обоюдная   радость!   В   течение   всего   дня   мы   были   вместе,  вместе   пошли   в   столовую   обедать.   И   тут... нас   не   пускают.   Надо   ждать,   пока   иностранные   гости   завершат   свою   трапезу.   Сколько   ехидных,   но   тихих   замечаний  со   стороны   Виктора   Ивановича!   А   потом,   когда   мы   уже   наконец   сидели   за   столом,   перед   нашими   глазами   убрали   скатерть,   а   нам   сервировали   обед   на   клеенке... Соответствующая   реакция   Виктора   Ивановича   не   заставила   себя   ждать.

 

Таким   я   его   запомнила   и   во   время   моих   многочисленных   визитов   в   доме   Рутенбургов   сперва   на   Литейном   проспекте,   где   они   жили   в   двух   комнатах  огромной   квартиры   (помню   громадную   кухню   с   многочисленными   плитами   вдоль  стен),   а   затем   в   их   собственной   квартире   на   Петроградской   стороне.   Помню   обильный   стол   с   невероятно   вкусной   едой   и   наши   застольные   беседы.   В   отличие   от   моих   бесед   с   Александрой   Дмитриевной   Люблинской   здесь   речь   шла   главным   образом   о   проблемах   повседневной   жизни.   Серьезные   научные   вопросы   редко   затрагивались.   Это,  видимо,   объясняется   скрытым   характером   Виктора   Ивановича,   а   также   тем,   что   по   принципиальным   научным   вопросам,   нас   интересующим,   наши   взгляды   совпадали.   Зато   все   раговоры   были   проникнуты   острым  юмором   хозяина   дома.  

 

Не   только   из-за   подобных   встреч   мне   запомнилось   общение   с   Виктором  Ивановичем. Я  ему  многим  обязана. Нет сомнения  (доказательств,   правда,   нет,  никогда   мы   с   ним   не разговаривали   на   эту   тему),   он   содействовал   тому,   что  в   1969   году   мне   была   дана возможность   участвовать   в   поездке   в   Италию  на   очередную   встречу  с  итальянскими коллегами.   Желающих   ехать   было   всегда  много,   а   человеку   с   периферии,   да   еще еврейке,   без   протекции – это   было   практически   невозможно.   А   как   он   меня   опекал во   время   поездки!   Он   меня   позвал   с   собой,   когда   с   группой   коллег   пошел   в кино на   фильм   «Сатирикон»   режиссера   Ф. Феллини.   В   Милане   он   меня   пригласил   на встречу   со   знаменитым   ученым   Армандо   Сапори,  о  чём   я   уже  писала   в   других воспоминаниях,   Он   меня   утешал,   когда   я   жаловалась   на   то,   что   один   коллега шпионит   за   мной.   Такую   же  дружескую   опеку   я   испытывала   во   время   конгресса   по экономической   истории   в Ленинграде   летом   1970   года.   Тогда   он   меня   пригласил   на встречу   со   знаменитыми   иностранными   учеными – Ф.   Мелисом   из   Италии,  Р.  Де Ровером из   США  и   другими,   которая   была   им   организована   в   ресторане   гостиницы «Европейская».  И   похожих   случаев   было   много.   Запомнилось,   как   он   меня   заставил быть   председателем   на   одном   заседании   конференции,   которая   имела   место   в Эрмитажном   театре   в   Ленинграде.   Как   он   меня   поддерживал,   когда   я,   волнуясь,  была вынуждена    потребовать   от   знаменитого   ученого   Сергея   Аверинцева   сократить  свое выступление!                                 


Я   очень   высоко   ценила   и   ценю   достойнства   Виктора  Ивановича   как   знающего ученого.   Об   этом   я   могла   судить   не   только   по   его   публикациям   и   выступлениям. Однажды   в   1969   году   наша   группа   гуляла   по   старинному   итальянскому   городу Сиена,   и  Виктор   Иванович   рассказывал   о   политических   событиях   прошлого   этого города   со  всеми   деталями.   Тогда   я   по-настоящему   поняла,   какой   кладезь   знаний скрывается   за   его   обычной   молчаливостью.

 

К   сожалению,   у   меня   не   сохранились   его   письма.   Но   сомневаюсь,   что   они   мне много   могли   бы   дать   для   его   характеристики.  Каким   лаконичным   он   был  в   беседах, таким   лаконичным,  немногословным – в   письмах.  Но   зато   сохранился   сделанный   им юмористический   конспект   всех   выступлений    на   защите   моей   докторской   диссертации на   историческом   факультете   ЛГУ   в   ноябре   1974   года.   Он   вручил  его   мне   после защиты.   Они   как   нельзя   лучше   характеризуют   Виктора   Ивановича. Вот   маленький отрывок.  


Речь   первого  оппонента  В.И. Рутенбурга: «20  лет назад  А.Д.  Ролова  сделала   вклад в   науку,   20   лет   спустя – новый   вклад,  и   что   мы видим:   сплошной   беспросветный ранний,   а   теперь   и   поздний   капитализм   с   XIV - XVIII  в.в.   Это   открытие    должно привести   А.Н. Чистозвонова   в   состояние   необратимости,  т.  к.   придется   переписывать весь  1-й том «Генезиса   капитализма».  Вот, что мы  видим!   Да   не   только   это.   Мы еще   видим   Л.М. Брагину   с   ее   необоснованными   цехами   и   подмастерьями.   Но   у Брагиной   своя   цеховая   компания,   а   у   нас  с   Роловой   своя – раннекапиталистическая. Пусть   сама   Ролова   скажет!» 

 

И   еще   один   отрывок.  «Вступительная   речь   А. Д. «...Главное   в   жизни,   я   имею   в  виду историю,   это, как   писал   Маркс, смена   формаций!   Особенно   в   жизни   Италии   и итальянцев.  Для   истории   Италии   это   тем   более   важно,  т. к.  до   последних   десятилетий все   ошибались,   кроме   Фернана   Броделя.   Но   и   он   неправ.   Правы   только   мы.   И   это мы  доказали   на   локальном   примере   Италии,  и   тем   более   локальном – Флоренции. Аграрные   отношения   сознательно   не   затронуты   нами,  т. к.  они   в   достаточной   степени затронуты   Котельниковой,  Бернадской  и   Абрамсон,  а   какие   у   них  отношения   к   этим отношениям – не   мое   дело». 


Имя Виктора Ивановича Рутенбурга сегодня не забыто в России. Об этом свидетельствует ряд кон- ференций, посвященных его памяти. Надеюсь, что и молодое поколение историков-итальянистов его не забудет.

Завершая эти мои отрывочные воспоминания, хочу привести четверостишие  В.А.Жуковского:                             

                                 О милых спутниках, которые наш свет

                                 Своим сопутствием для нас животворили,

                                 Не говори с тоской: «Их нет»,

                                 Но с благодарностию: «Были».  

 





<< Назад | Прочтено: 176 | Автор: Ролова А. |



Комментарии (0)
  • Редакция не несет ответственности за содержание блогов и за используемые в блогах картинки и фотографии.
    Мнение редакции не всегда совпадает с мнением автора.


    Оставить комментарий могут только зарегистрированные пользователи портала.

    Войти >>

Удалить комментарий?


Внимание: Все ответы на этот комментарий, будут также удалены!

Авторы