RC

Прошлое - родина души человека (Генрих Гейне)

Логин

Пароль или логин неверны

Введите ваш E-Mail, который вы задавали при регистрации, и мы вышлем вам новый пароль.



 При помощи аккаунта в соцсетях


Темы


Воспоминания

Л. Бипов 

Не мои университеты,

или  Инженер - это звучит гордо!

МЕМУАРЫ В ЭЛЕКТРОННЫХ   ЭПИСТОЛАХ  (МЭЭ)

 

 

«Поздний дебют, или Что я видел, слышал и подумал»


Эпистола 2.   

«В поисках жанра, или  Я помню - значит,  я существую»

 

Здравствуйте,  дорогой  Читатель!

Название эпистолы частично чужое, но это - не  кража чужой личной собственности и даже не приватизация общественной, а скорее потрава плохо охраняемых чужих угодий. Но если настаиваете, что название краденое, то тогда считайте, что оно плохо лежало, как говорят русскоязычные в подобной щекотливой ситуации. Но уж очень  подходило к теме данной эпистолы. Если ранее я твёрдо принял в качестве метода письма «ручей сознания по принципу домино», то теперь захотелось укрепиться в правоте при выборе мемуаров как жанра для своего писательского дебюта.            

Мемуары! Сколько их понаписано со времен кроманьонского человека до наших дней! И какие люди и за каких людей! Мемуары литературные и артистические, военные и политические, спортивные и даже юмористические. А, скажите, пожалуйста, иронические уже бывали? Если да, то где, когда и почём? Хочется думать, что данный опус — одна из редких попыток такого рода, во всяком случае, на Дортмундщине.

И  вот  о чем  я  думаю.

Иронические мемуары предполагают  наличие у  мемуариста не только желания нашутить или съязвить по известному поводу, но и  способности различать и разделять продукты слабеющей памяти от мерцающей фантазии. Конечно, если потребуется,  можно взять в помощь друга, а ещё лучше несколько друзей, в числе которых оказались и вы, любезный читатель. Этим и будет  достигнут тот уход от ответственности за содеянное, который был оговорен в первых строках «МЭЭ»  и,  вообще говоря, является коренной особенностью так называемой «иронической прозы».  

И вот помощь пришла. Совсем, как в фильмах нашего детства:  друг «Максим»  раскалён  докрасна, в пулемётной ленте уже не остаётся ни одного патрона, и вдруг   из-за леса с криком «Ура-а-а!» вылетает эскадрон будённовцев-конармейцев и бросается на обнаглевшего врага. Наши! Подмога! Победа! А подруга перевязывает горячие раны бойца…

Так вот, получил я первые отзывы от своих жертв принудительного чтения. Прямо скажу, кроме положительной оценки, они меня порадовали своей откровенной гуманностью. Никто тактично не советовал  подумать о здоровье, верят, что справлюсь сам, без санитаров. Вместе с тем, между некоторых дружелюбных и весьма авторитетных строк можно прочесть упрёко-намёки и подозрения в моей амбициозности как мемуариста. Ну что ж! Как говорится,  я знал, на что иду.       

Но взявшись за мемуары,  знал ли законы жанра? Да и есть ли  они вообще-то?  Может быть, именно беззаконие этого жанра и привлекает  к нему литературных девственников, таких как маршалы и генералы, чемпионы и рекордсмены, художники-карикатуристы, бывшие главы правительств и победители конкурса  авторской песни. С другой стороны, к возмущению литературоведов, именно этот жанр в настоящее время пользуется наибольшим читательским спросом (не считая, разумеется, самого жизненно важного—детективного). Особенно у лиц в возрасте, тактично  называемом на воспитательных табличках московского метро старшим. Поэтому бытующее среди многих читателей представление об обогащении  за счёт мемуаров  имеет твёрдое основание.

Приступая к делу, я заметил, что среди мемуаристов немало нобелевских лауреатов, причём не только  писателей по профессии, что не удивительно, но и простых людей, вроде Уинстона Черчилля, награжденного именно за мемуары. Выходит, что, кроме пожизненного материального обеспечения, через мемуары открывается путь к мировой славе. Как же устоять  от такого соблазна?

От такого соблазна не устоял даже железный сталинский нарком путей сообщения  Лазарь Моисеевич Каганович. Когда Лазарь Моисеевич начал писать свои мемуары, Кагановичем он уже не был, но продолжал гордо носить эту фамилию. Рассказывают как быль,  что  однажды,  работая над мемуарами  в  библиотеке  Румянцевского  музея (быв. Ленинской),  он собирался получить книги по привычке   вне очереди. Последний из стоявших в ней активно запротестовал. Лазарь Моисеевич с достоинством и успокаивающе заметил: «Я - Каганович» и услышал в ответ: «А я - Рабинович, становитесь за мной!».  Будь Лазарь Моисеевич слабее сердцем, дело могло бы кончиться плохо. Но сапожник по профессии, он был самым крепким из «братвы Кагановичей». Один из них, крупная военно-промышленная шишка, нарком авиапромышленности  после жестокой   «разборки» тотчас же застрелился,  осознав партийную необходимость самостоятельно уйти из жизни, а другой брат, очевидно, умнейший  из них, тихо служил на Киевской обувной фабрике. (Там же инженером-плановиком работал мой дядя Арон. После освободительного похода в Западную Украину он был направлен в город Станислав  организовывать там социалистическую плановую экономику местной обувной фабрики. Вспоминаю, что поехал в белой сорочке с голубым галстуком и велюровой шляпе, — знай  наших!).

Но довольно отвлекаться. Мемуары Лазаря Моисеевича писались согласно негласной руководящей установке о том, что народ должен знать всю правду о нашем замечательном времени, а именно: первым всегда труднее, — потому что они первые. Да, было, было! Да, часто творили, не  ведая что!  Да, щепки летели, но лес рубили и порядок на железной дороге был,  и боеприпасы к окопам и живая сила для маршалов поступали всегда регулярно. Мемуары писались-писались и служили Лазарю Моисеевичу эликсиром молодости, поэтому нарком «великой железнодорожной державы», как называл себя СССР в праздничный  День железнодорожника, прожил почти сто лет!

Литературные способности Лазаря Моисеевича оценивать не берусь, но о его незаурядном ораторском таланте мне восхищённо рассказывал мой институтский профессор, неоднократно слушавший его выступления.  Не лишён он был и другого ценного таланта — таланта  молчания. Во время гнусных антисемитских кампаний  среди озабоченных ходил такой анекдот: «Что там делают «наши» наверху? - Один  пишет, другой кричит, а третий молчит: Эренбург, Левитан, Каганович».

После войны железнодорожный локомотив «Л.М.Каганович» сошёл с рельсов. Его бросили на кирпич, стекло и цемент, — всё  это с пафосом стали называть «хлебом строительства», а по хлебу Каганович был большим специалистом. Так, в 1947 году, когда в стране возник  очередной хлебный кризис,  Партия («мы говорим Партия — подразумеваем Сталин!») направила его в Киев, сделав хозяином Украины взамен Никиты Сергеевича  Хрущёва, человека с неплохой памятью. Спустя 10 лет Никита сладострастно рассчитался со своим украинским преемником Лазарем, навсегда изгнав его из кремлёвской когорты, но, правда, милостиво пообещав по телефону, что расстреливать не станет, — мол, не для этого принимались его решения ХХ съезда. Когда-то сам же приведший нового вождя в ряды номенклатуры новоявленный писатель, после недолгой работы на вредном для здоровья  комбинате «Асбест» под Свердловском приступил к многотрудной,  как теперь я сам  это понял, работе над мемуарами. Признаюсь, его пример и меня  поддерживает, так как  я тоже до этого поработал  на стройматериальном  и  тоже  вредном  производстве.

На задворках моего сознания поселилась догадка о долголетии  знаменитых мемуаристов, достигнутом  без изнурительных физических упражнений и мучительных диэт — только сочинением мемуаров, то есть благодаря памяти и правдоподобной фантазии.

А простым людям-телезрителям приходится для этого соблюдать английскую рекомендацию «no carry, no hurry, no worry» (не носить тяжести, не спешить, не волноваться ), которую я  с опозданием услышал  от академика-долгожителя Дмитрия  Сергеевича Лихачёва  (нет, нет, врать не буду, не лично, а из телевизора). Кстати, свои мемуары он закончил в свои девяносто.

Да что там девяносто! Борис Ефимович Ефимов (Фридман), родной брат Михаила Ефимовича  Кольцова (тоже Фридмана) и соавтор  И.В.Сталина в создании знаменитой карикатуры  «Д.Эйзенхауэр на Северном полюсе» писать мемуары начал давным-давно и  продолжал до 106 лет,  что  несомненно  поддерживало огонь в крови даже «под гнётом  власти  роковой».

Выдающийся  писатель и английский шпион  в  Советской России Сомерсет Моэм в 64 года выпустил мемуары под названием «Подводя итоги», признанные классическим образцом  этого жанра для литератора. Итоги-то подвёл, однако прожил дополнительно ещё почти тридцать лет!

Совсем  другая история у  Иоганнеса Брамса: в те же 64 года он откровенно заявлял, что считает себя «счастливым человеком, так как всё, что намечал, совершил». А вот мемуаров-то при этом не написал, и в результате годы жизни И.Брамса:  1833—1897.

(Внеочередное «кстати». Мой давний друг Виктор Яковлевич Ф., бывало, желая пошутить, напевал  без слов какую-нибудь вещь, разрывая  музыкальные фразы резким  кличем «брам-с!». Это называлось у него «исполнить Брамса».)

Вышеупомянутый Уинстон каждый очередной инсульт залечивал написанием очередной книги мемуаров  и, говорят, только благодаря этому продержался  до 90 лет. Так  что написание мемуаров   лицами «старшего возраста» — дело  сто́ящее!

Не менее интересно оно и для профессиональных  литературных помощников мемуаристов. Ведь как они, трудяги, озабочены содержанием семьи или приобретением  личной собственности! Авторских прав  на чужие воспоминания  у них, естественно, не  будет, но за так называемую «литературную обработку» можно приобрести автомобиль с правами водительскими, что тоже неплохо.

Как-то, находясь на волейбольном матче в тесном спортивном зале ЦСКА, я невольно стал свидетелем договорённости между журналистом  и «великим Бобром», в результате которой болельщики получили книгу воспоминаний своего кумира В.М.Боброва  «Моя жизнь - футбол». Этим примером не хочу бросить тень на своего любимца, тем более, что он, действительно, всю свою жизнь посвятил футболу-хоккею и ушёл из неё рано и нелепо. Просто привёл пример того, как порой овеществляется труд журналиста. А ведь он знает обо всём  всё, хотя и не точно, а собственные мысли и наблюдения бедняга вынужден выдавать за чужие.

Подобная практика  широко развита  не только в области спорта, но и в других областях жизни, где преобладают настоящие мужчины, например в армии и на флоте. Генералы  и адмиралы  хотят популярности, а маршалов зачастую даже просто-напросто обязывают писать мемуары, иначе другие люди смогут не нашу правду  написать «о боях-пожарищах, о друзьях-товарищах», о «десяти сталинских ударах» и  коварном неоткрытии второго фронта. Даже самим непобедимым  маршалом Г.К.Жуковым частенько управляли.

В том, что Г.К.Жуков  писал свои воспоминания с помощью писательницы Ржевской (псевдоним, взятый предусмотрительной Ириной Каган), нет ничего предосудительного для старого и  больного человека, тем более, что сам мемуарист прекрасно владел  русским словом, как я в  этом убедился, послушав его в 1971 году в Менделеевском институте, куда он приезжал на празднование юбилея битвы под Москвой.

Мне посчастливилось видеть и слушать маршала, говорившего с кафедры Большого актового зала. Розовощёкий, бодрый и по-военному  сдержанно весёлый. С ним была  его моложавая супруга. Короче говоря, легендарная историческая личность предстала обыкновенным человеком, хотя оставалась очень-очень  важной. (Все помещения института предварительно были тщательно проверены адьютантской службой маршала.)

Так вот, рассказ о самой, пожалуй, драматической  операции второй мировой войны  Г.К.Жуков провёл,  как  опытный профессор лекцию: чётко, ясно и местами образным языком. Поразил не только тот факт, что он практически не заглядывал в пресловутую «бумажку», но и его необычная в те времена раскованность. Он охотно отвечал на записки из зала, в том числе и на «не наши вопросы», как например, «была ли военная необходимость в удержании Ленинграда, потребовавшем невиданных в истории человечества жертв мирных горожан?».  

Маршал никого не боялся! А вот при написании мемуаров вынужден был считаться с «указивками» из Главпура Минобороны, — иначе не напечатают. Вряд ли Гутенберг, создавший первый станок для книгопечатания, предполагал, что в состав принадлежностей  к  нему  может  входить цензурный скребок.

Так  ведь  это  было  в  ХV веке  и  не  в  России!

А в ХХ веке и в России всякое  бывало, особенно с  мемуарами больших людей.   В свой 90-летний юбилей  Семен Михайлович Будённый был нездоров, поэтому Центральное телевидение ограничилось показом встречи с его ординарцем и супругой. Она-то и сообщила,  что вышла из печати книга воспоминаний Семена Михайловича, и сказала, что «её  ему уже прочитали, и она ему очень понравилась».

Злые языки , ухватившись за эту речевую оплошность, иронизировали, что книгу, мол, Будённый  написал не сам, потому как не мог он писать. Я же твердо держался обратного и вот почему.

 

С.М.Буденный читает свои мемуары

Рис. Ю.Мурзина

 

В 1978 году  был я на родине С.М.Будённого в Воронежской области и посетил  Музей боевой славы  города Семилуки. Здесь в гражданскую войну однажды  у Семена Михайловича сильно разболелся зуб, но местная знахарка бабка Агриппина за одну ночь заговорила  боль, и Будённый  смог наутро снова помчаться в бой с беляками.  В музее этому историческому событию был посвящён стенд, на котором рядом с биографией и портретом  народной целительницы лежала книга, подаренная С.М.Будённым музею. Все шесть строк дарственной надписи были написаны чернилами со школьным старанием  и с правильным нажимом пера. Поразило, что каждое слово автографа было написано с большой буквы.  Ну, можно ли после этого говорить, что маршал не мог писать?        

И всё же, кроме шуток, следует иметь в виду, что рука Будённого была не для пера, а для  шашки, которой рубил он головы врагов. Не зря же три георгиевских креста, полученных  на службе царю-батюшке, были покрыты ещё и тремя же золотыми звёздами Героя  в  годы  службы  советской  власти!  

А книги пусть пишут те, кто воевать не умеет!

О том, что Семён Михайлович был выдающимся полководцем во время гражданской войны, хорошо известно из  курсов истории, песен и кинофильмов, а вот о его  военной мудрости в суровое мирное время я узнал из рассказа замминистра иностранных дел тов. Капицы, выступавшего в Менделеевском институте с  лекцией «О международном положении».

Когда басмачи стали угрожать целостности Советской страны, в Туркмению был направлен С.М.Будённый с «ограниченным контингентом» кавалеристов. Местные руководители представили положение отчаянным, прямо-таки безнадёжным. В самом деле, ночью конные  отряды басмачей громят советские органы, убивают  коммунистов и комсомольцев, бесчинствуют, а днём как благопристойные декхане трудятся на пригородных полях.

Неуловимые! Но только не для Семёна Михайловича! – он приказал собрать всех мужчин ранним утром на рыночной площади Ашхабада, поставить лицом к глиняному забору и заставить спустить штаны. Тех, у кого задница была красной от ночной скачки, тут же расстреливали. Басмаческое движение прекратилось в одночасье.

А в наше время маршал авиации Дейнекин разбомбил Грозный, получил звание Героя России, а ...   Правильно говорят, есть маршалы,  и есть  маршалы!

Однако,  не слишком ли  увлёкся  воспоминаниями, не слишком ли разболтался? Кстати, ещё одна «творческая тайна». Поскольку вся эпистола носит явно оправдательный характер, к ней был задуман отдельный эпиграф, а именно «Отвергнутые страсти и уязвлённое честолюбие болтливы» (О. Бальзак). Эта  фраза взята из  рассказа, название которого я за давностью прочтения   забыл, — и  пришлось  отправить О.Бальзака в запас. А ведь было за что зацепиться в моем «ручейке сознания»! Бальзак-то венчался в Бердичеве, как об этом ироничными словами А.П.Чехова напоминают артисты со всех драматических сцен мира. И вовсе не следовало иронизировать, потому что Бердичев — вполне литературный город: там  родился крупный английский писатель поляк Джозеф Конрад (Ю.Коженёвский), по мнению «Британской энциклопедии», один из десяти лучших в мировой литературе. Там же родился и жил  писатель Василий Гроссман, первым правдиво описавший нашу советскую «жизнь и судьбу», и, наконец, там же жил неграмотный «мужеский партной» Бенцион  со своими десятью детьми, в том числе моим папой.

А теперь,  когда  вы  уже кое-что обо мне узнали, — всё-таки мемуары, — можно завершить поиск жанра, тем более, что зовут к  ужину. «Кушать подано!» (З а н а в е с).

 Извините  за  Ваше  внимание,

 Л.Бипов

 

P.S. Как говорят на телевидении: «Оставайтесь с нами!».  Следующая эпистола будет «С Хлестаковым на дружеской ноге» с подходящим к ней эпиграфом  из «Пародий» А.Архангельского. В отличие от Чехова, Александр Архангельский не был классиком беллетристики, но определённо служил образцом для всех советских литературных пародистов, а лично мне удалось посидеть с его вдовой Фирой в доме журналиста Петра Евсеевича Карпиловского  за  праздничным столом,  хотя  и  на  разных  концах.

 








<< Назад | Прочтено: 316 | Автор: Бипов Л. |



Комментарии (0)
  • Редакция не несет ответственности за содержание блогов и за используемые в блогах картинки и фотографии.
    Мнение редакции не всегда совпадает с мнением автора.


    Оставить комментарий могут только зарегистрированные пользователи портала.

    Войти >>

Удалить комментарий?


Внимание: Все ответы на этот комментарий, будут также удалены!

Авторы