RC

Прошлое - родина души человека (Генрих Гейне)

Логин

Пароль или логин неверны

Введите ваш E-Mail, который вы задавали при регистрации, и мы вышлем вам новый пароль.



 При помощи аккаунта в соцсетях


Темы


Воспоминания

 

Г. Дубовой

 

ЯНЯ

повесть

Маленькая молдавская деревенька не отличалась от сотен таких же деревень, разбросанных по всей Бессарабии, когда она входила в состав Румынии. В этой деревне, раскинувшейся среди пышных виноградников и цветущих садов, дружно уживались молдаване, украинцы, румыны, евреи, цыгане. Каждый занималcя своим делом, жил своей семьёй и исповедовал свою  религию.            

Яня был последним, восьмым ребёнком в большой трудолюбивой семье.  Старшие дети в семье уже были женаты и замужем, остальные жили с родителями, а Яня был любимцем всех. Семья вела чуть ли не натуральное хозяйство, что позволяло ей платить всевозможные налоги, согласно законам Румынии, и жить среди односельчан, не выделяясь ни богатством, ни бедностью. Главой семьи был отец, который имел специальность портного и высоко для тех мест держал свою марку. У него заказывали костюмы жители самого Леова, ставшего районным центром после присоединения Бессарабии к Советскому Союзу. Семья арендовала немного земли под виноградники, сад, а также немного пахотной земли для выращивания кормов скоту и небольшого количества овощей для себя. Одна лошадка, две коровы, немного овец и птицы. Всё это давало подспорье для безбедного существования семьи. Старый Илько, отец Яни, в деревне был единственным  грамотным человеком, он окончил приходскую школу при синагоге в Леово и умел не только писать и читать, но и умел читать тору и проводил встречу субботы с односельчанами-евреями. Сам сельский староста частенько обращался за советами к Илько. Во время проведения  молитвы встречи субботы мать Яни занимала соответственное место. Не удалось старому Илько дать образование своим старшим детям, но идея дать образование своему младшенькому овладела им со дня рождения Яни. Когда пришло время, Яня пошёл со всеми сельскими сверстниками в церковно-приходскую школу, а затем продолжал учиться в леовской школе, куда приходилось идти не один километр.

В июне 1940 года советские войска вошли в Бессарабию, которая в 1918 году была отобрана у слабой послевоенной России. При первой возможности Илько связался со своими родственниками в Одессе, с которыми не виделся с восемнадцатого года. Осуществляя свою мечту дать Яне высшее образование, он договорился c родственниками, что они возьмут его к себе в Одессу и помогут ему получить образование. Так Яня начал учёбу в городе, где были опытные преподаватели, где были институты и университет.

 

 

Одесская украинская школа №17, в которой мы занимались до войны



К радости старого Илько, мальчик занимался с охотой и проявлял способности к учёбе. Он был старше своих соучеников, но это его не смущало. Он очень скоро освоился в городской жизни. Теперь он был не Яня, а Яков, он с усердием боролся со своим еврейским акцентом, ликвидировать который  так и не смог. Много читал, очень быстро и с охотой начал вести общественную работу, вступил в комсомол, как только стало возможно. Много усилий прилагал, чтобы закалить себя физически, был активистом «Осоавиахима», и скоро на его груди появились значки ГТО второй, а затем и первой степени. Сдав удачно экзамены,  в сорок первом году он перешёл в десятый класс и собирался навестить родителей. В письмах отец писал, что живут они сейчас по-другому, что лошадь у них отобрали, в хозяйстве оставили одну корову, «приедешь — сам увидишь». Прошло пять дней, и началась война.

 

 


Одесса. Ярмарочная площадь

дом №174 (до войны), где мы

встретили первый день войны.



Пускаться в дорогу к линии фронта было бессмысленно. Яков решил дождаться окончания войны, а затем побывать дома. Но эта война оказалась не такой, какие были ещё тогда, когда он жил в Бессарабии. Бои велись от Молдавии до Заполярья. На многих улицах стояли автомашины, на которых помещали столы, покрытые кумачом, и записывали людей, решивших добровольно идти на фронт.

 

 

 

Место на Ярмарочной площади, где стоял автомобиль в первые часы войны, и   жители города записывались добровольцами на фронт

 

 

 

 




Спортивный комплекс завода ЗОР на Пересыпи, где в 9 часов утра первого дня войны установили зенитную батарею с прожектором и звукоуловителем.

Снимок сделан в 2005 году.


Семнадцатилетних юношей не брали на фронт, но очень скоро для них нашлась работа. Командование, которое вело подготовку к защите Одессы, разработало систему борьбы с диверсантами и шпионами. Военкоматы и горком комсомола мобилизовали комсомольцев города, которые по году рождения не подлежали призыву. Из юношей создавались спецотряды, которые под руководством военных выходили на патрулирование в районы, куда потенциально могли сбрасывать диверсантов противника, действовавших ночью, наводя вражескую авиацию на противовоздушные батареи, промышленные объекты города. В одну из групп призван был Яков. В первый же день после сообщения о начале войны он попытался связаться по телефону с родителями, но ему ответили, что связи нет. Когда противник подошёл к городу и началась осада Одессы, комсомольские отряды перешли на казарменное положение и функции их возросли. Когда противник основные свои силы бросил на Крым, Комитет обороны и командование приняли решение о переброске войск, защищающих Одессу, в Крым. Из комсомольских групп начали формировать партизанские отряды. Где-то был арсенал оружия, боеприпасы. Комсомольцам объяснили, что они должны находиться дома, их будут вовлекать в работу по мере надобности. Группы сформировали так, что каждый знал только двух-трёх человек. Предъявительские документы отобрали и выдали новые с определёнными легендами. Отряды действовали до отхода последнего парохода на Крым, увозящего солдат и технику. 16 октября все участники борьбы с диверсантами были отпущены по домам.

Когда Яков пришёл домой, соседка отдала ему ключ от его квартиры, сказав, что его родственники эвакуировались. Дома родственница, хозяйка квартиры, оставила записку, в которой указывала, в каком месте лежат те или иные продукты, и требовала, чтобы Яня хорошо закрывал на ключ двери. Если будет уходить надолго, чтобы ключ оставлял у соседки: на случай, если они приедут, «чтобы не сидеть им на улице, как босякам». В доме действительно были продукты, немного жира, крупы, муки. Однако вопрос пропитания оставался открытым, нужно было искать какую-то работу, чтобы попытаться купить обувь и что-то тёплое, куртку или пальто. Отдохнув немного в комнате, Яков вышел во двор. Дом затих, как будто во всех квартирах одновременно хоронили как минимум по одному покойнику. На улице также была тишина, не гремели зенитки, не вели канонаду на рейде корабли, не слышно было разрывов снарядов полевой артиллерии. Зловещее затишье повисло над городом. Пока город не был занят противником, Яков решил пойти в Дофиновку и найти дом-явку. Домой пришёл уже ночью. Сон не мог победить раздумье, где сейчас родители. Ведь Леовский район находился на самой границе с Румынией. Он был оккупирован в первые минуты войны. Жители двора знали, что Яков находился в отряде борьбы с диверсантами. Может найтись кто-то из соседей, который позарится на квартиру и приведёт полицаев. Об этом уже слухи из оккупированной территории просачивались. Яков вспомнил историю названия переулка имени «Четырёх повешенных». По доносу сексота деникинцы пришли арестовывать пятерых коммунистов из соседнего двора. Четырёх взяли, а пятый ночевал на чердаке. Услыхав шум, он вылез через слуховое окно на крышу и по крышам домов убежал.

Рано утром Яков вышел во двор, когда жильцы ещё спали, зашёл на чёрный двор и забил несколько железнодорожных костылей в стенку дворового туалета. По ним легко можно было взобраться на крышу туалета. Здесь он положил небольшую лесенку, которой пользовались дворовые электрик и водопроводчик. По этой лесенке можно было с крыши туалета взобраться на чердак.   «Здесь будет безопасней. Несколько дней здесь побуду, а там уйду в отряд. Иначе зачем меня здесь оставили!», — подумал он.  В противоположной стене он забил ещё несколько костылей. Теперь незаметно можно было перебраться в соседний двор, в котором была калитка с выходом на берег моря. На берегу можно было спрятаться под любой шаландой.  

Подходила осень. Осеннее тяжёлое солнце уже довольно высоко поднялось,  когда Яков закончил обустраивать свою конспиративную квартиру. Он успел ещё затащить и подвесить на стропилину ящичек с куском солёного сала, буханкой хлеба и бутылкой воды. Взял пару дядиных свитеров из шкафа. Второй день был распланирован так, чтобы найти дом второй явки, которая находилась в противоположной стороне города, в Люстдорфе. Домой возвратился так же поздно. Дом нашёл, но не заходил, прошёл мимо. В разговоре со случайными людьми он отметил, что всех удивляло, почему же оккупанты не входят в город.

На третий день они появились...

 

2. МАРИЙКА


Шёл тяжёлый 1918 год. Весь в ранах, на добротной телеге, запряженной парой вороных, возвращался с фронта домой на Дон казак. Отлежавшись в госпитале, подлечив немного раны, полученные в мировой войне, он сидел на телеге, облокотившись на небольшой узелок с одеждой. На телеге ещё лежал однолемешный плуг, борона. Проезжая мимо какого-то хутора, казак заехал напоить лошадей. У криницы он увидел красивую украинскую девушку, которая своей красотой покорила его сердце. Так донской казак с хутора больше и не уезжал. Остановился в доме одного бедного крестьянина, пообещав весной распахать ему немного земельки, которая уже давно ждала сильных мужских рук. Николай, так звали казака, был далёк от политики. Он не мог разобраться, зачем брат на брата поднял руку, почему казаки должны убивать рабочих, у которых нет ни куска хлеба, чтобы накормить семью. А ведь этот рабочий своими руками делает плуг, борону для обработки земли. Это побудило Николая больше в казачество не возвращаться и осесть на Украине. Хозяйских мужских рук в селе не хватало, много погибло на войне, многие осели после войны в городах на заводах. Хуторяне с охотой приняли Николая, выделив ему надел земли. Осенью этого же года он послал сватов в дом старого сельского кузнеца. Отказа не было. Такими женихами грех разбрасываться, да и дома у кузнеца Степана ждали уже сватов, так как Ефросинья, дочь кузнеца, уже не один раз встречалась с Николаем. Утром Николай встретил Ефросинью и предупредил её, что придут сваты.

Всё прошло в лучших традициях сватовства. Николай частенько заходил в кузнецу к будущему свёкру и помогал ему в работе. Степан передавал ему методы и навыки кузнечно-слесарного дела. Николай отлично впитывал, как живительный сок, науку кузнечного ремесла и начал сам в свободное время выполнять менее сложные заказы, подковывать лошадей. После свадьбы  Степан выделил новобрачным комнату в своём доме. Николай согласился на предложение с тем условием, что к следующей осени он переедет в свой дом, под который уже был выделен участок. А дальше, как грибы в дождливую осень, пошли дети. Первые два погодка родились мальчишки, казаки, как называл их Николай. Третьим ребёнком была дочь Марийка. Свой норов она показала в раннем детстве. Родители в отношении её говорили, что ей следовало родиться мужиком. Её хватало везде — и на хорошие дела, и на проказы. Она чувствовала любовь со стороны родителей и со стороны братьев. Русская поговорка гласит: „ Не родись красивой, а родись счастливой". Что касается Марийки, то Бог не обделил её ни красотой, ни счастьем. Целыми днями семья трудилась по хозяйству, которое росло пропорционально затраченному труду. Когда работали в поле, трудилась вся семья по своим возможностям и способностям. Дети с малого возраста приучались к труду. Они собирали утерянные при вязке снопов колосья, подносили питьевую воду жнецам. Когда закончилась полевая страда, Николай с односельчанами закончили строительство  подворья, которое он строил не на хуторе, а в селе. Он помогал односельчанам на полевых работах, ему земляки и хуторяне помогали строить. Когда умер свёкор, кузнец Степан, Николай переехал в село  и поселился в своём доме. Кузница перешла в собственность одному из сыновей Степана. Однако односельчане продолжали просить Николая выполнять некоторые работы. Несмотря на то, что продразвёрстка забирала основную часть урожая, семья жила нормальной жизнью. Постепенно дети начали ходить в школу. К 1929 году продразвёрстку власти заменили продналогом. Крестьяне начали осваивать новые земли и производить больше продукции. Государство соответственно увеличивало продналог, не оказывая помощи крестьянам оборудованием и техникой. Многие крестьяне не выдерживали соревнования с государством и уходили из деревни. Тогда государство, руководимое компартией, решило организовать крестьянские коллективные хозяйства, колхозы. Для осуществления этого плана были направлены в деревню коммунисты с заводов. В деревнях среди бедных крестьян были организованы комитеты бедноты, комбеды. В основном они состояли из людей, которые в 1914 году ушли на войну и теперь возвратились в обнищавшие свои сёла. Отвыкшие за пятнадцать лет от сельского труда, они так и не могли встать на ноги. Эти крестьяне, как и прибывшие в село рабочие, не имели навыков и знаний ведения сельского хозяйства. Колхозы в восторг крестьян не привели. Собрав в одно место индивидуальный скот и, в частности, немного отощавших лошадей, не имея кормов для скота и инвентаря для обработки земли, колхозы не могли существовать. Тогда государство обвинило зажиточных крестьян, не являющихся членами колхоза, во всех своих бедах и провело акцию раскулачивания зажиточных крестьян, то есть экспроприацию всего имущества зажиточных крестьян, среди которых были и середняки. Крестьяне начали защищать свои дома. Тогда государство объявило их врагами народа и начались поголовные аресты, ссылки, расстрелы.

Беда пришла и в дом Николая, хоть он и не выступал с оружием против государственных грабителей. Он выступал на собраниях с протестами, обвиняя власти в грабеже. Приехали вооружённые люди и члены комбеда, арестовали Николая и повезли на станцию в Березовку. Ефросинья собрала одежду детям, немного продуктов и отправила их на хутор к своим братьям, которых не трогали, так как в деревне кроме них кузнецов не было. После этого Ефросинья пошла следом за мужем в ссылку. Так трое детей в один день осиротели. В доме всё описали и в очень короткий промежуток времени в нём устроили правление колхоза „Путь Ильича".

Дети ушли на хутор, во флигель дома у кузницы, где начинал жизнь со своей женой искалеченный мировой войной донской казак Николай Жолобов. Они ни на день не пропустили школьные занятия и, как многие сельские дети, с первого же дня жизни на хуторе начали помогать своему дяде в работе. На хуторе был большой коровник, который был построен ещё при помещике, бывшем хозяине земли. В настоящее время в нём находилась колхозная молочная ферма. Марийка с тётей в свободное от занятий время ходила на молочную ферму и посильно помогала ей в работе, перенимая опыт у опытных доярок. Взрослые удивлялись способности девчонки и её усердию в работе. Закончив седьмой класс, девушка была принята в колхоз и очень скоро стала бригадиром доярок. Она не останавливалась на организации правильного доения, хотя привезла из села книги по животноводству и ими руководствовалась в работе. Ей казалось, что этого мало, она начала требовать от председателя те корма, которые могли повысить надои. Колхозники увидели её рвение к работе выдвинули её в правление колхоза. В правлении колхоза, где были в основном безграмотные члены комбедов, она выделялась стремлением внедрять новые методы, рационы для животных, которые были направлены на повышение продуктивности скота. Ей было мало того, что она работала с крупным рогатым скотом, она настаивала на развитии овцеводства, которое можно бы было пасти на холмах, не пригодных для пашни, она предложила закладывать силос для кормления скота зимой. Мало того, что она предлагала на правлении колхоза, она настраивала колхозников поддержать её. Бывшие  члены комбеда, в настоящее время возглавлявшие правление колхоза, увидели в Марийке своего врага. Она уже уличила несколько человек из правления колхоза, которые присосались к казне, при реализации колхозной продукции: они присваивали колхозные деньги. У нее, как члена правления колхоза, был доступ к накладным, по которым отпускались продукты из колхоза для реализации на рынке. Эти накладные регистрировались в отдельной книге регистрации документов и держалась под замком. Когда реализаторы возвращались с рынка, они отчитывались по каждой накладной. Когда Марийка произвела проверку возвращённых накладных, многих накладных не было, деньги от реализации осели в чьём-то кармане. Однажды вечером её встретил один из пожилых членов правления колхоза и предупредил её, чтобы она не шумела, потому что председатель велел на эти деньги купить какие-то материалы

-  А где приходные накладные на эти материалы? — спросила дотошная Марийка.

-  А это уже не твоё дело, за эти материалы отвечает завхоз, — последовал ответ.

 - Правильно, — парировала Марийка, — это дело не моё, это дело прокуратуры.

- Смотри, девка, накличешь на себя беду, — сказал собеседник и скрылся.

Утром, как всегда после утрешней дойки, приходила из МТС автомашина. Работники молочной фермы грузили бидоны с молоком на машину, шофёр подписывал накладную и уезжал. В это утро всё шло по выработанному временем графику. Шофёр Михаил стоял на крыльце конторки фермы и курил, одновременно наблюдая, как Марийка считала бидоны. Один из грузчиков  стоял на машине спиной к Марийке и поправлял бидоны. Когда Марийка подошла в определённое место, грузчик легонько толкнул бидон, который упал из машины на Марийку, свалил её на землю и ударил по ноге. Это всё видел Михаил, который был к Марийке неравнодушен и в данный момент наблюдал больше за девушкой, нежели за её работой. Он подбежал к Марийке, чтобы помочь ей встать, но она стоять не смогла. Михаил взял её на руки, усадил в кабину, закрыл борта машины и уехал в село. По дороге он спросил её:

- За что это он тебя так?

- Что так? — спросила Марийка.

- Не дури, — настойчиво произнёс Михаил, — я всё видел. Он специально на тебя сбросил бидон. Рассказывай!

´Пришлось ему всё рассказать. Сначала подъехали к больнице. Михаил на руках её занёс в приёмный покой. Врач легко определил перелом кости и начал готовить гипс. Пока накладывали гипс, Михаил завёз молоко на завод и помчался опять в больницу. Он подождал, пока врач не разрешил её забрать. На руках вынес её из больницы, уложил костыли на кузов и поехал на хутор. Подъехав к дому, в котором она жила, Михаил помог ей встать на костыли и зайти в комнату.

- Этот факт я так не оставлю, но ты будь осторожной, ты им мешаешь, — тихо сказал Михаил и уехал.

Не выезжая из хутора, он заехал на молочную ферму. Там нашёл виновника происшествия и, отозвав его в сторонку, левой рукой схватил его за рубашку  около горла и тихо скорее прошипел,  нежели сказал:

- Ты, гнида бесштанная, знай, я видел всё! Тебя я не боюсь. Я плевал на тебя и на тех, кто за тобой стоит. Этим делом займётся прокуратура. Я хочу только предупредить тебя, чтобы Марийку ты обходил за две версты. Если с неё по твоей вине упадёт хоть пылинка, гнус ты недодавленный, то я тебя размажу на первой же стене. Понял? А это ты получи за твой подвиг! — Михаил кулаком правой руки нанёс сокрушительный удар грузчику, от которого тот в крови повалился на землю.

Утром следующего дня Марийка на костылях пришла на ферму. Михаил приехал как всегда за молоком, подошёл к ней, справился о здоровьице. Собственно, с этого времени они не расставались. Он её возил в поликлинику, а затем отвозил домой. Частенько заезжал вечерами к ней домой, подружился с её братьями. Когда сняли гипс, он с ней частенько прогуливался к пруду, где они часами просиживали на скамеечке у наклоненных к воде ив. Осенью Михаил пришёл со сватами в дом дяди Марийки и посватался. Ранней весной сыграли свадьбу. Свой дом строить собрались со следующего года.

Михаил своё слово сдержал. Он рассказал о происшествии с бидоном в районе своим друзьям в райземотделе исполкома, те передали в контрольные органы. В колхоз приехала комплексная комиссия, которая раскрыла факты хищения продукции. Прислали нового председателя колхоза, переизбрали правление колхоза. Когда избирали председателя на общем собрании членов колхоза, как положено по уставу, колхозники предложили кандидатуру Марии Жолобовой. Районные власти, которые были организаторами собрания, объявили, что Мария является дочерью кулака, врага народа, поэтому избираться председателем не может. Не довольные таким решением колхозники покинули собрание. Оставшееся меньшинство проголосовало за нового присланного председателя. Однако Мария осталась членом правления колхоза. Новый председатель правления совсем не знал основ организации сельхозработ, но он принял правильную позицию и в работе советовался с Марией.

Наверное, любовь к животным у Марии привилась от отца, донского казака. Она частенько заходила к дяде в кузницу, помогая ему раздувать огонь в горне мехами, подбирать нужный металл для определённых деталей. Иногда  впоследствии могла сделать подкову и прибить ее к копыту лошади. Она переживала, что за годы обобществления лошади старели, молодняка становилось всё меньше и меньше. Молодняк от непородистых лошадей был хилый и болезненный. Мария уговорила нового председателя купить породистого жеребца, чтобы облагородить  приплод.

Люди восхищались новой семьёй, созданной Марией и Михаилом. Члены семьи как бы были дополнением друг к другу. Михаил также иногда захаживал в кузницу и мастерил себе какие-то приспособления или заготовки к болтам и гайкам. Он пересаживался с механизма на механизм и везде работал мастерски. Зима начала 1941 года была снежной, умеренно холодной, все приметы предсказывали хороший урожай. Озимые после таяния снега пошли буйно в рост, яровые посеяны были вовремя. Необходимо было только подготовить хорошо технику, чтобы без потерь собрать урожай — и можно жить безбедно и сыто. Уже было запланировано построить детский сад, клуб с киноустановкой и заказать проект новой школы-десятилетки. А пока вся уборочная техника была выдвинута на рубежи уборки урожая. В эти дни Михаил почти дома не ночевал. Он был закреплён за комбайном „Коммунар" и имел двух заместителей, чтобы обеспечить круглосуточную уборку урожая. Был в МТС комбайн „ Сталинец", но на него посадили другого комбайнера. Этот комбайн был новый, и тянуть его мог только гусеничный трактор, которым могли управлять только два человека, поэтому он был двухсменным. Да, по правде сказать, работать на старом изношенном «Коммунаре», сочли руководители, лучше доверить Михаилу, потому что при небольших неисправностях Михаил сам устранял их, не допуская простоя. Был дан сигнал, и упряжки лобогреек  (косилок) зашли на закосы, то есть косить края полей, чтобы дать возможность комбайну продуктивно работать с первого захода. Страда началась.

 

3.  ОККУПАЦИЯ  ГОРОДА


Яков спал в квартире. Было душно. Предыдущий день так накалил стены каменных домов, мостовую, что несмотря на пассаты, дующие с моря, воздух был горячим. Открытая форточка холодить квартиру не могла. Сон был беспокойным и чутким. Рано утром Яков услыхал крики и лай собак. Он вскочил с кровати, набросил на себя рубашку и выбежал из квартиры. Во дворе никого не было, но на противоположной стороне двора, метров 70 от него у ворот стояли вооружённые люди в чужих мундирах. Яков метнулся в чёрный двор, а затем на чердак дома. С чердака, через дыру в черепичной кровле хорошо были видны ворота и люди около них. Ошибки быть не могло: это были враги. По улице шла военная техника. Слышался лязг танковых гусениц и шум дизельных моторов. У ворот началось движение солдат. Несколько солдат с собаками встали у подъезда, отряд солдат с оружием начали заходить во двор. Подошли гражданские лица, они передали какие-то бумаги, видимо, старшему отряда. Тот подал команду, и группы в два-три человека начали с криком врываться в квартиры еврейских семейств и выгонять жильцов из квартир. Двор превратился в ад. Со всех сторон люди кричали, визжали, молили о помощи, хоть и знали, что ждать её не от кого. Жильцов сгоняли в центр двора. Солдаты с собаками перешли от ворот к центру двора. Собаки с лаем становились на задние лапы, пытаясь освободиться от ошейников и броситься на людей, которые всё тесней и тесней прижимались друг к другу. Яков понимал, что ему здесь оставаться нельзя. Ещё немного — и солдаты подойдут к его квартире, и тогда он не сумеет незаметно покинуть чердак. Он из ящичка взял кусок сала и хлеба, надел на себя дядины свитера и слез на чёрный двор. Оттуда по костылям, забитым ранее, взобрался на парапетную стену соседнего дома.   Здесь тоже слышался плач и взывание о помощи. Он по крыше дошёл до чёрного двора и сошёл вниз, побежал к калитке, которая вела на берег моря. Берег был пуст. Он побежал в сторону бойни, затем по переулкам добрался до моста. Он решил прийти на явочную квартиру в Люстдорф. На улицах было много народу. Город, как ни странно, жил, народ двигался в разные стороны вдоль люстдорфской дороги. Без остановок он дошёл до Люстдорфа. Легко нашёл нужный дом. Увидев во дворе человека, очевидно хозяина, он попросил позвать Андрея. Человек внимательно на него посмотрел и медленно пошёл к нему:

- Слушай, ты, слушай внимательно. Андрея нет и не будет, он уехал. А ты позабудь сюда дорогу. Если я тебя ещё раз здесь увижу, то ты узнаешь, что такое сигуранца. — Человек повернулся и ушёл в дом.

Перекусив в посадке, Яков к вечеру добрался к Крыжановки. Проходя город, он видел, как громадные колонны людей под конвоем солдат с оружием и собаками гнали в направлении товарной станции. Люди шли тихо, слышен лишь был лай собак. В Крыжановке Яков также быстро нашёл нужный дом. Калитка в дом была закрытой. Он дёрнул за ручку звонка. На звон вышел хозяин.

- Позовите, пожалуйста Василия, — обратился Яков к хозяину.

- Слушай, жидовская морда, иди отсюда, да поскорей, если не хочешь со всеми жидами маршировать по улицам, — зловеще ответил хозяин дома.

Яков повернулся и быстро ушёл. Оставаться здесь было опасно. Он вышел на берег моря. Наступил вечер. В город возвращаться было опасно, да и делать там было нечего. Он решил переночевать здесь, а на следующий день ближе подойти к катакомбам Усатово, Нерубайск. Может, на счастье что-нибудь выяснится. Ночью на берегу было уже прохладно. Он был доволен, что надел дядины свитера. Да, они были великоваты на него, но зато он не мёрзнет.

Утром умылся морской водой, растёрся нательной рубашкой, после чего, надев эту рубашку на себя, прикрыл её свитерами. Перекусив, он собрался в путь. Хотелось пить. Вот чего он не захватил... А ведь без воды — «и ни туды, и ни сюды», пришли на память слова весёлой песенки из кинофильма. Около перевёрнутых шаланд он нашёл пустую бутылку от вина, помыл её и положил в плетёную корзинку-авоську, где лежали продукты. По дороге в Усатово у колодца с журавлём он напился воды и взял бутылку в запас. Эти места ему были знакомы, так как здесь они патрулировали. К самим входам в катакомбы он не подходил, но он видел, как у одного входа люди на растворе закладывали вход. Яков понял, что здесь долго ходить было небезопасно, кто-то из местных мог на него обратить внимание. Заводить с кем-то разговор при его акценте и картавости было также опасно. Нужно уходить. Но куда уходить? Конечно, на восток, а точнее — на северо-восток. Уйти подальше от города, где много полиции. А там где-то найти работу у крестьян. Передвигался он в основном в тёмное время, или тогда, когда можно было пристроиться к каким-нибудь возам и с людьми идти вместе. Однако подводы сворачивали в деревни, и Яков уходил в посадки и отсиживался там до темноты. Встала проблема с питанием. Он искал овощные плантации, где, как правило, оставались остатки каких-то овощей — помидор, моркови, свёклы. С каждым днём на плантациях оставалось всё меньше пригодных к еде продуктов, подходили к концу спички. Чем дальше уходил он от моря, тем холодней становились ночи. Попробовал зайти в крайнюю хату в деревне и попросить кусочек хлеба. Однако только он открыл рот, чтобы попросить хлеб, с первых слов определили, что он еврей, и сразу последовало:

- Іди хлопче звітціль, бо у нас дуже лютий староста, і ми ще наберемося лиха. (Иди, парень, отсюда, у нас очень злой староста, и у нас возникнут проблемы).

Правда кусочек хлеба дали, но это был очень опасный эксперимент. Яков повернул на восток и полностью потерял ориентировку, где он находится и сколько времени он в дороге. Пошли дожди. Он прятался в стогах соломы, которой на полях было немного и с каждым днём становилось меньше. Спустя небольшое время начались ночные морозы. Вблизи не было ни одного стога соломы или сена. Одежда стала дубеть. Яков решил идти на восток не останавливаясь, потому, что можно было замёрзнуть. Но силы его покидали, он начал падать на уже подмёрзлую землю. Несколько раз он ловил себя на том, что садился на что-то и ему становилось теплей, но тут же он заставлял себя подыматься и идти. Наконец он увидел какие-то дома и направился к ним. Это была маленькая деревня, а может быть и хутор. К жилым домам подойти он боялся, можно было напороться на старосту. Сил убежать у него уже не было. Недалёко от жилых домов он увидел длинный низкий дом.

Он направился к нему. Когда подошёл поближе, по запаху и конфигурации здания он определил, что это коровник. Яков обошёл его, нашёл в торце дома дверь, но она была закрыта на большой замок. Он, опираясь на стену, пошёл вдоль коровника в надежде, что где-то найдёт открытую дверь, но двери не было, из всех окон выделялось лишь одно с разбитым стеклом. Стремление согреться до того им овладело, что он, не чувствуя своего веса, схватился за низ рамы окна и подтянулся. Тело подалось вверх. Яков перехватился руками за цементный подоконник внутри помещения и втянул себя до пояса в здание. В помещении находились животные, которые испускали какое-то тепло. Почувствовав тепло, он напрягся до предела и втянул в здание вторую половину тела. В этот момент он  упал, и страшная боль охватила его голову. Яков потерял сознание  

 

4. ПРЕРВАВШАЯСЯ СТРАДА


Первые покосы стальных кораблей-комбайнов показали, что ожидание крестьян было не напрасным: небольшие бункера комбайнов, вбирающих в себя обмолоченное зерно, заполнились моментально. Автомашины, отвозящие зерно на гарманы (тока), не успевали освобождать бункера. Был задействован весь конный парк с добротными подводами на перевозку зерна. Были мобилизованы все женщины села и ученики старших классов школ. Такого урожая ещё никогда не было со дня организации колхозов. Техническое несовершенство комбайнов компенсировалось внедрениями  рационализаторских предложений от сельских умельцев. Все работающие на уборке урожая были полны энтузиазма, направленного на успешное проведение уборочной страды. Энтузиазм был настолько велик, что уборочные бригады не обратили внимание на самолёты, которые пролетали на довольно большой высоте и в таком большом количестве.

Известие о начале войны ночные бригады получили от приходящих сменщиков. Однако полностью осознать начало мировой трагедии никто не мог. Были войны на озере Хасан, в Польше, тяжёлая война была с Финляндией, в Румынии, когда СССР вернула себе Бессарабию. Конечно, война — это очень неприятное явление для  народа, когда в основном гибнут простые люди, которые созданы для жизни, для того, чтобы делать добро. Коммунисты- агитаторы призвали товарищей по работе ещё с большей отдачей работать. Это было в первый день войны. На второй день войны в деревню пришёл указ о всеобщей мобилизации, под которую попали почти все мужчины села. Уборочная страда прекратилась. Все амбары пунктов приёма зерна на станциях железных дорог были наполнены зерном, которое вывозить  было не на чем. Паровозный и вагонный парки были полностью заняты военными грузами.

На войну ушёл Михаил, братья Марии, ушло всё правление колхоза. Остались старики и женщины. На войну в МТС мобилизовали все автомашины с шоферами и гусеничные трактора. Старикам механизаторам приказали колёсные трактора и комбайны готовить к большому переходу на северо-восток. Был приказ районных органов готовить скот для эвакуации. В колхозе это мероприятие поручили старикам-коммунистам из бывших членов комбеда.  Когда нужно было это мероприятие реализовать, в районе не оказалось власти. Из районной администрации большинство было призвано в армию, часть разбежалась. Бывшие комбедовцы исчезли. Скот остался на скотном дворе. Деревня как будто вымерла. Остались женщины и дети до семнадцати лет. Оставшись одни, они, как очумелые, сидели в своих домах, не зная с чего начинать что-то делать. Вести, доходившие до села, были неутешительны. Беженцы  из Бессарабии, появившиеся в этих районах, рассказывали страшные вещи. Из членов правления колхоза осталась только Мария. Ей в этот момент было немного легче, у неё не было детей. У некоторых были дети, да ещё нетрудоспособные старики. После того, как Мария проводила за село Михаила, она вернулась домой и сутки не выходила из дома. На следующий день к ней пришли две женщины, зашли в комнату, сели на скамейки без приглашения и смотрели на Марию. Через некоторое время одна из них спросила:

- Бабоньки, что будем делать? Наши кормильцы придут не скоро, да и придут ли, это одному Богу известно. Мы возьмём большой грех на душу, если ещё несколько дней так просидим. Мы потеряем всё, что с таким трудом наживали. Скотина не доена, не поена. Она падёт, нам не жить, а также нашим детям. Мы-то грешны, а они чем виноваты? Мария, не молчи! Мы, старшие, уже были в тяжёлом положении, когда в конце двадцатых годов  наших родителей увозили, и наши женщины оставались одни. Они сумели подняться. Ты, Мария, тогда ещё мала была. Нам нельзя сидеть, нужно       что-то делать. Послушай, как скот орёт.

Мария подняла глаза, посмотрела на односельчанок:

- Что я могу сделать? — тихо спросила она, поднявшись со стула. — Пошлите мальчишку по селу, чтоб прозвонил сбор у конторы. Я буду там. Решать будем сообща.

Она вышла из дома и направилась в контору колхоза. По дороге обдумывала, что будет говорить односельчанам. Когда Мария пришла в село, был слышен звон, зовущий всех  к колхозной конторе. Она зашла в контору. Здесь работало правление колхоза. Этот дом построил её отец, здесь она родилась. Сейчас она стала невольно опять хозяйкой некогда своего дома.

Во двор начали входить женщины, старики, дети, которые за сутки повзрослели, увидев горе родителей. Мария вышла на крыльцо дома и в задумчивости всматривалась в лица земляков, убитых одним  горем. Все стояли и смотрели на неё.

- Дорогие земляки, всех нас постигло одно и то же горе. Ушли наши кормильцы защищать нас, нашу Родину. Много труда они вложили, чтобы добиться счастливой жизни, и когда счастье уже было рядом, несчастье его опередило. Мы знаем, что нам ещё много предстоит перенести, но во что бы то ни стало мы должны сохранить то, что сделано нашими дорогими отцами, мужьями, братьями, близкими нам людьми. Иначе по их возвращении нам прощенья не будет. Я предлагаю: сейчас же назовите семь человек кандидатов в члены правления. После выборов правления прошу пойти на ферму, подоить скот, убрать, накормить скотину. Утром явиться сюда.  Каждый получит наряд на работу. Кто может заменить на постоянной работе своих близких, приступайте к работе.

Выдвижение кандидатур и выборы прошли как никогда организованно и быстро. Все разошлись по работам, правление осталось в конторе. В правление были выбраны шесть женщин и один мужчина. Ранее он работал на конюшне. Его не призвали в армию по инвалидности, он был без одного глаза.

– Так вот, дорогие земляки, нам нужно избрать председателя правления, — сказала Мария, — семь человек руководить не могут. Я на себя возьму молочную ферму, работу эту я знаю. Конюшню предлагаю поручить Михею — он там работал. На полеводческих работах должно быть не менее трёх человек: один счетовод-бухгалтер, один заместитель председателя. Всё может случиться. На фронте очень тяжело, но там наши отцы, братья. Их нужно кормить. Не исключено, что оккупанты будут здесь. На этот случай нам нужно быть тоже подготовленными. Срочно нужно собрать все подводы, застелить их брезентом, мешками и перевезти из гарманов (токов) намолоченное зерно в амбар, но не всё, да всё и не поместится. Большую часть нужно будет разместить по домам в сухих сараях, в мешках на чердаках, где кто может и сколько может. Из амбара зерно могут забрать оккупанты, а припрятанное зерно останется. Кукурузу нужно будет собрать вручную. Сейчас нужно начать косить кукурузу и заготавливать на корм коровам. Нужно отбраковать нетелей, если понадобится — армии отдадим. Это моё предложение. Теперь выберем председателя правления.                                      

- Мария, ты всё правильно сказала. Я предлагаю тебя выбрать председателем — предложил Михей, — у тебе есть все данные, чтобы остаться руководить хозяйством, а вернее — людьми. Ты беспартийная, родителей твоих расстреляли коммунисты. Думаю, что оккупанты тебя и оставят.

Проголосовали. Мария стала председателем правления. Ответственность за молочную ферму возложили на её заместителя. Молоко подводами отправляли на завод в район. Большое количество молока пропускали на ферме через сепаратор. Из полученных сливок получали сметану. В погребе недалёко от фермы в бочке сбивали вручную масло, его складировали в погребных отсеках, которые крестьяне называли почему-то «минами». Это были самые холодные места в погребе. Хозяйственная машина заработала. Когда фронт приблизился, фронтовые интенданты приезжали в колхоз и брали зерно, мясо, масло. Выписывались накладные, которые заверялись интендантами соответственными печатями, после чего гости уезжали с продуктами, накладные прятались в тайник. Что с ними делать — никто не знал.

Фронт с каждым днём приближался. Беженцы проходили через село не останавливаясь на отдых. Канонада слышалась со всех сторон села и хутора, но ни войск, ни бомбёжки не было. Звуки канонады то усиливались, то как-то ослабевали, как будто удалялись. Со временем беженцев не стало, канонада слышалась лишь по ночам, а в скором времени вовсе затихла. В село приехала автомашина, в которой было несколько военных и гражданских лиц. Это была румынская администрация. Они никого не искали, а сразу направились в контору колхоза. Районные организации райком партии и райисполком были закрыты. В больнице было несколько врачей, и в стационаре лежало несколько больных после операции. Машина подъехала к конторе. Шофёр-румын остался в машине. Двое военных и двое гражданских лиц вышли из машины и направились в контору. В конторе была Мария и её заместитель.

-  Мы новая администрация этого района, — сказал офицер по-румынски.

- Я не понимаю румынского языка, — сказала Мария и вышла из-за стола председателя. Из последующих слов, сказанных  половину по-русски, половину по-румынски, Мария поняла, что офицер спросил, есть ли в деревне люди, знающие молдавский язык.

- Да, есть, — поняв его, ответила Мария.

- Позовите его сюда, — приказал офицер.

Мария сказала заместителю, чтоб позвали Груссул. Когда та вышла из помещения, офицер вынул из сумки какую-то бумагу, посмотрел в неё и обратился к Марии.

- Ты Мария Жолобова? — спросил офицер, указывая на неё пальцем.

- Да, я Мария Жолобова, — ответила она.

Больше он ничего не говорил, так как знал, что она не понимает румынского языка.

Пришла Груссул, женщина в летах. Зашла она с достоинством и без боязни.

- Ты разговариваешь по молдавски? — спросил офицер.

- И по-румынски, — ответила женщина.

- Это хорошо, — сказал офицер

Далее он потребовал, чтоб сняли портрет Сталина, а повесили портреты Гитлера и Антонеску. Он сказал, что господин Фореску является хозяином этого района Транстристрии, и все его указания он будем давать Марие Жолобовой. Рейх доверяет Жолобовой, так как она пострадала от коммунистов, которые убили её отца. «А сейчас соберите сбор односельчан, я оглашу приказ новой администрации».

Когда народ собрался, офицер представил нового управителя района и огласил приказ новой администрации. Многие пункты заканчивались словами  «расстрел на месте». За кражу продуктов — наказание от битья палками до тюрьмы. За помощь партизанам — расстрел на месте. За неуплату налогов, вернее, за несдачу указанного количества продукции сельского хозяйства — тюрьма. После сходки народ был отпущен. Фореску сказал Марие, что сюда в село будет приезжать надсмотрщик, который организует здесь и из окрестных сёл сбор продуктов. На этом закончилось знакомство с новой администрацией. Гости сели в автомобиль и уехали. Крестьяне ушли в разные стороны — кто на работу, кто домой. Все понимали, что с этими людьми играть нельзя, забьют до смерти. Надеяться, что кто-то поможет, было невозможно.

Потекли дни повседневной напряжённой работы. Раньше работали и было неведомо на кого, ясно было одно: что бы они ни припасли, у них заберут. Последним решением колхоза было лучший скот раздать колхозникам со строгим учётом под расписку, кто сколько взял коров. Вся операция перемещения скота проходила поздно ночью. То же происходило с кормами для скотины. Эту операцию провели до приезда гостей. Приехал надсмотрщик на хорошей бричке, запряжённой хорошими жеребцами. Он принес разнарядку, в которой указывалось какую продукцию, когда должно поставлять хозяйство. Конечно, оно было непосильно к выполнению в данный момент, но Мария обещала надсмотрщику, что они отдадут всё со временем. Она попросила надсмотрщика, если он может, помочь ей достать ещё одну лобогрейку, чтобы до снега собрать кукурузу для корма коров, и пообещала лично его отблагодарить. Как ни странно, но надсмотрщик обещал помочь. От крестьян, которые взяли колхозный скот, Мария велела часть молока сдавать на ферму. Из фермы это молоко сливалось в колхозный погреб, где стоял приобретённый колхозом сепаратор. По прежней технологии там изготовляли масло. Обезжиренную жидкость спаивали телятам. Ежедневно на хутор приезжали подводы надсмотрщика и забирали молоко согласно обязательных поставок, в деревню приезжали время от времени телеги за продукцией колхоза. Так текли день за днём.

В один из дней в контору пришёл конюх Михей, дождался, пока Мария освободится, сел около неё, закрутил цигарку. Закурил.

Мария знала, что Михей очень занят на работе. Коль скоро он пришёл — значит, что-то он должен сказать ей наедине.

- Плохие вести я принёс, Мария, — сказал он, устремив на неё свой единственный глаз.

- Что-то плохое узнал о Михаиле? — с тревогой спросила она. — Не тяни, говори!

– Нет, о Михаиле я ничего не слыхал. Видел человека, который рассказал, что в Одессе уже оккупанты, что в первые дни входа в город, они сожгли в пороховых складах несколько тысяч человек, в основном евреев, постреляли и повесили около пяти тысяч человек. Да, страшные дела творятся. Он ещё рассказал, что там были оставлены партизаны. — он глубоко затянулся, выпустил дым и, глядя на Марию продолжил: — Так там нашлась какая-то подлюка и выдала командира и штаб командования отрядом. Отряд ушёл из Одессы на север в леса, оставив базы продовольствия и боеприпасов. Отряд в беде. Этот человек из отряда. Вот это я тебе хотел рассказать. Ох! Беда, беда... — Он затушил цигарку о подмётку сапога и поднялся.

– Будешь свободной — зайди на конюшню, посмотришь двух новых гучиков (жеребят). Вчера кобылка ожеребилась. Красавцы жеребята, сразу двое.    Михей ушёл. Мария задумалась. Ведь не поэтому приходил конюх, чтобы рассказать об Одессе, которую враги долго не могли завоевать, да не о жертвах мирного населения, которое страдает от любой войны. А всё-таки зачем же он приходил? Да, он ещё говорил о предательстве в партизанском отряде. А откуда он это узнал? Ему сказал какой-то человек. Какой? А не провокатор ли это? От врага можно всего ожидать...

Она вышла на улицу. Было довольно холодно. Ветер гнал по небу чёрные зловещие тучи. Казалось, что вот-вот пойдёт снег. Она пошла по направлению к конюшне. Обошла конюшню вокруг. В нескольких окнах не хватало стёкол. Со стеклом в колхозе была напряжёнка, но осенью всегда они выбивали фонды на стекло, и к холодам животноводческие помещения были остеклены. Сейчас не было у кого выбивать фонды, да и стекла на весь колхоз было несколько листов, неприкосновенный запас. Зашла в конюшню, где в отсеках стояли лошади. Да, не успели они создать конюшню с породистыми лошадьми, а все хорошие лошади сейчас были мобилизованы на войну. В колхозе осталось меньше трети лошадей, которых выбраковали. Нужно их немного подкормить, чтобы весной вспахать и отсеяться. Подошёл Михей.

-  Запряги в двуколку, подъедем на молочную ферму, — велела Мария.

Когда подъехали к ферме, она велела Михею привязать лошадь в упряжке и идти с ней.

-  Сними размеры окон с разбитыми стёклами и нарежь тонкой доски по размеру и забей окна. Не ровен час, может пойти снег, и остудим коровник.

То же сделай у себе в конюшне, там тоже нет стёкол. Возьми молодых ребят в помощь, пусть учатся вести хозяйство, им придётся после нас работать. А сейчас поедем на гарман.

Михей развернул двуколку и рысью погнал лошадь.

- Так расскажи подробней, кто тебе рассказал об Одессе, о предательстве у партизан? — в упор спросила Мария.

-  Я его не знаю, но слежу за ним уже около недели. Он то появлялся, то уходил. Подошёл он первый ко мне. Сказал, что он... из Одессы. Семья его голодает. Не могу ли я ему помочь немного харчами. Платить у него нечем, но сказал, что в нужный момент семья может крестьянам помочь. Он не сказал чем, и что это за нужный момент.

-  А если это провокатор? — спросила Мария.                                                              

-  Не знаю, не знаю, но не похоже. — ответил Михей. — Я только в одном точно уверен, что тебе с ним встречаться нельзя. Если это провокатор — меня возьмут. Я выдержу. Если возьмут тебя, то через день от нашего села останутся одни угли и стены. Надо проверить.

-  Как?

- К примеру, я назначу место встречи. Возьму несколько буханок хлеба, пару килограммов сала, килограмм десять пшеницы и на двуколке вывезу это ему. Передам, а сам уеду так, чтобы он меня не видел, а я его видел. Тогда я сумею определить, куда он поедет, и подождём, что будет. Эти дни ты со мной не должна встречаться.

Они приехали на гарман. Там под брезентом лежало ещё не вывезенное зерно.

- Завтра до вечера нужно всё зерно вывезти. Утром тебе скажут, куда вывезти.

Когда на обратном пути они подъехали к деревне, Мария сошла с двуколки и зашла в хату своей заместительницы. Михея отправила домой. Отсюда вечером она ушла к себе домой, на хутор. Она уже подходила к  дому, когда пошёл мелкий холодный густой дождь с усилившимся холодным ветром. Мария зашла в хату, зажгла лампу, затопила печь, развесила мокрую одежду вокруг печи: ведь завтра в этой одежде нужно работать. Она ходила по маленькой комнате и раздумывала о происходящем. Большая тень от лампы бегала по стенам в разных направлениях, как будто сочувствовала ей. Со стены на неё смотрел портрет Михаила, задумчиво передвигая зрачки глаз, наблюдая за ней. Она вступала в большую и, может быть, в кровавую игру, где её шансы на выживание были очень малы. Но что она могла  делать? Может быть, её Михаил где-то в лесу, под дождём, холодный, голодный тоже мечтает о куске хлеба! Всё может быть. Лишь бы он был жив...

Печь наполнила комнату сухим теплом, которое со временем, когда стала сохнуть одежда, превратилось в мягкое влажное тепло, ласково обхватившее тело, изгоняя холодную дрожь. Глаза стали тяжёлыми, потянуло на сон. Однако сразу заснуть не удалось. В памяти, как на экране кино, прокручивались события прошедшего дня.

                                           

5.  НЕПРЕДВИДЕННОЕ СОБЫТИЕ   

                                                             

Громкий стук в окно комнаты с наружной стороны заставил Марию спрыгнуть с кровати и подбежать к окну. За окном послышался голос молодой звеньевой молочной фермы. На улице было ещё темно:

- Мария, открой дверь, — несколько раз повторила звеньевая.

- Что случилось? Что ты дрожишь? — допытывалась Мария.

- Там... там в стойле лежит мертвец, — не могла унять дрожь звеньевая.

- Какой мертвец, как он туда попал, кто последний уходил из коровника, почему не закрыли дверь? — уже с волнением засыпала вопросами звеньевую Мария.

Мария быстро оделась, и обе женщины побежали в коровник.

В тамбуре служебного входа в коровник стоял зажжённый фонарь „Летучая мышь". Весь скот уже был на ногах, ожидая кормов и дойки. Подошли к яслям, где лежал человек. Одна нога его свисала с яслей. Он лежал лицом вниз, не подавая никаких признаков жизни. Звеньевая отвязала корову и отвела её на пустующее место в коровнике. Женщины опустили вторую ногу лежащего и повернули его лицом кверху. Когда его поворачивали, он тихо простонал. Место, где была голова раненого, было залито кровью. Лица видно не было, было сплошное залитое кровью пятно. Женщины перетащили раненого из загона на  прохода.

- Думка, — сказала Мария звеньевой, — давай перетащим его ко мне, пока не пришли доярки. О человеке забудь, ты его не видела. Поняла?

-  Да. А кто это такой?

- Не знаю. Я сказала: забудь о нём и никому не рассказывай. Бери его под руки и потащили.!

Они вытащили его на улицу и пошли к дому Марии. Когда звеньевая ушла, Мария зажгла лампу и ещё раз осмотрела лежащего. Это был совсем молодой парень. Он был живой, но без сознания. Когда они его тащили, Мария обратила внимание, что он не естественно был лёгок. Она взяла полотенце, ведро тёплой воды, которое стояло в печи, и начала легко смывать кровь с лица. Вместо одного глаза зияла кровоточащая дыра. Сделав из широкого бинта и ваты тампон,  наложила повязку, как её учили в санитарном кружке школы. При перевязывании парень опять застонал.

- Ну, потерпи, милый, немного, — скорее для себе, нежели для раненого сказала Мария.

Немного подумав, она пошла в комнату, вынула из шкафа бельё и костюм Михаила и аккуратно всё сложила на стул. Вышла в сени, где лежал раненый, и начала его раздевать. Большую часть рваной  одежды она ножницами разрезала и сдирала с него. Одежда была завшивлена. Когда она его раздела, ей нетрудно было определить, что это был еврейский мальчик. Она, немного подумав, взяла ножницы и состригла ему волосы не только на голове, а по всему телу. Растопив печь, она поставила греть ещё воду и начала его мыть начиная с ног. Вымыв половину тела, она его вытерла и надела кальсоны, подстелив под него чистый коврик. Обмыв его всего, она постелила постель на полу в комнате и перетащила его туда. В сознание он не приходил. Мария осмотрела карманы одежды и, вынув содержимое, кинула в горящую печь старую одежду, а сама пошла в коровник. Там отгружали для сдачи молоко.

Она сказала возчику, чтобы он до сдачи молока заехал на конюшню и сказал Михею, чтобы тот на двуколке срочно привёз к ней домой врача.

Врач со своим дорожным баулом приехал без промедления. Мария приказала Михею ждать у коровника.

-  Что случилось, Мария? — спросил врач, спрыгнув с двуколки.

-  Зайдём, доктор, в хату, — повелительно сказала она. — То, что увидишь, об этом никто не должен знать.

-  Зайдём.  

Она рассказала врачу, как к ней попал раненый, и врач сразу приступил к работе. Он сделал укол, привёл в чувство раненого. Сняв повязку, он  наложил свежую.

-  Мария, мне срочно нужно в больницу. Как я понимаю, больного туда брать нельзя. Я его прооперировать должен здесь.

-  Всё верно, — сказала Мария, — Михей ждёт у коровника.

Мария подошла ближе к парню, лежавшему на полу, нагнулась к нему и тихо спросила:

-  Ты говорить можешь?

Он сначала пошевелил губами, как бы пробуя, сможет ли говорить, затем медленно и тихо спросил:

- Где я?  

- Не беспокойся, ты у своих, пока тебе ничего не угрожает. Ты ранен. Сейчас приедет врач и тебе окажет помощь. Скажи, как тебя зовут и откуда ты?

-  Меня зовут Яков, пришёл я из Одессы.

-  Слушай внимательно меня, Яша. Кто бы тебя ни спрашивал, или ни говорил с тобой — не отвечай. Ты немой, понял? С тобой буду разговаривать только я, и только тогда, когда это будет можно. В противном случае нам грозит смерть. Понял?

-  Да, — ответил он.

Спустя некоторое время пришёл врач. С помощью Марии он уложил раненого на застеленный белой простынёй стол. Врач сделал несколько уколов в область выбитого глаза, затем, выждав какое-то время, расчистил рану, положил компресс. Дав Марии какие-то лекарства и наставления, врач ушёл.

- Теперь мы можем поговорить. Ты знаешь, что в Одессе казнили несколько десятков тысяч евреев?

-  Да. Я был ещё в Одессе, когда их вели на казнь. Их расстреляли?

- Нет. Их сожгли, — ответила Мария. — А теперь скажи мне, почему у тебя документы на освобождённого из заключения Константина Дымова?

Яков рассказал, что у всех в группе борьбы с диверсантами, которых оставили в Одессе, имеются такие предъявительские документы. «Их нам выдали за день до отхода наших войск из города. Эти явки были провалены ещё до отхода наших войск из Одессы. Мне сказали, что если я ещё раз приду, меня выдадут оккупантам в тот же день. Я несколько дней наблюдал за домами, которые подготовили мне как явочные. Васька Чепель вообще из города ушёл, его отец меня прогнал, а Петька Кныш был дома, но ко мне не вышел. Я его видел, но подойти не мог. Его отец мне пригрозил, что если я ещё раз появлюсь, он меня выдаст сигуранце».

- Ну что же, пока ты будешь Константин Дымов. Справка будет лежать в кармане костюма, который лежит на стуле. Но учти, что ты стал немым после ранения. Если ты будешь разговаривать, никто не поверит, что ты Дымов, — сказала Мария. — Немножко окрепнешь, я определю тебе работу. Отдыхай, не вставай. Я приду скоро и тебя накормлю.

Из дома она пошла на молочную ферму, записала количество отправленного молока, указала звеньевой на какое количество кормов нужно уменьшить рацион. Она не знала, поможет ли новая администрация достать корма, или свои заготовки нужно экономить. Затем пешком пошла в правление, где хозяева ей оставили одну комнату под контору. В этой комнате трудилась ещё счетовод-бухгалтер. Учёт нужно было вести в любом случае. За сданную продукцию администрация платила деньги. Хоть эти деньги были оккупационные, но крестьяне могли купить себе в магазине, который открыл в деревне приезжий торговец, самое необходимое: соль, керосин, материал для пошива одежды детям, себе.

По дороге в село Мария обдумывала, как ей вести себя с тем человеком, с которым познакомился Михей. Наверное, ей не стоит с ним выходить на связь. Если это провокатор, то рискует только Михей, в противном случае, они попадают в сигуранцу вместе. Ведь в деревне её некем заменить. Пришлют какого-то чужака, он уничтожит половину деревни. А здесь ещё на голову упал этот Яков, который стал  Константином. То, что он не провокатор — это ясно, но то, что это еврей (а это уже другая статья), тоже ясно.

В конторе поработала до обеда, проверила документы, выход на работу предыдущего дня. Взяв на складе немного продуктов, она через посыльного вызвала Михея с двуколкой и поехала на хутор. По дороге Михей сказал, что продукты человеку он передал, проследил, куда он поехал, а поехал он в северные лесные районы.

-  Он передал тебе, Мария, бумагу, которую ты должна очень далеко запрятать. Эта бумага для отчёта. Здесь указана фамилия получившего продукты и подпись. Фамилия, конечно, надуманная, но человек сказал, что о нем знает командование нашей армии. Мария, не рассматривая бумагу, вложила её в карман. Подъехав к своему дому, она сняла продукты и отпустила Михея.

- Ну, как твоё самочувствие? — спросила Мария, глядя на раненого.

Он лежал неподвижно, устремив глаз в потолок. Мария повторила вопрос. Яков, не поворачивая головы, посмотрел на неё.

- Я думаю, — сказал он вполголоса ,— как мне быть дальше. Находясь здесь, я подвергаю вас большой опасности. А если уйду, то пройду сто-двести метров, не более...

- Слушай, Константин... да, ты сейчас Константин! Тебя отсюда никто не гонит. Поэтому постарайся быстрее выздороветь, мы тебе поможем. Мы должны помочь не только тебе, но ещё многим и многим, которые ждут этой помощи. Им помогать будешь и ты, запомни это. Поэтому не раскисай раньше времени. Попей чай с кусочком хлеба. На обед поешь бульон с кусочком мяса. Много тебе сразу есть нельзя. Потерпи. Сейчас с пола мы переместимся на кровать. Наберись сил и помоги себе, а я помогу тебе.

Она попробовала приподнять ему голову, он застонал. Тогда Мария подошла к шкафу, вынула большую шаль и завела скрученную шаль под лопатки, а двумя концами шали обвила шею больного таким образом, чтобы голова при подъёме туловища была неподвижной, как в колыбельке. Яков обхватил ее за  шею и приподнялся. Затем при  помощи стула он встал на ноги и переместился к кровати. Стакан тёплого чая и кусочек хлеба Мария приказала кушать как можно медленнее. Поев, Яков опять погрузился в дрёму. Мария отошла от кровати и подошла к окну. Во дворе никого не было. Вынув бумагу, данную ей Михеем, она внимательно её прочла. Это была расписка о том, что гражданином Громаденком Виктором Петровичем получены от подателя этой расписки продукты питания... Стояло наименование продуктом и количество. Далее следовала роспись и печать. Мария вышла из хаты и направилась к кузнице. Там, в  кузнице, у её деда кузнеца Степана был тайник, который при  раскулачивании отца Марии не нашли комбедовцы. В этот тайник она положила расписку.

Подъехал Михей с телегой, кузов которой был накрыт рогожей. Мария села в телегу и они поехали к потайному погребу в поле. В мине этого погреба стояли бочки с соломуром (солёной водой). Михей сгрузил куски мяса двух кабанов и они аккуратно положили куски мяса в саламур. Закрыв дверь, они завалили ее ветками и  уехали.

В определённые дни приезжал надсмотрщик и следил, чтобы крестьяне правильно отгружали в его подводы то, что было  хозяином, румынским боярином предписано. Иногда надсмотрщик  уезжал в другое село. Крестьяне отгружали продукты в прибывающие чужие подводы. В это время по определённому сигналу подъезжала подвода из леса. Её загружали, и она уезжала в том направлении, куда уехала подвода, которую ранее проводил Михей. При удобном случае он передавал Марии расписку. Михей передавал подателю расписки сведения, когда массово сдавали продукты. Партизаны в этом районе обозы не трогали, они их провожали до железнодорожной станции, а там по усмотрению командования или отбивали обозы у сопровождающих солдат и полицаев, или взрывали вагоны.

 

6.  ВАСЬКА ЧЕПЕЛЬ


Через три дня после эвакуации войск в Крым, когда передовые части румынской армии вошли в Одессу, румыны в городе устроили погром. Они врывались в дома под видом поиска оружия, забирали все драгоценности от золота до пианино, роялей. Еврейское население в первый же день выгоняли из квартир и гнали их в сторону Люстдорфа. Только чудо (а может быть - сообразительность) спасли Якова. Он видел людей, которые через день были сожжены в бывших пороховых. Он видел по дороге повешенных людей. За день сожгли двадцать тысяч человек, за несколько дней было убито и казнено пять тысяч человек. В оккупированный город хлынули массы гражданских лиц из Румынии, в основном торговцы, предприниматели. Они завозили товары массового потребления, продавали, меняли их. Из Одессы вывозили всё, что можно было грузить на автомашины, поезда, пароходы. Станки с заводов, трамвайные рельсы разобранных трамвайных линий, чернозём с полей, лежащих вблизи от железных дорог. С этой массой народа в город возвращались бежавшие из армии дезертиры, приезжали уже подготовленные фашистскими школами опытные провокаторы. На этой волне в городе появился Васька Чепель, который был оставлен военкоматом на явочной квартире. Очень быстро разобравшись в возникшей ситуации, он не явился в дом отца, а занял пустую квартиру казнённых евреев. Рядом с домом было пустующее помещение магазина. Зная молдавский язык, он легко легализовался в городе, скрыв то, что был оставлен военкоматом для подпольной работы. Организовав торговлю вином и прочих спиртных напитков, он в соседнем доме, соединив несколько квартир, оборудовал бардак. Когда образовался начальный капитал, он начал скупать золотишко и камушки, баловался ростовщичеством. Его частенько вызывали в сигуранцу, но не мешали заниматься делом. Когда в городе была взорвана комендатура, где погибли двадцать эсэсовских офицеров и много низших чинов, его вызывали чуть ли ни каждый день. Фашисты считали, что взорвали комендатуру партизаны, не зная, что этот взрыв был произведен радиосигналом из Крыма. Фугас был заложен при отходе наших войск. Всё, что сумели сделать фашисты в ответ на эту акцию — это окружить квартал, где была комендатура, арестовать двести человек и расстрелять их. Была усилена работа провокаторов и сексотов. В результате этой акции фашистов были арестованы и расстреляны члены штаба партизанского движения во главе с командиром Молодцовым (Бадаевым). Партизаны вынуждены были покинуть катакомбы и уйти на север в леса. Они действовали по всему югу Украины.

Сигуранца от Васьки требовала действий. Он метался между городским отделом сигуранцы и своей бадегой (питейное заведение), выискивая жертвы. Конечно, кто ищет — тот найдёт. В разговоре с посетителями бадеги он узнал, что одна жительница двора Ирина Лунёва прячет своего мужа, еврея Иткиса. До войны Иткис имел торговую точку на рынке, торговал газированной водой и пирожками. Затем взял себе помощницу, молодую вдову с ребёнком. Они поженились. У них к началу войны был общий пятилетний сын. Старший сын Ирины, Пётр жил с ними в двухкомнатной квартире. Васька эту информацию держал, как запасную. Когда он был прижат к стенке жандармерией, он вынудил Ирину выдать жандармам своего мужа и одновременно вынудил её к сожительству. Она действительно была эффектной женщиной. Иткиса взяли днём, на виду у всех соседей.

 

7. ЗИМА 1941 ГОДА


В этом году зима пришла как никогда рано и, к несчастью людей, очень холодная. Недаром говорят: „Пришла беда — открывай ворота". Мало того, что в домах, где было центральное отопление, в котельные не был завезен уголь, но и на окраинах города, где центрального отопления не было, тоже не было топлива на зиму. В это время правили бал спекулянты. Завезенное топливо крупными дельцами передавалось из рук в руки более мелким розничным продавцам, накручивая цену до размеров, по которым простым жителям города покупать топливо было невозможно.

Не лучшее положение было по сёлам. У людей, которые завезли себе с токов зерно, румынская администрация его конфисковала. Крестьяне питались тем, что удалось спрятать от оккупантов.

В хозяйстве Марии положение было немного лучшим, но она видела, что кормов было на половину зимы для скота, для людей было немного припасено кукурузы, которую нужно было оставить ещё на посев: неизвестно, как себя поведут новые хозяева. Мария через возчиков пригласила надсмотрщика, чтобы он приехал в хозяйство. Как ни странно, но надсмотрщик согласился приехать и назначил день и час. Очевидно, работал уже по европейскому образцу. Она показала хозяину его богатство, ну, не совсем его, но во у всяком случае — не её. Затем был накрыт стол, за которым был только он и Мария. Она подготовила все нужные бумаги, имущество бывшего колхоза, а также всё, что ей нужно для проведения посевной, так как озимые посеяны не были.

Нужно два трактора, потому что в конюшне два раза был отбор трудоспособных лошадей. Сначала отобрали в советскую армию, затем в румынскую. Остались лошади нетрудоспособные. Переводчица старалась переводить как можно точнее. Гость сидел, ел и только говорил, чтобы Мария всё записала. Когда гость начал поглядывать на часы, давая знать, что встреча завершается, Мария сунула в карман надсмотрщику конверт с определённой сумой денег. Хозяин их взял как должное и уехал.

Спустя полчаса после отъезда надсмотрщика на двуколке подъехал Михей.

-  Мария, вернулся домой Тимофей, он ранен. Просил тебя подъехать к нему.

Она знала, что Тимофей был другом Михаила. Они в один день призывались в армию.

-  Что с Михаилом? — спросила Мария.

- Не знаю, не знаю, — ответил Михей, опустив глаза .— Тимофей  просил тебя привезти.

Она набросила на себя пальто и быстро вышла из помещения, застёгивая на ходу пуговицы. Солнце поднялось уже на всю высоту, которую оно могло достичь в зимний день, на мутном голубом небе не было ни облачка, морозный ветерок обжигал лицо. Недоброе предчувствие не покидало её всю дорогу. Подъехав к избе Тимофея, Мария спрыгнула с двуколки и вошла в избу. Степан сидел у стола, рядом стояли костыли, прислонённые к стене. Вид Тимофея, костыли у стены ошеломили Марию, она остановилась у двери, стараясь держать себя в руках.

-  Здравствуй, Тимофей, с возвращением тебя, — сказала она и замолкла.

- Здорова будь, Марийка, — ответил он и тоже замолк, рассматривая её.

-  Что с ногами? — спросила она, несмотря на то, что хотела спросить другое.

-  С ногами ничего страшного, если сумел доползти домой — заживут. Плохо то, Марийка, что принёс тебе плохую весть: погиб твой Михаил. Нина, усади Марийку! — крикнул он жене, которая в это время была в кухне. — Не прятался он за чужие спины, исправно воевал. Как мы ушли из деревни, нас вывезли на станцию и повезли  к Москве. Не в Москву, а за Москву. Там формировалась часть. Мы попали в артиллерию. Приняли новые трактора тягачи, а через несколько дней нас погрузили на площадки поезда, и мы поехали защищать Москву. Жарко там было. Удача сопутствовала нам. Мы громили врага, а затем быстро меняли позиции. Вражеская авиация бомбами забрасывала места, где мы стояли, а мы открывали огонь с другой позиции. Я у Мишки многое перенял, мастер он своего дела. Наградили нас орденами Красной звезды. Но Фортуна — девка изменчивая. Видать, авиация врага была на подлёте, когда мы развернули нашу батарею и начали обстрел их позиции, а «юнкерсы» засыпали нас бомбами. В этом бою меня ранило, а Михаил погиб. Я две недели был в госпитале, а затем вернулся в часть. Ребята сказали, что Михаила похоронили в братской могиле. Я ещё повоевал, а когда был разгром немецких войск под Москвой, меня вторично ранило, но уже тяжело. Мне оказали помощь и вывезли в полевой госпиталь, который находился в какой-то деревне. Спустя пару дней в деревню вошли немцы. Когда они начали громить госпиталь, расстреливая раненых, мне удалось уползти. Какая-то крестьянка меня подобрала. Я был без сознания. Она меня выходила, достала костыли, и я ушёл. Какой-то машинист, дай Бог ему здоровья, в тендере паровоза меня довёз, а дальше я при помощи людей добрался до дома.

Мария сидела и смотрела на Тимофея. Она сидела как замороженная, ни один мускул на её лице не дрогнул. Она была одной из многих, которые были в её положении, а всем вместе переживать горе легче. Да и она на себе взяла такой хомут, что не имела права расслабляться.

-  Что у тебя с ногой? — спросила Мария.

- Осколком шибануло. Кусок мяса отбило, но слава Богу, кость осталась цела. Врачи в госпитале что-то зашили, пришили. Успели сделать один раз перевязку, а дальше ни врачей, ни госпиталя не стало. С тех пор, как я уполз, перевязку я не снимал.

- Я сейчас пришлю врача. Сиди дома и ничего не делай сам. — Мария быстро вышла из комнаты и велела Михею ехать в больницу. Около больницы она сошла с двуколки и велела Михею передать врачу, чтобы срочно оказал помощь Тимофею: — Пусть захватит инструмент. Если нужно, постой там, пока доктор не отпустит.

Она пошла в контору, сделала развод звеньев. Когда все разошлись, она вышла из-за стола и хотела куда-то пойти, но ноги вдруг ей отказали. Если бы не стол, она бы свалилась на пол.

«Всё, — подумала Мария, — жизнь кончилась». Михаила нет. От братьев никакой весточки тоже нет. Осталась одна золовка, жена старшего брата, младший не успел жениться. Как жить дальше, как обернётся дело с двойной игрой — ещё не известно. Удержатся ли партизаны? Хорошо, если удержатся. А если не удержатся? А если выследят румыны её связи с партизанами, что тогда делать?

Она сидела в полузабытьи. Экстремальные эпизоды жизни прокручивались, как в кино. Вот, городские люди с револьверами и члены комбеда выводят из дома отца и мать и увозят, братья её, взяв за руки, уводят на хутор, где они все выросли, работали, где была первая встреча с Михаилом. Какой прекрасный мужик был! Всем взял: и богатырской силой, и красотой, умом, сноровкой. А  как он её оберегал! Никого нет... А здесь ещё этот Яков! Как его сберечь? Это же живой человек, живёт и знает, что жизнь у него держится на волоске...

Подъехала двуколка. Михей соскочил на землю и вошёл в контору.

- Мария, всё в порядке, — радостно заявил он. — Доктор сделал операцию. Он сказал, что если бы Тимофей ещё бы пару дней походил, было бы заражение крови и ногу бы пришлось отрезать. Мария перевела взгляд с пола на Михея, от вида которого он замолчал.

-  Тебе плохо, Мария. Звиняй. Давай я тебя отвезу домой. — Он подошёл к Марии, помог ей подняться. Она покорно поднялась. Михей помог дойти ей до двуколки, усадил её и поехал на хутор. Она вошла в свой маленький домик, не раздеваясь села на кровать и тихо сидела, уставившись в пол.  Ни о чём не могла думать, никого не могла видеть. Наступил вечер. Яков вышел из своей маленькой комнатки, зашёл на кухню, отрезал  кусочек хлеба и пошёл в свою комнату. Странно было. Он слышал, как она подъехала, зашла в дом. Обыкновенно она заходила к нему, а сейчас не зашла. Поев хлеб, он запил водичкой, лёг на кровать и задремал. Спустя некоторое время он услыхал из её комнаты не то визг, не та плач. Этот неописуемый звук мог издавать человек только при большой боли или большом горе, что само по себе немногим отличается. Он вскочил на ноги, выбежал в кухню, зажёг лампу и вошёл в комнату Марии. Она в одежде лежала на кровати и задыхалась от давившего её плача. Собственно, это был не плач, а скорее всего истерика. Она тряслась, как при сильном приступе малярии. Он схватил лежащее на полу пальто, которое она сбросила, когда вошла в комнату, и набросил на неё, сел на кровать и всем своим телом прижал её к постели. Дрожь прекратилась, а за ней и плач. Яков наклонил голову к её лицу, которое вспухло от слёз.

- Успокойся, Мария, — сказал он,- какое бы ни было горе, но мы пока живы, мы должны держаться, — он поцеловал её в щеку. Усни, утро вечера мудренее.

Он поднялся с постели, поправил на ней пальто, потушил лампу и вышел из комнаты.

Утром Мария поднялась как ни в чём не бывало. Сварила кашу, принесла с фермы молоко. Они с Яковом позавтракали. За завтраком у них состоялась беседа.

– Напугала я вчера тебя, Яша. Что поделаешь, я всё-таки баба. Вчера мне сказал однополчанин мужа, что он видел, как погиб Михаил. Да, гибнут хорошие люди. Мы, живущие, никогда не сумеем их заменить, их всегда нам будет не хватать. Но нам нужно жить, нужно держаться, чтобы когда нас не станет, о нас так же говорили, чтобы и нас им не хватало. Да, ты меня вчера поцеловал. Спасибо тебе за помощь, за ласку. Но этого делать не надо. Нам нельзя раскисать. Нам нужно приложить все усилия, чтобы выжить до победы, а ещё и после победы. Я русская женщина, мой отец пахарь. Он раненый пришёл с мировой войны и привёз не награбленное имущество, а брошенные нерадивыми крестьянами плуг, борону и пару лошадей, с которыми он пришёл на войну и ушёл с неё. Он был донской казак. Он помогал людям, как мог, люди помогали ему обустроиться. Пришли коммунисты. Забрали всё нажитое, отца и мать убили, нас, детей, оставили сиротами. Я не была пионеркой,комсомолкой, я всегда была дочерью врага народа. А когда напал на нас враг, дети врага народа, да и муж врага народа сложили голову за этот народ. Я русская женщина, живу на своей земле, и за эту землю буду стоять до самой смерти. А народ... народ бывает всякий. В основном люди идут за теми, кто их ведёт. А ведут народ часто те, кто не знает, как это делать. Поди разберись... Но — увы. Ты, Яша, еврей, ты из этой же земли, это и твоя земля. А те, кто ведёт, гнёт ваш народ, подымая историю чуть ли не с библейских времён, хотя в Бога не веруют, не ведают, что творят. Но каждый должен делать своё дело, что мы и делаем. Сегодня ты ещё отдохни, а завтра Михей повезёт тебя на место твоей работы. Будешь делать то, что он тебе скажет. Еду будешь брать с собой, да там есть что поесть. Михей тебе укажет на месте, как туда заходить и как оттуда выходить. Это нужно делать, чтобы никто не видел. Уходить из дома будешь раньше всех, приходить позже. На людях не светись, в разговоры не вмешивайся. Для всех ты немой.                                                      

Следующим утром началась работа. Подъехал Михей, и они поехали к потайному погребу. Зашли туда через лаз, который был замаскирован в посадке. Здесь в штреках были размещены бочки с солониной, бочки с водой, бочки со сметаной, со сливочным маслом и брынзой. В отдельном штреке (или как здесь называли — мине) лежало немного овощей. Михей показал Якову, как взбивать масло, как его промывать и размещать в бочки. Здесь стояли весы, и Яков должен был всё прибывающее приходовать. Расходные накладные он сдавал ежедневно. Так потекли дни 1942 и 1943 годов.                                                

Ранней весной 1942 года надсмотрщик привёз два двухлемешных плуга, бороны и два новеньких, на резиновом ходу трактора, одну сеялку. Он передал Марии разнарядку, какое количество земли нужно освоить, что и сколько посеять яровых. Румыны, видимо, рассчитывали надолго здесь обосноваться, если выкладывали такие большие деньги на технику. К весне румынский хозяин решил  неугодья, а также землю, не освоенную под засев, отвести под пастбище. В бывшем колхозе серьёзно овцеводством не занимались. Приехал землеустроитель, забил в землю колышки, машины привезли лес. Старики, женщины, взрослые дети крестьян за несколько дней оградили загон по эскизам землеустроителя. Откуда-то  какие-то люди пригнали отару овец в двести голов. Так в хозяйстве появилось овцеводство. Начались окот, доение, изготовление брынзы. Часть молока уходила в тайник, где также готовилась брынза, которая складировалась в бочки, собранные в деревне или возвращённые партизанами. После сталинградского поражения то на одном, то на другом участке фронта  вражеская армада начала терпеть поражение за поражением. Партизанское движение на Украине усилилось. Крупным партизанским соединениям нужен был провиант. В основном его, конечно, отбивали у врага. Однако враги в ответ усилили охрану своих обозов и борьбу против партизан. В районе хозяйства Марии бои не велись. Партизаны по-прежнему провожали обозы за пределы области или передавали данные в другие отряды, которые продовольствие отбивали или уничтожали. Этот манёвр сдерживал карательные отряды к действиям возмездия. Когда военные действия подошли вплотную к району, хозяин-румын прислал гражданских лиц порезать овец на мясо. Крестьяне своими силами прогнали забойщиков скота. Мария знала, что хозяин не захочет отдать своё и сделает попытку забрать овец, коров и лошадей. Крестьяне часть скота забрали по дворам, остальную угнали в поле. Михей срочно выехал на явочную квартиру, где он встречался с представителем партизанского отряда. Во время встречи он попросил помощь, так как с часу на час в селе ожидали карателей. Представитель сразу послал в отряд посыльного. На подходе к селу каратели были полностью разгромлены, среди них было много полицейских в форме и в гражданской одежде. Так хозяйство было сохранено. Фронт беcповоротно укатился за село. В свои помещения вошли законные представители власти.

 

8. ОСВОБОЖДЕНИЕ


Прошло несколько дней. Из района прибыла комиссия. Был созван сбор села на митинг. Партийные органы района поздравили  жителей села с освобождением. На трибуне (крыльце дома раскулаченного казака Николая Жолобова) были представители райкома  партии, фронтовики при орденах и нашивках о ранениях. Было зачитано постановление о восстановлении колхоза „ Путь Ильича", вторым постановлением было назначение председателем  сельсовета Кучеренко Фёдора Ивановича  и председателем колхоза Дмитренко Петра Никодымовича до проведения выборов.

Из толпы стоящих односельчан раздались голоса:

-  У нас есть председатель — Мария Николаевна Жолобова!

Люди рвались к трибуне, желая высказать своё желание, однако ведущий митинг председатель исполкома сказал, что времени митинговать и выслушивать мнение всякого у них  нет, нужно работать, война ещё не кончена. К трибуне пробрался Михей. Когда его не пустили на крыльцо, он встал около крыльца и обратился к односельчанам:

- Дорогие земляки, хочу сказать слово в защиту Марии. Не всем известно, что уже около трёх лет наше хозяйство было основным поставщиком продуктов питания партизанам, благодаря которым в последний момент нам удалось сохранить наше хозяйство. Всему этому мы обязаны только Марии. Она сумела восстановить хозяйство, которое  с первых дней освобождения будет кормить нашу армию.

- Ладно, кончай демагогию, у нас нет времени выслушивать болтовню, — сказал председательствующий, — мы ещё проверим, сколько продуктов пошло  в Румынию  фашистам. Пётр Никодымович, реши с Жолобовой, кто войдёт в состав правления до выборов!

Крыльцо очистилось. Дмитренко позвал Марию, они зашли в помещение и сели за стол.

- Ты на меня зла не держи, Мария. Я в райкоме высказал своё мнение, что лучшего председателя, чем ты, им не найти. Они мне сказали, что ты дочь врага народа и поэтому возглавлять колхоз не можешь. Так что будем работать вместе. Я надеюсь, сработаемся. Думаю, что мы пригласим в колхоз агронома, с животноводством будешь управляться ты, ты эту работу знаешь и поведёшь.           -   Список членов правления я тебе дам, обсудим. Имущество колхоза я тебе передам тогда, когда соберётся правление колхоза. На сегодня я отработалась. К новой работе приступлю завтра, если не против. А где жить-то будешь? В моём доме мы втроём не поместимся. В доме моего отца мы с тобой сейчас сидим, но отца нет, и дом не мой. В доме Голущенков осталась одна старая женщина, война забрала всех. Хочешь, я с ней сейчас поговорю, поживёшь у неё, пока свою отстроишь? Семья-то есть?

-  Не знаю, если есть, то на той стороне, — ответил председатель.

-  Ясно. Поживём — увидим. — Мария надела полушубок, платок и ушла.

Яков взял грабли, лопату и зашёл в коровник, начал убирать отсек за отсеком, увозя всё лишнее в яму для брожения навоза. Приехал Михей. Переговорив с Марией, он подошёл к Якову и велел ему идти за ним. Когда Михей назвал его Константином, Яков сказал, что с сегодняшнего дня его имя — Яков.

-  Яков, так Яков, — пробурчал Михей, не желая вдаваться в подробности.

Они подъехали к погребу. Там уже стояли подводы и односельчане. Михей позвал кого-то из ожидающих, и работа началась. Колхозники получали по списку продукты: мясо, масло, брынзу, овощи. Подводы грузились одна за другой и отъезжали. К обеду работа в погребе закончилась. Погреб был пуст. Бумаги, по которым выдавались продукты, уничтожены. В обед, когда бригада животноводов обедала, подъехал Михей и сказал, что Марию вызывает председатель. Мария, не доев, вышла из-за стола, улыбнулась и тихо сказала:

-  Началось…

Она приехала из хутора, когда все члены правления были в сборе.

-  Наше, фактически первое собрание членов правления колхоза считаю открытым, — сказал председатель. — Мария Николаевна, скажи, пожалуйста, что это за телеги ехали утром по деревне?

- Эти телеги развозили  колхозникам продукты питания, которые хранились в колхозном погребе. Заработаны эти продукты с прошлого года по вчерашний день, — ответила Мария.

-  А как, ты думаешь, мы отчитаемся за эти продукты? Ты об этом подумала? А нас спросят в районе. Обязательно спросят!

- Подумала. И советую Вам, Пётр Никодымович, тоже в последующем времени немного думать о крестьянах, которые производят эти продукты. В деревне был один магазин, который сейчас закрыт. Если бы он был открыт, всё равно у нас нет денег, чтобы там что-нибудь купить. А наши колхозники — это жёны фронтовиков, которые кормили семьи при оккупации, и сейчас они есть хотят. Так вот я заранее подумала, что всё, что наше хозяйство имело, мы отдали, хотя многое правдами и неправдами забрали у врага. Продукты, которые мы раздали колхозникам, это тоже из кормушки врагов. Теперь отвечаю на второй вопрос — как с отчётностью быть? А никак! Нашу отчетность в районе проверили по отчётности, которую мы сдавали хозяину в управу. Часть продукции мы не показывали, эта продукция отправлялась партизанам. Об этом знают не многие колхозники. Благодаря этому у нас в селе за войну не было ни одного повешенного. А когда хозяин хотел увести скот и увезти машины, шёл сюда с карателями, нас защитили те же партизаны, которых мы кормили три года. Я считаю, да оно так и есть, что я ответила на Ваши вопросы. Хочу ещё сказать, что Вам с этими колхозниками подымать посевную. Не много озимой у нас засеяно, и это даже очень мало. Нас нужда заставит заложить увеличенный яровой клин. Делать это должны люди. Думайте, нужно ли докладывать в район об этих продуктах. Всё.

– Я задал эти вопросы не потому, что я „за", или „против" этого мероприятия. Эти решения до моего прихода приняты, и не мне их отменять. Но впредь, прежде чем что-то предпринимать в колхозе, я должен быть уведомлен и дать на это разрешение. Перейдём ко второму вопросу повестки собрания...

Вопрос о проведении первой посевной после оккупации был одним из трудно решаемых вопросов. МТС только начали комплектоваться. Два трактора, которые были в колхозе, передали в МТС. В первые дни освобождения пришли военные и мобилизовали всех лошадей, пригодных к службе в армии. В колхозе было немного молодых волов, но они были не объезжены, если этот вопрос ещё можно как-то решить, то возникли два новых, это вопрос об основном инвентаре. Ярмо — где его взять? Второй вопрос — нерешаемый: чем покрыть обязательные поставки мяса? Свиней осталось совсем немного, и то весь молодняк. Пустить под нож свиноматок- это подпилить сук, на котором сидишь.

Эти глобальные вопросы стояли не только в колхозе, но перед сельскими тружениками всей страны. От государства особой помощи ожидать было нечего, хотя уже фашистская машина трещала по швам, но война ещё продолжалась. Не менее важным был вопрос трудовых резервов. С войны люди возвращались, но на них ставки большой делать было невозможно — это в основном были инвалиды без рук или ног.

Мария на собрании сидела молча, решила не высовываться. Она прекрасно знала, что если бы она что-то предложила, люди бы её поддержали. Все члены правления, женщины и Михей ждали, что скажет председатель, а он молчал. Разошлись ни с чем. А весна наступала, не желая давать времени для решения вопросов. Первый вызов Марии в районный отдел КГБ не заставил себя долго ждать.

- Мария Жолобова, расскажи нам, как ты организовала помощь немецкой армии, — спросил лейтенант, сидевший за столом, — сколько ты передала врагам хлеба, мяса? Кому ты передавала?

- Лейтенант, начинать расспрос нужно не с этого. Спроси «Как тебе удалось спасти колхозное стадо, имущество, которое при отступлении оставили врагу?»,  «Как ты спасла сотни семей солдат, многие из которых уже никогда не вернутся?»,  Спроси «Как ты кормила партизан три года, и сколько продуктов им передала?» А затем я отвечу на первый вопрос. Ведь я производила продукты на вражеской земле, хотя и временно, но вражеской.

- Ты не учи меня, какие вопросы мне задавать или не задавать, а отвечай на те, которые я задаю.

- Ладно, какие вопросы — такие ответы. Я не организовывала помощь врагу продовольствием, я организовала людей, чтоб их сохранить. А вот враги продовольствие у нас и отбирали, а мы защититься не могли, вы нам винтовки не оставили, а наших защитников, моих братьев и мужа, забрали...

- Хватит, ты за братьев и за мужа не прячься! Ты отвечай за себя! — заорал лейтенант. — Почитав какие-то бумаги, вынутые из папки, он сквозь зубы процедил: — Ладно, иди, мы ещё встретимся и не так поговорим. Иди!

Мария вышла от следователя и пошла на хутор. Вот как дело оборачивается, думала она. Как поступить? С кем можно посоветоваться? Михаила нет, это точно. Что с братьями — ещё неизвестно. Пока писем нет. Яков в этом деле не помощник, неизвестно, как у него дело обернётся. Михей? Он один держал связь с партизанами и знал представителя в лицо. Но Михей в настоящее время не в лучшем положении, чем она. В папке у следователя много бумаг, значит, у неё появились враги, которые пишут и дают какие-то показания, которые от них требуют.

Подошла к хутору, зашла домой, переоделась и пошла на ферму, на работу. После обеда она подошла к Якову:

- Яша, нам надо поговорить, желательно без свидетелей, — сказала она, — идём по направлению к погребу, там за посадкой будем одни. Дело в том, что я сейчас была у следователя КГБ. Дело приобретает серьёзный оборот. Кто-то пытается меня обвинить в предательстве и сотрудничестве с румынами. В течение всей оккупации мы большую часть продукции передавали партизанам. О полученных ими продуктах они выдавали нам расписки, которые у меня есть, но показывать я их не могу, пока я не найду кого-нибудь из отряда. который бы мог подтвердить, что здесь такой отряд был и действовал. Ведь мы знаем, что он действовал, по нашему вызову он разгромил карателей, которые к нам направлялись, чтобы разграбить хозяйство и отобрать скот и инвентарь. Но эти расписки я не могу предъявить, потому что если их уничтожат, то меня расстреляют как предателя, сотрудничавшего с оккупантами. По этой же причине ещё могут привлечь Михея. Поэтому я хочу, чтобы ты это знал. О расписках кроме нас троих никто не знает. Расписки лежат в тайнике, о котором знаю только я и мои братья. Это тайник моего деда. Об этом — всё. Теперь я должна обязательно найти какого-то партизана, который был в отряде. Сейчас эти люди влились в состав вооружённых сил. Их можно найти только через министерство обороны, это бывший наркомат обороны. Я хочу, чтобы ты мне помог написать это письмо. Вечером дома и напишем. Договорились? — Мария помолчала немного, посмотрела на Якова и сказала: — эх, Яков, Яков... Вскружил ты мою голову, пострел. Старовата я для тебя, но я тебя полюбила.

Она подошла к Якову, обняла его, и их губы слились в долгожданном поцелуе. Высоко в небе ярко светило свежее весеннее солнце, вскрывающиеся почки на деревьях и кустарниках лесопосадки наполняли воздух опьяняющим ароматом, зелёный ковёр разнотравья расстелился под ними. Они повалились на бархат ковра. Все невзгоды ушли прочь, и только неугомонные птицы своим весенним пением заглушали биение их сердец.

 

9. ВОЗРАСТАЮЩАЯ ОПАСНОСТЬ


По возвращении с работы Мария с Яковом сели за стол и начали писать письмо министру обороны. Мария настояла на том, чтобы письмо было от её имени, от Марии Николаевны Жолобовой, колхозницы. Так интригующе был подписан обратный адрес. Они изложили все события с начала оккупации. Не забыли написать, что люди, которым поручили угнать скот на восток, сами убежали, а скот оставили, написали, с какими трудностями они столкнулись в годы оккупации, как партизаны разгромили карателей, когда те попытались угнать или забить скот, написали, что после освобождения пятнадцать отборных лошадей передали для нужд фронта. В настоящее время они увеличивают выпуск продуктов питания и фуража для фронта. Они написали, что в период оккупации, работая на землях, присвоенных румынским хозяином, они большую часть продуктов питания, произведенных ими, передавали партизанам. «В настоящее время КГБ нас обвиняет в измене Родины и пытается многих посадить в тюрьму, несмотря на то, что у нас есть документы на все продукты, которые мы передали партизанам, только КГБ эти документы не признаёт. Мы просим Вас направить к нам одного человека из отряда партизан,  воевавших в нашем районе, чтобы он подтвердил легитимность наших документов».

Утром Михей верхом поехал в соседний район и отдал на почту письмо, заплатив за уведомление о получении письма в министерстве. Мария утром, получив разнарядку на выполнение необходимых дневных работ, зашла к председателю:

- Пётр Никодымович, нужно мне с Вами поговорить. Сначала о  работе. У нас заканчиваются корма. Если свиноматочное поголовье мы ещё каким-то образом прокормим, то крупный рогатый скот и овец  до трав не дотянем. Я уже не говорю о лошадях, хотя посевную без них мы тоже не вытянем. Конкретно буду говорить о мясо-молочной ферме. Я хочу на неугодьях посеять разнотравье. Для этого нужно Ваше разрешение. Вспашку  сделает бригада фермы. У нас есть коровы нетели, которых нам придётся сдать в счёт мясных поставок. С этими коровами мы сделаем вспашку в первые же пригожие дни. У меня остались семена ещё от румын. Засеем, часть пойдёт под укос, а часть оставим на семена.  Что останется после обмолота — заложим на силос. Через недели-две после первого укоса на это поле можно будет выгнать овец. Сейчас подходит пора отёла и окота. Для того, чтобы не погубить молодняк, нужно часть молока пропустить через сепаратор, вместо молока сдавать масло-сырец, отходы от перегона молока пустить на питьё молодняку. Это мои предложения, утвердите — будем осуществлять. А теперь о главном. Вы приняли от меня  вполне исправное хозяйство. Фронту мы дали лошадей, даём продукты питания, шерсть, которую колхоз до оккупации не производил, в МТС отдали два трактора. Односельчане, семьи фронтовиков с голоду не померли, молодёжь в Германию не угнали. Всё, что я могла сделать, я сделала. Теперь хочу тебе ещё поведать о том, что три года оккупации мы часть производимой продукции отдавали партизанам, особенно тогда, когда партизаны с юга вынуждены были уйти в леса на север Украины, к нам. Теперь КГБ на меня завело дело как на изменника Родины, и не исключена возможность, что дело доведут до конца. Хочу тебе сказать, что у меня есть документы на переданные продукты партизанам, но я их не могу предъявить, потому что эти документы уничтожат, и тогда я не сумею доказать свою правоту. КГБ шьёт мне дело, по которому  НКВД убило моих отца и мать, а их инвентарём и недвижимостью колхоз пользуется до сегодняшнего дня. Да что говорить — мы с тобой сидим в хате,  построенной моим отцом, инвалидом первой мировой войны. От тебя мне нужна помощь. Мне нужно найти участников партизанского движения в нашем крае. Только при них я могу предъявить следствию партизанские накладные о полученных продуктах за три года. О месте хранения документов знаю только я и мои братья, которые сейчас на фронте, конечно, если они живы. Пока от них вестей нет. Знаю только от людей, что мой муж погиб. Всё. — Она поднялась со стула, вышла из-за стола и ушла.

Весна в этом году выдалась на редкость ранняя и тёплая. Казалось, сама природа радовалась приближению конца войны, концу мучений народа, угнетённого коричневой чумой фашизма. Мария со своей бригадой осуществила задуманный план. До весенних дождей вспахали землю на неугодьях, засеяли пахоту травой. Пошли дожди, затем — тёплые солнечные дни. Трава подымалась не по дням, а по часам. Мария открыла кузницу, притащили косилки и начали готовить их к покосу трав. В деревне кузнечное дело знала только Мария, которая шутя училась у деда. Теперь она могла сделать подкову, подковать коня. Делала она и некоторые детали для косилок. Яков у неё был подручным и молотобойцем.

В деревню продолжали приходить отвоевавшиеся бойцы. Кто приходил на костылях, кто без руки, а некоторые с ногами и руками, но с изуродованными телами, на которых живого места не было. Не приходили братья Марии. Почта начала приносить залежавшиеся похоронки. Почтальоны ходили от хаты к хате с опущенными головами, не глядя на получателя, вручали эти проклятые Богом бумажки. Горем наполнялась каждая хата, горем наполнялось село. Письмо вручили и Марии. Но это было радостное письмо от брата. Правда, он писал его из госпиталя, но это тоже была радость, что он жив. Правда, он писал, что после призыва в армию он долго переписывался с вторым братом, но около года уже от него нет писем. Горе во всей деревне затмило собственное горе. Мария как будто забыла о КГБ. Но оно не забыло о Марии.

 

10.  УРА! ОДЕССА ОСВОБОЖДЕНА



День освобождения  Одессы 10 апреля 1944 года


Выиграв сталинградскую битву, советские войска сломали хребет фашизму и развернули ход событий на 180°. После поражения своих войск на Курско-Белгородской дуге немецкое командование оттянуло свои войска за Южный Буг и укрепило третью румынскую армию своей шестой немецкой армией, стараясь не пустить советские войска на румынскую территорию. К концу марта войска под командованием маршала Малиновского сосредоточили свои силы на левом берегу Южного Буга. Погода не благоприятствовала ведению наступательного боя. Ежедневные дожди размыли дороги. Солдатам часто приходилось тащить пушки вручную, но стремление фронтовиков вышвырнуть противника с нашей земли преодолевало все трудности. Если в 1941 году горстка бойцов и жителей Одессы держала оборону 36 дней, то две фашистские армии сумели удерживать советскую армию только шесть дней. Они были сокрушены и разбиты советской армией, не успев провести подготовленной ими акции разрушения наших городов Одессы и Николаева. В ночь с 9 на 10 апреля советские войска вошли в Одессу. Утром радостная весть облетела весь Советский Союз.

Яков о своей судьбе особо не задумывался. Дальнейшая его судьба, хотя частично, но была уже решена: его жизнь в дальнейшем будет проходить совместно с Марией. Единственное, что нужно было решить, как продолжить образование. Практически он уже решил, что пойдёт учиться в сельскохозяйственный институт на агрономический факультет и будет заниматься заочно. А пока нужно было воспользоваться погодой, чтобы завершить первый укос трав и спасти поголовье, которое содержалось на голодном рационе. Мария с Яковом работали в паре, и односельчане уже забыли, что Яков всю войну был немым. Две недели пробежали, как один день. Мария приготовила немного продуктов, денег и проводила Якова в Одессу. До железнодорожной станции его довёз Михей, а дальше — попутными поездами. Со станции Раздельной до города добрался на попутных машинах. В городе кипела работа. Всё население города работало на расчистке улиц и развалин. У руин домов расчищались тротуары, из камня развалин делали заборы, за которые укладывали мусор. Летом эти заборы красились известковым молоком. На месте вокзального здания лежала груда камня и конструкций. Скрытые от глаз перроны теперь одиноко стояли на улице, заваленные строительным мусором. Яков прошёл сквер и пошёл по улице Пушкинской, дошёл до Малой Арнаутской и остановился, глядя на бывшую табачную фабрику.  Громадное многоэтажное здание стояло разрушенное взрывом. Это было единственное железобетонное здание в городе. Теперь оно стояло с висящими на арматуре большими кусками железобетонного перекрытия, как бы жаловалось прохожим: „ Смотрите, что со мной сделали!“. Яков повернул к Преображенской. Ему было безразлично, куда идти. Никто его не ждал. Он шёл, ожидая какую-нибудь удачу. Повсюду пестрели вывески на частных магазинах, привлекали товаром полные витрины. Такого до войны не было. Его внимание привлекла досочка у двери, на которой было написано краской ЖЭК. Он зашёл в помещение. После переговоров с руководителем организации и передачи ему взятки, Яков вышел с руководителем, являясь обладателем одной комнаты в коммунальной квартире. Он очень боялся, что отсутствие паспорта ему помешает оформить квартиру, но когда он показал справку, что он освобождён из тюрьмы, он увидел в глазах управдома какое-то уважение к его персоне.

- Не беспокойтесь, прописка Ваша — это моя забота.

Яков в лавке по продаже металлических изделий купил замок, управдом прислал мастера, который этот замок врезал в дверь. Во второй половине дня он набрёл на здание райкома комсомола, зашёл к секретарю райкома, объяснил ситуацию со справкой, и его приняли на работу в должности инструктора райкома комсомола. Этот день прошёл благополучно. На второй день он на барахолке купил тахту, сделанную из пружинного матраса. Тачечник, который привёз тахту, помог затащить её на третий этаж по винтовой лестнице. Всё складывалось, как нельзя лучше (одесское выражение). У Якова уже было удостоверение инструктора райкома. Он пошёл в паспортный стол городского отделения милиции, показал справку, объяснил, как она у него появилась. Справку приняли и сказали прийти через неделю. На третий день после сдачи справки Якова вызвали по повестке в органы КГБ на улицу Бебеля.

Следователь-лейтенант  подал ему чистый лист бумаги, усадил за отдельный стол:

- А теперь, гражданин Ясинский, или как вас там назвать, на этом листочке бумаги напишите, как вы дезертировали из армии и где вы проживали на протяжении всей войны. Вам ясно, что от вас требуется?

- Ясно.

- Тогда не теряйте время и не размазывайте много, покаяние вам смягчит наказание, — с ехидной улыбкой произнёс лейтенант. Яков сел за стол и начал писать. Лейтенант вышел из комнаты. Яков написал о патрулировании, когда он был ещё несовершеннолетним, написал о я вках, откуда его прогнали, затем начал писать о деревне, где он работал. Дальше не хватило бумаги. Лейтенант не приходил. Яков ждал. Отворилась дверь, лейтенант быстрой походкой прошёл к своему столу.

-  Ну, написано? — спросил он.

-  Нет, не хватило бумаги, — ответил Яков.

- Ты брось здесь мне писать «Войну и мир», — сразу на  «ты» перешёл лейтенант,— тоже мне писатель выискался! Я тебе объяснил, что сознаешься — срок скостят, а ты не слушаешь.

Он положил ещё один лист бумаги перед Яковом и начал изучать первый лист. Когда был написан второй лист, лейтенант подписал пропуск и дал Якову подписать бумагу, запрещающую ему выезжать из Одессы:

– Теперь пока можешь идти. Думаю, что при следующей встрече мы тебя к стене прижмём, и ты пожалеешь, что не послушал моего совета. Сам себе намотал всю катушку. Иди!..

 

===== Здесь я должен прервать повествование, чтобы у читателя не возникла мысль, что повесть возникла из надуманного автором сюжета.

      В это время я вернулся из эвакуации и поселился в коммунальной квартире у своей тёти на улице Преображенской, 69. В этой квартире одну комнату занимал Яков. В это время в городе электроэнергии практически не было, город освещался энергией, поставляемой трофейным лайнером, стоящим в порту. Вечера коротали в темноте на кухне. Часто к нам присоединялся Яков. Его рассказы послужили основой повести. Сведения о его жизни после возвращения его из тюрьмы я получил от моей сестры, которая работала в УТОС секретарём-машинисткой. Она с ним встретилась в управлении. При этой встрече Яков рассказал ей о его освобождении. О последней встрече с Яковом я рассказал в повести. Я к нему не подошел. Он, наверное, меня забыл. О нём имел ещё информацию от одного знакомого незрячего инвалида. Он сообщил мне, что Якова он знал. В настоящее время он уже не работал, вышел на пенсию. ======

 

… А между тем трагические события назревали с неимоверной скоростью. Неожиданно ночью приехала машина в село. Военные люди арестовали Михея. Жена Михея послала сына к Марии. Пока Мария пришла, Михея уже увезли. Пришло письмо из госпиталя, в котором Николай, брат Марии написал, что ему сделали вторую операцию и отрезали ещё кусок ноги. Мария написала брату о последних событиях, об аресте Михея.

-  Я чувствую, что в ближайшее время меня тоже возьмут, — написала Мария, — «доброжелатели», которых я когда-то привлекла к ответственности за воровство, вовсю распоясались, меня уже вызывали. У меня имеются документы, которые указывают, когда и сколько продуктов мы передали партизанам, но я следователю их не показывала. Коля, кроме меня ты один знаешь, где лежат эти документы. Они лежат в тайнике деда Степана. Следователю эти документы показывать нельзя, он их уничтожит, и я не сумею оправдаться. Нужно искать людей из партизанского отряда. Нас там многие знали.

Несколько месяцев пробежали в напряжённом труде. Затяжные дожди резко сменились жаркими погодами. Посевы дружно пошли в рост. Нужны были дожди, но их не было. Термометры зашкаливали за сорокаградусную отметку, сжигая все дружные всходы. Земля покрылась зловещими трещинами. Все поняли, что голода не избежать. Надежда была, что кукуруза каким-то образом поможет прожить. Кое-где пытались какие-то площади засеять сухостойной культурой, просом, но для него тоже нужны были дожди, хотя бы при всходах. Но их не было.

Марии с её бригадой удалось собрать несколько укосов трав для скота, а при наступлении жары крупный рогатый скот и овцы паслись на неугодьях. Положение было чрезвычайное. Новый председатель колхоза не мог ничего предложить. Мария несколько раз ехала в сельскохозяйственный институт на семинары, но они были малоэффективны, нужна была влага. В самый разгар борьбы за урожай (а ещё можно сказать — за выживание) в район опять приехал следователь КГБ и вызвал Марию.

- Видишь, как я обещал, мы опять встретились. Я чувствовал, что ты чистосердечно признаваться не хочешь, и занимаешь у меня время. А теперь сядь и напиши, как ты во время войны помогала дезертирам, бежавшим из нашей армии. Только не виляй, а пиши правду, я всё равно узнаю.

-  Могу ли я спросить, о каких дезертирах идёт речь? — спросила она, — не имеете ли вы в виду Константина Дымова?

-  Он такой Константин Дымов, как ты Сара Абрамовна. И, пожалуйста, не валяй дурака и не говори, что ты этого не знала.

-  Знала. Я его нашла в коровнике, в стойле. Он был без сознания. Мы ему оказали помощь, и он всё время оккупации работал, как все, и в основном делал продукты для партизан. Вам нетрудно найти воевавших здесь партизан, а они бы подтвердили нашу помощь им. Не могу понять, лейтенант, чего Вы добиваетесь? Моего связного, который имел связь с партизанами, Вы арестовали. Меня пытаетесь сделать врагом народа. Жаль, что мой муж погиб на фронте, он бы Вам доказал, что я не враг, и доказал бы не как я, баба, доказываю, а по-мужски, как он когда-то уже доказывал.

- Ну, хватит, сиди и пиши. Каждое твоё слово — это год отсидки, учти! Что касается твоего связного, то он уже даёт показания, как вы помогали фашистам, подкармливая их. Так что ты не виляй, а пиши, так как ты со своим связным, и с этим самым..., — он запнулся, подбирая эпитет, — этим дезертиром пойдёте по одному делу.

Мария написала, каким образом Яков оказался у них в хозяйстве, и отдала исписанный лист лейтенанту. Он взял лист, затем вернул его для подписи, после чего опять забрал.

-  Иди, это не последняя встреча.

 

11. НОВЫЕ СВИДЕТЕЛИ


    Следствие по делу Марии Жолобовой шло с неимоверной быстротой. В основном оно шло по правильному пути, но в следствии полностью отсутствовал принцип презумпции невиновности, и оно шло с нескрываемой предвзятостью. Молодые следователи, а может быть, один следователь уж очень хотел самоутвердиться и раскрыть порученное ему дело. Он отметал все доказательства подследственных и строил версии на собственных предположениях. Так, в деле по факту дезертирства Якова появились два свидетеля: Василий Чепель и Пётр Кныш. Это два владельца явок, куда должен был явиться Яков. Петра Кныша в городе не было. В доме, где он жил, теперь жили совершенно посторонние, а может быть, и не совсем посторонние люди. Что касается Чепеля, то он после ранения на фронте по предъявленному следователю документу остался в Одессе и был комиссован как непригодный к несению службы в армии. На вызов следователя он явился с педантичной аккуратностью. На вопросы следователя отвечал лаконично, кратко:

-  У вас была явочная квартира? — спросил следователь.

-  Да, была, — ответил Василий.

-  К вам должен был прийти Константин Дымов. Приходил он?

-  Нет, не приходил. Через неделю я сам пришёл к его квартире, замка на двери не было, и в комнате никто не жил. Часть мебели отсутствовала.

-  Что Вы делали после этого посещения квартиры Дымова?

-  Я связался с партизанами на своей явочной квартире и ушёл с ними, когда весь отряд ушёл из Одессы. Вот документы: справка о ранении, по которой меня комиссовали, а эта справка — что я был в партизанском отряде.

-  Вы можете письменно подтвердить, что Дымов к вам не являлся?

-  Могу.

-  Тогда напишите это и подпишите документ.

После подачи письменного заявления следователь отпустил Чепеля и больше не вызывал. Документы у него не вызвали никаких подозрений. Искать гражданина Кныша он не стал, так как нужный документ у него уже был в руках.

Яков опять пришёл в паспортный стол и потребовал, чтобы ему возвратили или восстановили паспорт. Ему ответили, что его заявление о возврате паспорта рассматривается, но задерживается не по вине паспортного отдела. Яков решил повидаться с Марией и поехал к ней автобусом. Автобус шёл один раз в сутки по чётным дням. Предупредив на работе, что его не будет двое суток, он поехал к Марии. В деревне его узнали, но разговаривали очень странно и кратко. Он пошёл на хутор. Квартира Марии была на замке. Яков зашёл в дом золовки Марии, жены погибшего брата. Там он познакомился со вторым братом Марии, который несколько недель назад пришёл домой из госпиталя без ноги, на костылях. Николай сказал, что Марию арестовали до его прихода. Он начал расспрашивать Якова о том, как Яков познакомился с Марией. По вопросам, которые задавал брат Марии, Николай, Яков понял, что Николай много о нём знал, он также знал об их личных отношениях, возникших после освобождения от оккупантов.

- Так вот, Яша, в тайнике, о котором мне написала Мария, кроме накладных  лежали два письма, одно мне, одно тебе. Ты извини, но твоё я тоже прочёл, так как не знал, свидимся с тобой или нет. Извини. Мария говорила о каком-то письме, которое вы вместе писали и отправили. Она уверена, что письмо было перехвачено цензурой, которая проверяла не только это письмо, но и все письма, которые Мария посылала мне в госпиталь. Она мне написала, что больно уж следователь интересовался тайником, о котором она мне написала. О тайнике мы знали втроём: мой старший брат, я и Мария. О тайнике мог узнать следователь только из писем, в которых не говорилось, где находится этот тайник. Уж очень ему хотелось знать, где находятся накладные, которые могут его следствие пустить по ветру. Ну ладно с ним, следователем. Мария в моём письме написала, чтобы я тебя нашёл, и чтобы мы повторили это письмо по прежнему адресу и в Верховный Совет Украины. Отправлять их нужно не почтой, а верным человеком, чтобы письма отдал адресатам.

-  К великому сожалению у меня такого человека нет, — сказал Яков.

-  Ладно, человека я найду, а ты помоги мне написать эти письма.

-  Письма напишем, а где письмо ко мне, которое написала Мария?

Николай взял костыли, ещё без привычки опёрся на них и вышел. Спустя несколько минут он принёс письмо и вручил его Якову.

«Дорогой Яшенька, не знаю по какой причине, но, видно, Богу было угодно нас развести, чтобы мы больше не встречали в поле рассветы, как в былые времена. Уж очень много завистников и просто подлецов осталось на свете, когда миллионы хороших людей погибли в бою. При последних беседах, или допросах у следователя я поняла, что люди, которых я отогнала от колхозной кормушки, бывшие комбедовцы, вернувшиеся с фронта, не усмотрели факта, что мы сохранили их семьи, что мы сохранили колхоз, имущество, скот. Им потребовалась новая кровь, им мало крови моей матери и отца. Основой колхоза было имущество моего отца, заработанное нашей семьёй. Они опять выставили меня как дочь врага народа. Они меня не забыли, хотя в трудные для колхоза годы убежали из села. Яшенька, из допроса следователя я поняла, что они тебя в покое не оставят. Я написала Николаю, чтобы он с тобой связался, а что делать — скажет тебе Николай. Держись, дорогой, Бог даст, свидимся. Прости меня, что впутала тебя в наши дела, но наши дела были деяниями человеческими, в тяжёлых условиях оккупации мы оставались людьми. Я ни о чём не жалею. Целую. Мария."

К утру оба письма были написаны и переданы Николаю. После завтрака Яков пошёл в поле к погребу, где он три года трудился в одиночку. Погреб был бесхозный. Дверка лаза отсутствовала. Видимо, в погребе не было чего держать. На скотном дворе было убрано, но всё было сделано казённо, без души. Не было хозяйского глаза Марии. Половина коровника пустовала. В загоне овчарни бегало десятка два овец. При освобождении села было больше трёхсот. После обеда, отдохнув немного, Яков вышел на тракт, где дождался автобуса и уехал в Одессу. Дома его ожидала уже повестка следователя, которую ему передали соседи.

Утром он явился к следователю. Следователь, взяв повестку, посмотрел на неё, а затем посмотрел на подателя повестки:

– А, явился, падло! Когда припёрли к стенке, побежал к своей шлюхе просить помощь. Теперь ты намотал полную катушку, когда ты дал подписку о невыезде, скрылся от нас на три дня, чем помешал следствию, — прошипел следователь сквозь зубы, — Так вот, вражина, слушай, гад, я тебе читаю ордер прокурора на твой арест. Пойдёшь за твоей покровительницей!

 

=======Больше следователь соседей по квартире не беспокоил. Яков домой не возвращался. Спустя несколько дней пришёл работник из ЖЭКа и опечатал дверь комнаты  Якова, а затем приехали новые жильцы.==========

                             

ВЕТЕР  ПЕРЕМЕН


Прошли годы. В страну пришли большие перемены. Смерть Сталина, ликвидация культа личности, хрущевская оттепель. Демократические принципы управления страной восторжествовали. Страна заканчивала залечивать раны, нанесенные лихолетьем войны. Генерал-лейтенант в отставке, Герой советского союза, член ЦК коммунистической партии, депутат Верховного Совета СССР Грамоденко Виктор Петрович по заданию ЦК ехал на юг с докладом о выполнении решений последнего пленарного совещания ЦК. Перед отъездом он сидел в своём кабинете и планировал маршрут своей недельной командировки. Дорога практически времени не забирала, полёт длился в пределах трёх-четырёх часов. Можно лететь на Одессу, там встретиться с членом ЦК Украины и с ним поработать недельку. В первый же день по прибытии в Одессу можно сделать доклад на расширенном совещании членов обкома и облисполкома. Да, подумал он, неплохо бы побывать пару часов в местах, где три года командовал партизанским отрядом, а затем объединённым партизанским отрядом. Наверняка  кого-то, может быть, встречу.  

В Одессе его встретили член ЦК Украины и секретарь обкома. После лёгкого завтрака поехали в обком, где и провели совещание. После обеда, как было договорено, Грамоденко пригласил коллег поехать в колхоз „Путь Ильича", места где он воевал три года в партизанском отряде. Ещё утром в райком партии из обкома поехал член обкома, чтобы организовать встречу. Сказано — сделано.

Погода была отличная, высокое безоблачное голубое небо, несмотря на то, что солнце переходило на вторую половину небосвода, своей голубизной освежало всё окружающее пространство. Разнотравье приветствовало гостей своим незабываемым ароматом. Эскорт машин на одном дыхании проскочил хорошо укатанный большак и выехал на просёлочную дорогу. Гости отметили, что за прошедшие полтора десятка лет хорошо восстановили лесосеки, лесные посадки для задержания снега, которые во время войны были почти все уничтожены. А вот и районный центр, клуб, около которого с хлебом и солью встретили  их колхозники.

Грамоденко выступил перед собравшимися, разъяснил  поставленную перед тружениками села задачу. В конце выступления он, как бы невзначай, сказал:

- Я не случайно назвал собравшихся земляками. Сам я не из этих мест, но я во время войны здесь командовал партизанским отрядом. В селе я был несколько раз, но мой связной держал связь с председателем колхоза. Да, колхоза. Она была отличным конспиратором, и за три года не имела ни одного провала. Когда формировался отряд, в очень тяжёлое время меня и ещё двух человек выбросили с самолёта с рацией. Наша цель была объединить отдельные группы партизан, ушедших из Одессы. В это самое тяжёлое для нас время источником продовольствия у нас был колхоз. Как ухитрилась она в окружении врагов, которые требовали сдачи всех продуктов, отгружать нам подводы продовольствия — зерно, мясо, масло — это может рассказать только она сама. Колхоз передал отряду пятнадцать лошадей под седло. Ваш связной вывел их за село в назначенное время, а мы налетели и „отбили" этих лошадей. Она оснастила колхоз техникой и сельхозмашинами, которые привёз сам временный хозяин, и тогда, когда румын понял, что он здесь временный и привёл карателей, чтобы забрать своё добро, наш отряд этих карателей разгромил. А теперь я хочу назвать эту героиню, чтобы лично поблагодарить её за её подвиг. Это Мария Николаевна Жолобова.

Зал замер. Казалось, если в этот момент пролетит муха, её было бы слышно. В президиуме начали шевелиться и шептаться.

- Что, её здесь нет? Забыли пригласить?

- Её в селе нет, — ответил председатель колхоза.

- Жаль, — сказал Грамоденко, — я хотел преподнести сюрприз .— А где она?

- Здесь присутствует её брат Николай, он может внести ясность, — опять за всех ответил председатель колхоза.

- Николай Николаевич, будь добр, объясни. Здесь что-то не договаривают, или я что-то не то сказал?

Из задних рядов зала поднялся мужчина. Опираясь на костыли, он пошёл к трибуне. На груди у него было три ордена Славы, орден Красной звезды, орден Отечественной войны и медали. В руках он держал завязанный, упакованный в белое полотно узелок.

- Правильно сказали, а вот то что вам не досказали, так это точно. Моя сестра мне написала в госпиталь, как над ней здесь издевались. Вообще её письма уничтожались, но она умная и обхитрила следователя. Она обратный адрес писала подруги и отправляла письма из соседнего села. Эти письма следователя не интересовали. А вообще сестра уже пятнадцатый год в тюрьме. Это за те подвиги, которые вы точно перечислили. К этому могу добавить, что во время следствия следователь ей угрожал, что она пойдёт по дорожке нашего отца, которого имущество стало основой нашего колхоза. Отец был честным тружеником, он не хотел, да, собственно, не мог участвовать в гражданской войне, так как был многократно ранен в первую мировую войну. С 1929 года мы, дети казака Жолобова, стали кулацкими выродками, когда отца и мать арестовали и выслали на каторгу, а там убили. В сорок первом году в бою за Родину погиб брат, я всю войну провоевал, был ранен, контужен, а в конце войны в бою потерял ногу. Когда освободили нашу деревню, написал письмо сестре. Она уже была под следствием. Она мне написала, что следователь её оскорблял, называл румынской подстилкой. Он всё время ей показывал бумаги, подписанные кем-то, где её обвиняли в сотрудничестве с фашистами, он назвал ей несколько фамилий односельчан из комбеда, которые участвовали в аресте отца, а теперь, когда она стала подследственной, они решили её добить. Ведь это она раскрыла в колхозе хищение и выступала открыто на суде в качестве свидетеля. Её следователь обвинил, что она у себя прятала дезертира, бежавшего из Одессы. Это тоже говорит о предвзятости следствия, так как в сорок первом ему было только семнадцать лет, и дезертиром он быть не мог. Я с ним разговаривал перед его арестом. Это он консервировал для партизан мясо, делал масло, брынзу. Три года он практически не выходил из погреба, где был цех заготовки. Кроме Михея его никто не знал в селе. В Одессе его предали на явочной квартире. Он с трудом оттуда убежал. Сейчас он тоже в тюрьме. Всё. Да, я забыл. Сестра меня просила, чтобы я передал накладные на выданные колхозные продукты кому-нибудь из партизан, но ни в коем случае не следователю. Он их уничтожит, и она не сумеет доказать свою правоту. Она велела найти Яшу. Она с ним уже написала одно письмо в Министерство обороны, но его, видать, изъяли, поэтому она велела написать такие письма ещё в Верховный совет, и второе письмо — в Министерство обороны. „Пусть Яша с кем-то передаст в Москву, — писала она, — я вернусь и деньги за дорогу ему оплачу". А в этом узелке все накладные, которые подписаны командиром партизанского отряда. Может быть, пригодятся. — Он положил узелок на стол.

В зале опять воцарилась тишина. Все глаза были направлены на Грамоденка, который сидел, как замороженный. Пауза затянулась.

- Дорогие земляки, я хотел преподнести вам сюрприз, рассказать вам о вашей односельчанке, с которой я не был знаком, но о ней знал очень много и следил за её действиями. Я считал её партизанкой, что само по себе так и было. Но то, что поведал нам Николай Николаевич, меня повергло в шок. Я завтра буду в Москве. Я найду эти письма и дам им ход. Простите меня, что так поздно я об этом узнал. Дело в том, что в конце войны нас всех перебросили в Японию, а дальше мою дивизию оставили на Дальнем Востоке. Служил и залечивал раны войны. И только когда я ушёл в отставку, я вернулся в Москву и решил побывать у вас. Клянусь вам, что я это дело не оставлю. Я за долгую свою службу ни одного своего бойца не предавал. А следователя, мерзавца, я найду. Если его уже нет, то он в гробу трижды перевернётся. Что касается местных граждан, которые замешаны в этом грязном деле, я думаю, что секретарь обкома возьмёт под контроль. Порок должен быть наказан, иначе мы скоро дойдём до вседозволенности!

День был испорчен. Участники собрания, хозяева и гости расходились, не глядя друг другу в глаза. Конечно, гости об этой трагедии ничего не знали, и что касается секретаря обкома, можно предположить, что он тоже не знал, так как он в области был новым человеком, и события районного масштаба мог не знать, но это только можно предположить, но районное начальство уж эту трагедию знало от и до, и можно предположить, что в каких-то фрагментах этой трагедии тоже участвовало, но не со стороны защиты. Это было видно, когда назначали нового председателя колхоза. Уже тогда Мария была у них на устах, как дочь врага народа. Первый откат орудия после выстрела по справедливости  произошёл тогда, когда приехала группа следователей из Москвы по этому делу. Не нужно было быть криминалистом, чтобы с первых страниц разбухшего дела не увидеть, что сшито оно гнилыми нитками, что первый снаряд был выпущен администрацией района, поэтому первый откат орудия ударил по послевоенной партийной администрации района, которая, пытаясь выслужиться, подняла старое дело о раскулачивании и, не считаясь с изменившейся обстановкой, взяло на вооружение это дело. Следователь, которому поручили вести дело о сотрудничестве с фашистами советских граждан, тоже не желал ударить в грязь лицом, поэтому пользовался показаниями непроверенных личностей. Так, при проверке показаний хозяина явки Василия Чепеля выяснилось, что Чепель в первые дни оккупации в городе отсутствовал, чем завалил явку. Спустя месяц он прибыл в Одессу, где открыл вино-водочный магазин. Перед освобождением города он купил домик в деревне на севере области и ушёл служить к партизанам. В бою за освобождение Одессы симулировал ранение и остался в городе, имея справку, что он служил в партизанском отряде. До приезда московской следственной группы он успел отсидеть в тюрьме пять лет из восьми и досрочно был выпущен. Своё питейное заведение он до ареста переписал на племянницу, и теперь эта торговая точка числилась за одним из колхозов области. Вернувшись из тюрьмы, в которую он попал за спекуляцию золотом, он работал товароведом в своём же магазине. Что касается сельских свидетелей, то здесь наличие предвзятости следователя выражалось не менее ярко, чем свидетельство городское. Некоторые бывшие комбедовцы, сравнительно молодые, были на фронте и вернулись в деревню послееё освобождения. Более старшие колхозники из комбеда, а это были коммунисты, ушли из села, спрятав партбилеты. После освобождения прибыли в своё село. И те, и другие особой любви к Марие Жолобовой не имели, в памяти держали расправу её с ворами колхозного добра. Не зная сути дела, они дали свидетельские показания против Марии, а следователь эти показания приобщил к делу. Так возникло дело о пособниках фашистов.

Через месяц в деревню приехал из Москвы, ЦК партии человек. С ним было несколько человек из обкома. На собрании общественности района выступил работник ЦК:

- Дорогие товарищи, граждане! Я к вам приехал по поручению Виктора Петровича Грамоденко. Он очень хотел приехать сам, но он опять попал в госпиталь, раны войны до сегодняшнего дня дают о себе знать. Виктор Петрович передал через меня письмо и просил меня его прочесть. Это письмо будет опубликовано в районной газете. Читаю письмо:


«Дорогие земляки! Простите, что не сумел к Вам приехать. Опять я в госпитале, и опять врачи колдуют над моим телом, попорченном войной. Я обещал вам помочь нашим односельчанам освободиться от тюрьмы. С первого же дня по возвращении в Москву я начал работать в этом направлении. Но, увы, пришлось в основном работать над восстановлением доброго имени наших земляков. Михаил Иванович Гриценко, которого мы знали под именем Михей, после суда был направлен на лесоповал. Работал он чуть меньше года. По причине плохого зрения, а одного глаза у него не было, он попал под падающее дерево и был убит. Похоронен он в братской  могиле. Мария Николаевна Жолобова, председатель колхоза „Путь Ильича", не дожила до освобождения два месяца. Всё время работала на руднике. По документам, смерть наступила от сердечной недостаточности. Похоронена в братской могиле. Третьего участника по этому гнусному делу, Якова Ильича Ясинского, которого мы знали по имени Константина Дымова, освободили. Он сейчас находится на реабилитации в санатории, а после этого поселится в своём городе Одессе.  Указом Верховного Совета СССР награждены:

Орденом Отечественной войны первой степени

Жолобова Мария Николаевна (посмертно);

Гриценко Михаил Иванович (посмертно).

Медалью Партизан Отечественной войны 1941-1945г. первой ступени

Жолобова Мария Николаевна (посмертно);

Гриценко Михаил Иванович (посмертно);

Ясинский Яков Ильич.

Дорогие земляки, не знаю, разрешит ли здоровье мне побывать у вас, но очень прошу вас, установите на центральной площади села стелу с именами погибших героев. Я считаю, что в этом списке должен быть Николай Жолобов-старший, который внёс свой вклад в создание колхоза.

Низко кланяюсь Вам!

Виктор Грамоденко.»

 

ЭПИЛОГ

Василий Чепель вышел из тюрьмы со справкой о досрочном освобождении за честное отношение к труду и безупречное поведение. Вернувшись в свой город, он начал работать в своей торговой точке, но не в качестве продавца и владельца магазина, а в качестве экспедитора. Перед заключением он передал магазин племяннице, которая этот магазин переоформила как собственность одного из колхозов области. Так что сидя в тюрьме он одновременно был хозяином магазина, и его доля прибыли откладывалась на книжку.

Когда начала работать московская комиссия по делу сельских предателей Родины, где была названа его фамилия как владельца явочной квартиры, его вызвали на допрос. Он следователям предъявил документы участника партизанского движения, в которых ясно указывалось, с какого времени Чепель находился в партизанском отряде, фиктивная справка о ранении. Следователю, который вёл следствие о предательстве колхозников, уж очень не хотелось этого видеть. Василий понял, что москвичи не оставят эти документы без экспертизы. О взятке речи быть не могло, работали не одесские следователи, а московские. Решение принял быстро и бесповоротно: нужно бежать. Нужно затаиться где-то в глуши и переждать до лучших времён. Взяв достаточно наличных денег, немного золотишка и драгоценных камешков, он вышел из дома и сел на трамвай, идущий к Лузановке. От Лузановки он пошёл в обратную сторону к железнодорожной станции Сортировочной. Убедившись, что за ним никто не следит, он сел на поезд в направлении станции Раздельная, где проходили поезда дальнего следования. Когда он взял билет до Ростова, его арестовали. Он попытался выбросить сумку с деньгами и драгоценностями, но его милиционеры предупредили, что это он делает напрасно, так как его многократно фотографировали по дороге в Раздельную с этой сумкой. При понятых описали ценности и забрали. Хозяйка „колхозного магазина", когда узнала об аресте хозяина, конфисковала всю наличность и скрылась. Так рухнула фирма  «Чепель и компания».

После пройденного лечения и медицинской реабилитации в Одессу вернулся Яков Ясинский. Он стал на учёт в местной организации УТОС, обществе слепых. Ему там предложили работу, и он начал работать. Работа и пенсия инвалида Отечественной войны обеспечили ему возможность нормального существования. Городские власти выделили ему двухкомнатную квартиру на новом жилмассиве. Работа была не тяжёлая: он развозил по квартирам полностью незрячих детали изделий, учил инвалидов, как собирать эти изделия. Он также забирал эти изделия на склад. Выбитый глаз, видимо, у Якова не заживал. Он всё время носил бинтовую повязку. Он долгое время приходил в дом на улице Пушкинской, где жил я. В нашем дворе жила незрячая женщина, инвалид Отечественной войны. Яков приносил книги для незрячих и уносил уже прочитанные. В выходные дни при хорошей погоде они долго просиживали на дворовой скамейке у парадной. Им было, что вспоминать и о чём говорить.





<< Назад | Прочтено: 486 | Автор: Дубовой Г. |



Комментарии (0)
  • Редакция не несет ответственности за содержание блогов и за используемые в блогах картинки и фотографии.
    Мнение редакции не всегда совпадает с мнением автора.


    Оставить комментарий могут только зарегистрированные пользователи портала.

    Войти >>

Удалить комментарий?


Внимание: Все ответы на этот комментарий, будут также удалены!

Авторы