RC

Прошлое - родина души человека (Генрих Гейне)

Логин

Пароль или логин неверны

Введите ваш E-Mail, который вы задавали при регистрации, и мы вышлем вам новый пароль.



 При помощи аккаунта в соцсетях


Темы


Воспоминания

 Григорий Дубовой

 

ПОВЕСТЬ ОБ ОБЫКНОВЕННОМ ЧЕЛОВЕКЕ

ЧАСТЬ 1. ДЕТСТВО

 

 Глава 2. Последний довоенный год. Исход.

Рабочая Пересыпь просыпалась рано, по первому гудку заводов Гена и маслобойного. По второму гудку заводов рабочие с узелками в руках выходили из своих жилищ и медленно двигались к своим предприятиям. Что касается жильцов Ярмарочной площади, то они просыпались ещё до первых гудков.

        

Медленно, словно стараясь друг друга не обогнать, на площадь съезжались телеги с сельскохозяйственными продуктами и изделиями. Они заполняли площадь с трёх сторон. Четвёртая сторона заполнялась попозже рыбаками, когда они сходили с воды. Телеги, заполняющие площадь, были разные: арбы, повозки, бестарки, двуколки, площадки. Не менее разнообразными были упряжки: беспокойные жеребцы, битюги, меринки, кобылы, волы, мулы, ослы. Иногда появлялись в упряжках экзотические верблюды, вызывая у покупателей удивление.  

         

Наш дом стоял на Ярмарочной площади. Это был дом, ничем не отличающийся от домов на площади, с двором, в который вписывалась 21 квартира. Здесь жили русские, евреи, украинцы, гагаузы, молдаване, цыгане, но мы, дети двора, знали, что в доме проживают только две группы жителей — это порядочные люди и жлобы, причём первых было намного больше, чем вторых. Жлобы — это бескультурные, неряшливые, злые, и ещё Бог знает, сколько  отрицательных качеств было у этих людей. Антагонизма между этими группами не было. Каждая семья жила своей жизнью и своим укладом.

          

Предки мои поселились здесь давно. Я был здесь уже представителем пятого  поколения. Не исключена возможность, что предки поселились здесь ещё раньше — летописцев не было. Однако знаю точно, что предки пришли из Подольской губернии. К моменту моего появления на свет мои родственники жили во многих дворах площади. В 1929 году отец был направлен в один из районов Одесской области для поднятия сельского хозяйства в числе 25.000 коммунистов. С этого момента наша семья десять лет кочевала из села в село, где отец работал в должностях от председателя колхоза до председателя райисполкома. В 1939 году в нашей семье появился ещё один ребенок — сестрёнка. С её появлением я потерял титул «младшего», и моя трудовая деятельность в семье пополнилась ещё многими работами. Не прошло и полгода после рождения сестры, как она заболела, и требовалась квалифицированная помощь врачей, которой в деревне не было. Брат заканчивал среднюю школу, и родители желали дать ему высшее образование. Сельская школа не имела возможности дать достаточные знания для поступления в институт. Были ещё причины, которые заставили родителей принять решение временно жить врозь. Мать с тремя детьми уехала в город, где была у нас квартира. Отец частенько приезжал  по служебным делам, а иногда приезжал и на выходной день.

            

Итак, опять я жил в Одессе. Наша семья своим укладом жизни влилась в уклад жизни двора, где каждая семья жила «своим домом», но открыто. То обстоятельство, что отец работал в деревне, особо нам, детям, не чувствовалось. Он в деревне с раннего утра до ночи был в поле или на предприятиях района. Воспитанием детей занималась мать. Отец своим примером воспитывал в нас преданность работе, которую выполняешь, любовь к матери, которую очень любил и не скрывал это ни от нас, ни от друзей. Имея всего 3 класса образования, он занимался самоподготовкой и несколько раз направлялся на краткосрочные курсы в сельскохозяйственные ВУЗы, после которых он опять учился самостоятельно, и в этом духе он воспитывал нас. Мы, старшие дети, в основном я, помогали матери по хозяйству. Старшего брата  мать особо  не загружала работой, так как хотела, чтобы это не помешало ему поступить в институт. Отец в наши школьные дела не вникал, но небольшие деньги для приобретения литературы он в городе тратил на книги, а зимой, когда полевые работы сокращались, отец приходил пораньше домой, и после ужина вся семья садилась около лампы, и мать или брат вслух читали какую-то книгу, которая выделялась для коллективного чтения. Постепенно такое чтение стало традицией нашей семьи. Это чтение привило любовь к литературе у детей, и эта традиция просуществовала до нашего переезда в город.

          

У нас во дворе были свои традиции, и одна из них имеет прямое отношение к настоящей повести. Летом в дни каникул мы, детвора возрастом 10-13 лет,  собирали на берегу моря, в местах, где рыбаки чинили сети, лоскуты отбракованных сеток, которые сами сшивали в один кусок и мастерили из него бредень. Это делалось задолго до каникул. Проблем было много. Мало того, что нужно было найти лоскуты сеток, нужно было найти нитки, чтобы их сшить. При этом нужно было достать нитки, чтобы не увидела мать — нитки были в дефиците. Я уже не говорю о дровах, которые мы собирали по утрам на берегу и прятали в наших тайниках. Каждая свободная минута нами использовалась на подготовку к рыбалке.

          

С конца мая каждое воскресенье мы шли на берег, благо что он был в одном квартале от нашего двора, и разворачивали там промысел креветки. Креветка у нас называлась рачками. Так вот этих рачков за два-три часа мы могли поймать два-три ведра. Дома из тайников доставали четыре камня, которые устанавливали посреди двора. На камни ставили обыкновенную выварку, в которой хозяйки вываривали бельё. В выварку засыпали рачков и заливали их водой. Дрова мы тоже доставали из других тайников. Они, как сетки,  собирались круглый год, и если бы чьи-то родители увидели их, дрова были бы конфискованы: дрова в Одессе очень дорогие. Когда разгорался костёр под вываркой, мы, участники рыбалки, становились вокруг выварки и следили за тем, чтобы рачки сварились правильно, чтобы не потеряли цвет, чтобы не разварились, чтобы не были сырыми, чтобы кто-то нечаянно или по злому умыслу не налил сырую воду в вареные рачки, что могло привести к большим неприятностям. После обеда, ближе к вечеру, взрослые выходили из жилищ, набирали в тарелки, бумажные кульки ещё тёплые креветки, собирались группами по интересам, садились маленькими кружками и вели мирную беседу по интересующим вопросам. Мужчины с наполненными креветкой кульками выходили за ворота на улицу, рассаживались, или стояли, облокотившись на стену или дерево и вели  разговоры на всевозможные темы. Они бурно обсуждали какую-то Варьку, которая изменила мужу и попалась. Каждый высказывал своё мнение громко, внятно с изысканным матом, невзирая на то, что мы, дети, внимательно их слушали. Кто-то с кем-то соглашался, кто-то — нет. Когда тема заходила в тупик, они переходили к теме о международном положении, которое обсуждали с не меньшим азартом, чем обсуждался вопрос о злополучной Варьке. В обсуждении и осуждении всё чаще фигурировали имена Гитлера, Муссолини, Антонеску и прочих поджигателей войны. Когда наступал вечер, все жители двора расходились по своим клетушкам-квартирам, оставляя на земле алые пятна от брошенных на землю головок креветки. В воскресенье  можно было головки креветок бросать на землю, что с удовольствием делал сам дворник. Однако когда утром жильцы дома выходили на работу, вся территория двора была убрана, заметена и полита водой.

          

Следующая суббота у нас, детей, выдалась обычной, ничем не отличающейся от других суббот. Нужно было достать немного ниток, чтобы починить сети к завтрашней рыбалке. Этому делу мы уделяли всё свободное время, и очень переживали, если взрослые заставляли делать какую-то работу по дому. Жара стояла неимоверная. Солнце предыдущего дня сохраняло в каменных стенах домов и шлифованной глади мостовой своё тепло так, что зной не успевал остынуть за ночь.

Мы работали не покладая рук, пока не услышим голос чьей-то матери:

— Во-о-ва-а, чтоб тебя холера побрала, ты есчо-о не... — и далее не только Вова, или Коля, Вася, Яша, а весь двор знал, что он обещал, или не обещал и не сделал. Все к этому крику привыкли и воспринимали как должное.

Иногда из другого конца двора можно было услышать поддержку какой-то соседки:

— Да он у тебя всегда такой. Никогда... — Вовина мама обрывает соседку:

— Да-а? Он у меня такой. А твой шалопай лучше!?

         

Одна за другой отворялись двери или окна квартир. Соседи начинали успокаивать, вспоминать, обсуждать. Достигнув кульминации, спор утихал, и через несколько минут можно было услышать:

— Мадам Рабинович, почём вы взяли на базаре сегодня этого петуха? — И не дослушав ответ, спрашивающая сообщает мадам Рабинович, что Марфа вчера купила такого петуха намного дешевле.

         

Таким был наш двор и, наверное, таким бы остался, если бы за этой субботой не последовало то воскресенье, которое, как нам казалось, началось, как все предыдущие дни. Однако мы ошиблись. «То воскресенье» на многие десятилетия, а может, и столетия станет трагическим словом.

            

В то воскресенье началась Великая Отечественная война. Однако об этом мы узнаем через несколько часов. Солнце ещё не взошло. Оно только нежным румянцем  обозначило место своего выхода из-за горизонта, и этим же румянцем покрасило крыши и стены домов, которые ещё не успели пробудиться от прошедшей ночи. В выходные дни жители рабочей Пересыпи пробуждались несколько позже.

         

Мы, мальчишки, сплочённые под знаменем рыбаков, тихо покидали свои жилища и собирались около сарая, где хранились снасти. Когда собиралось достаточное количество ребят, чтобы забрать все атрибуты, мы уходили на берег. По дороге на берег «бывалые рыбаки» предвещали хороший улов при таком ветре, хотя никакого ветра я не чувствовал. Проспавшие впоследствии подсоединялись к работе. Когда вышли на берег, я увидел, что маленький ветерок всё-таки был, когда потоки воздуха, гонимые ветерком, проносились по зеркалу воды, а вслед им неслась рябь, образованная массой меленьких волн. Солнце в этой ряби зажигало множество огоньков, которые образовывали солнечную дорожку. Первый заход в воду показал, что домой мы уйдём с уловом. На берегу креветку мы тщательно выбирали из водорослей,  захваченных сеткой со дна. Одно ведро наполнилось креветкой в рекордно короткий срок. Ребята собрались было опять заходить в воду, но, увидев бегущего к нам моего брата, остановились, чтобы похвастаться уловом:

— Пацаны, кончайте лов, все домой! Началась война! — ещё с ходу прокричал брат, еле дыша, стараясь выравнить дыхание, сбившееся от длительного бега.

           

Мы стояли и смотрели на него, не понимая. Ну, так что, если война? Мы помнили войну в Финляндии, Польше, в Бессарабии. Радио и газеты нам всё сообщили, разъяснили. Однако у нас ничего не изменилось. Война же не на Пересыпи, и даже не в городе! А здесь такая прекрасная рыбалка...

— Вы, что оторопели?! — спросил брат. — Быстро все домой! Вас ждут ваши родители. Началась война с Германией. Высыпайте рачков в море. Быстро!

       

Делать было нечего, брат был старше нас и, кроме всего, он был послан родителями. Пришлось подчиниться. Мы выбросили креветок в море. Оказавшись в своей стихии, они как будто не поверили своему счастью, осторожно шевелили хвостиками, а затем сильным ударом выстреливали себя в глубину и пропадали из поля зрения.

          

Когда мы шли по переулку, никаких изменений не было, но когда вышли на улицу, изменения были налицо. На рынке, не распродав свои товары, крестьяне запрягали лошадей, волов и прочую живность, на чём приехали. Некоторые упряжки уже грохотали своими коваными колёсами по булыжной мостовой, покидая город. Из большого четырёхгранного репродуктора, который висел на высоком столбе, неслись тревожные слова. Кто-то оповещал народ о несчастье. В воздухе повисло слово «война».

           

Мы вошли во двор. У водопроводной колонки стояла длинная очередь вёдер, кастрюль, банок, бутылей и прочей посуды. Люди запасали воду. Женщины стояли у колонки и плакали, причитая при этом что-то непонятное. Они, бедные, раньше всех почувствовали беду, хотя мужчинам в этой войне отводилась главная роль. В этот момент мужчины двора были хмурые, молчаливые, но не растерянные. Они слушали радиовещание на площади и по окончании передачи медленно шли домой. События развивались «как в сказке»:  чем дальше, тем страшней. Все ждали выступления Сталина, который скажет народу, почему Германия напала на нашу страну, и что надо сделать, чтобы разгромить фашистов. Однако этого выступления не было. На рыночной площади, где утром стояли телеги, стало пусто. Замолкло радио. На площадь заехала автомашина с опущенными бортами. На кузове стоял стол, покрытый кумачом. На столе стоял микрофон. Из кабины вышел рабочий с мотком проволоки, залез на столб и подсоединил к репродуктору микрофон. С кузова опустили и закрепили две лесенки с поручнями. На машину поднялись несколько человек, один из которых пальцем постучал по микрофону.


Убедившись, что микрофон работает, обратился к собравшемуся народу:

— Товарищи земляки! — загремел голос оратора из репродуктора по всей площади: — Сегодня, 22 июня 1941 года, нарушив пакт о ненападении, германские фашисты без объявления войны перешли границу Союза Советских Социалистических Республик...

         

Митинг был очень коротким. Выступило ещё несколько человек, которые призвали записываться добровольцами в Красную армию. Люди по одному подымались по одной лесенке, подходили к столу, расписывались и по второй лесенке спускались с машины. Долго стояла машина, долго шли записываться добровольцы. Нас, мальчишек, заинтересовало другое. В открытые ворота стадиона въезжали трактора тягачи, которые втаскивали на стадион зенитные пушки, прожектора, звукоуловитель, электростанцию. Мы всё это видели в кино, в учебниках и в просветительной литературе, а наяву — впервые. Пока мы добежали до стадиона, трактора уже выезжали со стадиона, а артиллерийский расчёт разворачивал технику. Уже работала электростанция, вращался звукоуловитель. Бойцы расчётов, гремя замками, опробовали работу механизмов орудий. Когда всё было готово к отражению вражеских налётов, к нам подошёл командир и сказал, чтобы мы быстро шли по домам, и когда начнут стрелять, чтобы мы не выходили из квартир. Будут падать с большой высоты осколки, и они могут убить. Мы тотчас выполнили приказание командира и быстро удалились по домам.

         

Не могу объяснить причину, но вечер наступил очень быстро. Небо пронзили десятки прожекторов. Они хаотически рыскали по небу, иногда объединяясь своими расширенными верхними конечностями лучей, затем опять разбегались, стараясь обнаружить врага. Мы с порогов квартир наблюдали за небом. Самолётов видно не было.

          

Прошёл совсем малый промежуток времени с момента появления прожекторных лучей, как небо и всё окружающее на мгновение окрасилось в ярко красный цвет, и в то же мгновение раздался многоголосый раскатистый взрыв. Это был первый залп орудий защитников Одессы, который не умолкал до самого отхода последнего отряда, ушедшего защищать Крым. Залп, который принёс славу героической обороне города.

         

Так начались и закончились первые сутки войны. Так к нам в город пришла война. При первом залпе начавшейся канонады, а вернее, первом залпе четырёх пушек на стадионе, мы услышали звон оконных стёкол квартир второго этажа.

         

Канонада не утихала до самого утра, она то замедляла темп огня, то усиливалась. До утра мы не сомкнули глаз. Утром радио нам сообщило, что ожесточённые бои идут по всей западной границе от Чёрного до Баренцева моря. Далее передали перечень оставленных населённых пунктов, куда входили и города, и крупные железнодорожные узлы. Фашисты шли по Молдавии, Украине, Белоруссии, Прибалтике. Радиовещание прекратило транслировать музыку, передавали только сводки Совинформбюро и призывы повышать производительность труда, разоблачать вражеских лазутчиков, шпионов. Мы,  мальчишки, воспитанные на произведениях Гайдара, приняла эти призывы непосредственно к себе. Стоило на улице появиться человеку в шляпе и очках,  к тому же если он ещё на наших глазах что-то записал в блокнот, мы его «вели»,  пока не сдавали милиционеру. Райкомы комсомола создавали бригады борьбы с диверсантами. Нам в эти бригады дорога была закрыта — не доросли. На базе жилищных кооперативов во дворах назначались уполномоченные, которые отвечали за светомаскировку, переоборудование некоторых квартир под бомбоубежище, очередную посылку жильцов на рытьё окопов, противотанковых рвов и прочих инженерных сооружений. На эти работы брали ребят с 15 лет. Я с братом был зачислен вместо матери, которая не могла оставить больного ребёнка. Прошло несколько дней войны, и мы впервые над городом увидели вражеский самолёт. Это была транспортная машина. Шла на очень малой высоте, как бы хотела своими крестами на крыльях нас напугать. Вокруг самолёта рвались снаряды, а он шёл как ни в чём не бывало. Пройдя над Пересыпью, портом, он улетел в Бессарабию.

            

По утрам к Ярмарочной площади подъезжали автомашины, мы погружались, и нас вывозили за город рыть окопы. Иногда небольшую группу оставляли на площади для работ по строительству бомбоубежищ в сквере, который проходил мимо площади. Когда мы работали в поле за городом, над нами всё чаще и чаще появлялись вражеские самолёты. Военные, которые руководили строительством, давали команду «Воздух!», и мы все ложились на землю. Самолёты пролетали над нами. Не видеть нас они не могли, но у них были другие задачи, и мы их не интересовали. Над жителями Пересыпи нависла угроза затопления. К пригороду подходили два лимана — Хаджибеевский и Куяльницкий. Уровень их вод был намного выше уровня равнинного пересыпского плато. Высокие дамбы удерживали воды в чашах лиманов. Дамбы охранялись батареями зенитных орудий. Однако противник и не стремился затапливать Пересыпь, так как при взятии города это была бы добавочная работа по форсированию водной преграды. В городе появились беженцы из Бессарабии. Они бежали от немецких и местных нацистов, которые без суда и следствия убивали неугодных. Беженцам удалось убежать без документов, денег, одежды. Жители города чем могли, помогали, однако беженцы в Одессе не оседали и убегали дальше. Всё чаще и чаще в городе стали появляться умалишённые. Эти бедолаги ничего вообще не понимали. Их оккупанты выгоняли из больниц, лечебниц и они уходили в разные стороны в поисках пищи.

           

Из деревни Ширяево приехал отец на попутной машине. МТС выделила две автомашины для доставки в деревню продуктов питания. Отец должен был обеспечить загрузку машин. За несколько минут разговора с матерью они приняли решение, что наша семья должна выехать в деревню, где жизнь была спокойней и несколько безопасней. Гружёные автомашины и отец с ними приехали, когда начало смеркаться. Шофера нервничали. До наступления темноты нужно было отъехать подальше от города, где столкновение со встречной машиной было менее вероятно. Все понимали, что ночью придётся ехать без света. Два чемодана с летней одеждой и бельём, два узла уже стояли в полной готовности к погрузке. Время нам было отпущено, чтобы навесить на дверь замок. Ключи отдали бабушке. Она жила в соседнем дворе, в деревню ехать отказалась и сказала, что присмотрит за нашей квартирой. Схватив два чемодана, отец побежал к воротам, где стояли машины, мы с братом потащили узлы, мать взяла сестрёнку и быстро пошла за нами. По дороге к воротам мне показалось, что мать мне что-то сказала. Я повернулся к ней. Она шла и плакала, и что-то причитала. Нас усадили в кузов, отец и мать с сестрёнкой сели в кабины, и машины рванули в темнеющую даль.

          

Когда выехали на грунтовую полевую дорогу, было уже совсем темно. Шофера откинули ветровые стёкла, чтобы лучше видеть изъяны на дороге. Единственным источником света была луна. Машины бросало на дороге, как мячики. Ящики и мешки прыгали на ухабах, перемещались всё ближе к заднему борту, сильнее сжимая нас. С кузова автомашины мы видели то с одной стороны, то с другой огненные стрелы трассирующих пуль зенитных пулемётов. Через пять часов мы спустились в ложбину и уже были в знакомом нам селе Ульяновке. Переехав мост через реку Куяльник, мы заехали в село Ширяево, где прожили счастливых два довоенных года. Через пару минут мы остановились у дома, в котором мы должны были ждать конца войны. Однако люди предполагают, а Бог располагает. В данном случае Всевышний решил всё вопреки предположениям и желаниям. Мы сняли с кузова наши узлы и чемоданы и внесли их в выделенную нам комнату. Мать быстро соорудила каждому постель. Выпив по кружке молока с хлебом, мы легли спать. Тишина была необыкновенная. За месяц ежедневных артиллерийских канонад зенитных орудий, которые гремели в ушах даже тогда, когда пушки молчали, эта тишина пугала. После тяжёлой дороги сон пришёл мгновенно.

           

Утром я вышел во двор, затем — на улицу. По этой дороге я вёл каждый день корову в стадо, которое от моста уходило на пастбище. Вернувшись во двор, я через огород пошёл к пруду. Это, собственно, был не пруд, а часть пересохшей реки Куяльник. Ранней весной, при таянии снега, эти пруды наполняются водой и соединяются в единую реку, которая мощным потоком и большой массой льда со своего верховья несётся к морю, разрушая мосты и противольдинные сооружения. Сейчас пруд длиной 200-300 метров стоял эталоном тишины и спокойствия, а на его глади, нарушая спокойствие, то здесь, то там плеснет вьюн, или какая-то другая рыбка, рисуя концентрические окружности на его поверхности. Не верилось, что после месячного ада артиллерийских канонад на земле ещё существует такой райский уголок.

           

Так началась новая наша сельская жизнь в этом прекрасном селе. Вражеские самолёты изредка пролетали над селом, но на очень большой высоте, так что их не было видно и слышно, но мы видели их присутствие по вспышкам взрывающихся зенитных снарядов. Газеты, которые мы получали, сообщали, что на фронте дела идут всё хуже и хуже. Наши войска оставляли один город за другим. В селе появлялось всё больше беженцев.

         

Взрослым стало ясно, что семьям коммунистов и лицам еврейской национальности нужно срочно уезжать на восток, пока ещё есть возможность. Об этом говорили отец с матерью. Мать плакала.

— Да, я понимаю, что здесь оставаться нельзя, — сквозь слёзы говорила она— но где же выход из создавшегося положения? Ты же знаешь, что я не боюсь никакой работы, я всё выдержу. Но дети, что будет с ними? Они слабые, к трудностям не привычные. Если я их потеряю, мне не жить. Беженцы говорят, что на дорогах нет воды, что фашисты отравляют в колодцах воду...

— Эти факты не подтвердились, — прервал жалобы матери отец, — это немецкая пропаганда распространяет эти слухи, чтобы посеять панику. А то, что на захваченных территориях фашисты уничтожают народ — это точно. Здесь оставаться вам нельзя!— он не досказал, что в Райкоме партии уже лежал документ о том, что решением бюро его утвердили командиром партизанского отряда в районе.

— Это я знаю, — сказала мать и замолчала, не зная, рассказывать ли отцу, что произошло сегодня, или нет.

         

А произошло следующее: Рано утром я вышел во двор, прошёлся по двору в поиске какой-нибудь работы. Затем вышел на улицу. Возле нашей калитки стоял мальчик примерно моих лет. Маленький, рыженький, с длинными руками и горбатым носиком. Когда он обратился ко мне, сомнения уже не было, что это был еврейский мальчик, он разговаривал с сильным еврейским акцентом.

— Мальчик, — обратился он ко мне, — вынеси мне кусочек хлеба, я очень голоден.

Я зашёл во двор. Мать уже что-то делала на кухне.

— Мама, у калитки стоит мальчик и попросил кусочек хлеба, он сильно голоден.

— Позови мальчика и усади под деревом за стол, быстро, а то он уйдёт!

          

Я выполнил указание матери. С мальчиком не разговаривал, считал, что мать это сделает лучше. Мама поставила перед мальчиком тарелку борща, хлеб и села рядом на скамейке. Мальчик ел с жадностью, взахлёб, на что мать обратила внимание и велела кушать нормально. Когда он покушал, мать начала его расспрашивать:  откуда он и как сюда попал, где родители. То, что мы услыхали, поразило нас. Их семья жила в селе недалеко от города Бендеры. Отец был парикмахер, мать — портниха. Были ещё две старшие сестры. Когда город заняли немцы, вернее румыны, две недели они жили нормально, каждый занимался своим делом. Через две недели в село на машинах приехали солдаты из сигуранцы и офицер в форме эссэсовца. Был приказ всем евреям собраться на деревенской площади. Мальчик, рассказывающий эту историю, был в гостях у родственников в соседней деревне. Когда солдаты с собаками выгоняли народ на площадь, мальчик возвращался домой. Чтобы сократить путь, он решил пойти через виноградник, который подходил вплотную к их приусадебному участку. Когда он уже хотел перелезать через забор участка, он увидел во дворе солдат с собаками, которые кричали на родителей, а собаки с лаем бросались на людей. По двору бегал их односельчанин и кричал, что должен ещё один мальчик быть. Солдаты на него не обращали внимания. Когда сами обыскали дом, они всю семью повели на площадь. Затем всех погнали за село, на пастбище, где стояли уже подготовленные пулемёты. Мальчик к колонне не подходил, он шёл по винограднику, и из-за кустов видел свою семью, но ничем им помочь не мог.

          

Когда застрочили пулемёты и люди начали падать, сражённые пулями, он потерял сознание. Очнулся он поздно ночью. К убитым подходить он боялся. Понимал, что в деревню он возвратиться не может. Решил уйти из этих мест. Когда он подошёл к мосту, чтобы перейти Днестр, он увидел там много солдат и техники. Идти на мост он тоже побоялся и решил отойти подальше от моста, где начинались камыши. Под их прикрытием он переплыл Днестр. Здесь ещё фашистов не было. Пока было темно, он шёл по дороге, когда рассвело, он шёл по посадкам лесозащиты и теперь путь держит на Березовку, где живут его родственники. Мать собрала ему в корзинку немного продовольствия, бутылку воды. Мальчик поблагодарил и ушёл. Эту историю мать рассказала отцу.


— Вот, видишь... Уезжать нужно немедленно. Я уже разговаривал с нашими сотрудниками, и мы выработали план. Вы выедете на лошадях в Днепропетровск. Там переждёте, пока закончится война. У вас будут документы, по которым вас обеспечат жильём, продовольствием.

— Но кто у нас может управлять лошадьми? — с испугом спросила мать.

— Мы выделили надёжного человека, коммуниста. Он инвалид и призыву не подлежит, — ответил отец так, что возражений быть не могло. — С вами поедут ещё семьи. Продумай, что нужно из одежды привезти из Одессы, запиши и дай Вилю. Утром идёт машина в город за продуктами для остающихся, Виль поедет этой машиной. К вечеру они вернутся. Я ехать не могу, ты тоже не можешь, нужно готовиться к отъезду, да и с ребёнком некому остаться, он уже взрослый и с этой работой должен справиться.

           

Как было ночью запланировано, утром было воплощено в жизнь. Брат утром уехал в город. Тем же утром пришли несколько женщин, которые должны были ехать с нами. Они уединились с матерью и обсуждали конкретные планы подготовки к отъезду. Через несколько часов к нам во двор привезли громадную тушу свиньи,  и женщины сразу начали перерабатывать тушу. Мы, дети, сын хозяйки и я, подносили воду для мытья мяса, а также поддерживали огонь под казанами, в которых жарилось мясо с салом. Готовое мясо выливалось в выварки и в большие кастрюли. Нужен был интенсивный огонь, так как время работы было ограниченно. Можно было работать только светлое время, от восхода до сумерок. Только потемнело — мы загасили огонь, чтобы какой-то пролетающий самолёт не кинул бомбу. Мы уже знали, не из разговоров, аналогичный случай, когда наш ширяевский мальчик пошёл к бабушке в соседнюю деревню в гости. Вечером бабушка хотела накормить внука, разожгла во дворе печку. Увидев огонь, лётчик с пролетающего самолёта метнул на огонь небольшую бомбу. Бабушка осталась жива, внука привезли на село мёртвого в телеге, покрытым рогожей. Я в это время находился на улице и видел эту телегу.

             

Вечером к нам во двор въехала арба. Кучер, который управлял лошадьми, мне был не знаком. Он развернул арбу передом к воротам, перебросился с хозяйкой несколькими словами, выпряг лошадей, залихватски вскочил на одну из них и уехал. Когда пришёл отец и дядя Фима, хозяин квартиры, в которой мы жили, они соорудили брезентовую крышу над задними колёсами арбы длиной около трёх метров. Здесь можно будет спрятать малышей от дождя и солнца, а также продукты. Когда крыша была готова, началась погрузка на арбу того, что было готово к погрузке. Брат из города приехал ночью. В некоторых участках дороги их машины не пропускали, поэтому пришлось делать объезды. Но самое главное, что он ничего из города не привёз. Ключи от квартиры были у бабушки, а она несколькими часами раньше уехала в порт. Соседи сказали, что пришёл её младший сын, кадровый военнослужащий, который знал обстановку в городе и силой заставил мать и сестру покинуть город, вручив им два билета на пароход. Выломать замок брат не мог, и не было чем выломать, кроме того, он не знал, как закрыть потом дверь, когда замок будет сломан. В первый момент ни мать, ни отец не видели в этом той трагедии, которая произошла. Мы все остались без зимней одежды. Отец и мать были довольны, что Виль вернулся невредим.

             

Мать и тётя Поля на рассвете продолжили готовить мясо, которое не успели зажарить в предыдущий день. Как только стало возможно, они растопили под казанами огонь, и мы с братом стали у топок. Мать сказала тёте Поле, что пойдёт на базар и купит пару кур, чтобы перед отъездом оставить мужчинам на пару дней еду, то есть папе и дяде Ефиму, мужу Полины.

          

Мы предложили матери пойти и помочь ей, как делали всегда, но она от помощи отказалась, так как кроме кур не собиралась ничего покупать. Она ушла. Прошло полтора часа, а мать не возвращалась. Никто не обратил внимание на хлопок, который донёсся издалека. Как потом нам рассказали очевидцы, самолёт летел на большой высоте, и лётчик, видать, ради забавы, бросил на рынок небольшую бомбу, которая и на рынок не попала, а намного в стороне. На рынке началась паника. Не ожидая второй бомбы, люди начали убегать с рынка. Те подводы, в которых ещё не успели распрячь лошадей, с места галопом, пустились наутёк, сбивая не успевших отскочить с дороги людей. Не исключена возможность, что немецкий лётчик на это и рассчитывал.

         

Не могу точно сказать, сколько прошло времени с момента ухода матери на базар до въезда во двор телеги, запряженной одной лошадью. На телеге лежала мать. Женщина с соседнего дома рассказала тёте Поле о происшествии на базаре. Когда с базара все люди разбежались, эта женщина увидела мать, сидящую на земле, прислонившись к дереву. Она подошла к ней, чтобы оказать помощь. Мать была мертва.

        

Тётя Поля вскрикнула, схватилась за голову, что-то запричитала по-еврейски и забежала в комнату. Я только сейчас заметил, что у ворот стояло ещё двое мужчин. Из комнаты выбежала тётя Поля с небольшим ковриком-половичком. Мужчины подошли к повозке, где лежала мать, аккуратно переместили мать на коврик и занесли в комнату. Нас, детей, в дом не впустили. Мужчины вышли из дома, один из них, постарше летами, повернулся к двери, перекрестился. Они молча сели в возок и уехали.

         

Отец со своими сослуживцами и главврач больницы, доктор Печенко, пришли почти одновременно. Доктор, который дружил с отцом и матерью ещё с начала тридцатых годов, держал отца под руку, когда они вышли из дома. Отец был в шоке. Остановившимися глазами он глядел в одну точку. Видно было, что он не слышит, что говорил ему доктор, который определил, что мать умерла от инфаркта. Отец, врач и Ривчик, папин сослуживец, ушли.

          

Когда нас впустили в дом, мать лежала на столе, укрытая белой простынёй. О трагедии на базаре нам рассказала тётя Поля со слов женщины с соседнего дома. Молва о смерти матери молниеносно пронеслась по всей деревне. Её многие знали и уважали еще с тех пор, когда мы жили в деревне и отец работал председателем райисполкома. Пришли пожилые еврейские женщины в чёрных платьях и в чёрных косынках. Они уселись вдоль стола, на котором лежала мать, и начали громко плакать, причитать и рвать свои волосы.

        

Я зашёл в комнату, в которой мы жили. Проснулась сестрёнка, она играла в своей постельке, устроенной матерью на составленных стульях. Рядом лежала её одежда, которую аккуратно с вечера сложила мать: безукоризненно выглаженные сарафанчик и белая кофточка с украинской вышивкой. Почувствовав себя одетой, этот маленький живой комочек с белыми пушистыми кудряшками на голове, с улыбкой выскочил во двор радоваться тёплому дню, ласковому солнцу и всему на свете, что её окружало. Малышку не вывел из этого состояния даже гроб, который внесли во двор двое мужчин. Тётя Поля приготовила завтрак и усадила всех детей за стол, который стоял во дворе. Отец не приходил. По совету хозяйки мы с братом взяли сестрёнку и увели её на пруд, который был в конце огорода. Когда после купания мы вышли из воды, мы увидели, что к ноге сестрёнки присосалась громадная пиявка. Не зная, как её снять, мы начали её отдирать от тела. Когда с трудом отодрали её, из образовавшейся ранки полилась кровь. Перевязав ножку носовым платком, мы вернулись домой.

             

По улице плотной толпой шли беженцы. В основном они были из Бессарабии. В руках у них были маленькие узелочки, у некоторых не было ничего. Они просили нас напоить их водой. Пока мы их поили и кормили, сестрёнка взяла из аптечки, которую мать приготовила в дорогу, коробочку с марганцовкой, набрала из ведра, которое мы выставили для беженцев, воду и всыпала в кружку всю коробку марганцовки. Чтобы процесс быстрей пошёл, она руками начала мешать раствор. Когда руки ей начало жечь, она их вытерла о белую блузочку с вышивкой. В таком виде она предстала перед нами. Лицо её было тоже в коричневых пятнах. Нас охватил ужас. Мы начали её отмывать, но наши старания были напрасны. Отец пришёл и застал нас за этой работой.


Он остановился как вкопанный и смотрел своими красными от усталости и плача глазами, затем обратился к дяде Фиме, который пришёл с ним и стоял рядом:

— Нет, не уберечь нам девчонки. Ещё не прошло и десяти часов, как не стало Мани и вот, что получилось. — Последние слова он произнёс плача. Голос его неестественно поднялся до фальцета. Как бы стыдясь, он отвернулся от нас, утирая промокшим платком глаза. Сестрёнка смотрела на отца своими большими светло-голубыми глазами, принимая вину за плач отца на себя. Она готова была тоже разрыдаться, но мы зашли в дом. Насколько было возможно, умыли её и переодели.

         

Жара стояла неимоверная. Всё и вся старались прятаться в домах и под деревьями. Пришла семья Шварцман. Глава семьи с первого дня войны ушёл на фронт и, очевидно, погиб — ни одного письма семья не получила. Его жена была тоже членом партии и работала библиотекарем в районной библиотеке. Она пришла с двумя детьми — Сашей (мы с ним раньше занимались в одном классе) и с дочерью, чуть постарше сестрёнки. С ней пришли двое мужчин с чемоданами. Наверное, это были сослуживцы мужа, служащие исполкома. Они же помогли уложить вещи на арбу. Отец молча, безучастно смотрел на их работу. Подъехала пустая подвода. В упряжке были две стройные упитанные лошади. Они смотрели на людей, изредка передними копытами взрыхляли землю. Возница, пожилой человек, привязал лошадей к дереву, тяжёлой, чуть-чуть прихрамывающей походкой подошёл к отцу.

Какое-то время постоял молча рядом, взглянул на небо и сказал:

 — Кажется, пора, солнце уже опускается.

Отец вздрогнул, как будто рядом раздался взрыв, тоже посмотрел на небо и сказал:

 — Да, пора.

          

Мужчины вошли в дом, взяли гроб. Отец шёл рядом. Гроб был закрыт. У ворот, где стояла подвода, скопился народ. Очень много было знакомых. Отец взял сестрёнку на руки и пошёл вслед за медленно двигающейся подводой. Мы с братом шли рядом с ним. Люди шли следом за нами. Мы шли по дороге, по которой мать два года, каждое воскресенье ходила на базар, а я, или брат её провожали и носили продукты, купленные ею. Вот и дом с садом и кузницей во дворе, в котором мы жили. Справа от нас простирался парк, который был посажен по инициативе отца, когда он был председателем райисполкома. Сажали деревья всем селом. Несколько из них посадили мы с мамой. А вот и столовая, и лавка дяди Лёвы, худого пожилого человека, которого знало всё село, и он знал всех в трёх поколениях. Не знал он только того, что переживёт он мою мать всего на несколько месяцев, и будет зверски убит вместе со своими земляками евреями немецко-румынскими фашистами.

          

Похоронная процессия медленно шла по деревне. Люди выходили со дворов, снимали шапки, некоторые осеняли себя крестным знамением. Солнце бессердечно лило свои раскалённые лучи, как будто хотело отдать матери всё причитающееся ей тепло, перед тем как её погрузят в вечный мрак. Под палящим солнцем листва на деревьях и кустарниках свернулась в трубки и свои вершинки опустила вниз, прощаясь с матерью. Последний поворот — и процессия пошла вдоль небольшого косогора, на вершине которого виднелся бугорок свежевырытой земли, которая совсем недавно была вырыта и не успела ещё высохнуть. Процессия остановилась, мужчины сняли с подводы гроб и понесли вверх по косогору к вырытой могиле, и установили гроб на бугорке свежевырытой земли. Это была последняя остановка этой маленькой женщины, беспредельно доброй, любящей своих мужа, детей, друзей. Она всегда была в движении, всегда оказывалась там, где она была нужна, где её ждали. Она любила людей и помогала им. Будучи ранимой, она обиды принимала сердцем, но умела обидчиков прощать и этим всегда побеждала. Но вот мужчины поправили лопатами могилу, немного удлинив её, и открыли гроб. Меня поразил вид матери. Это была она и не она. Я поймал себя на том, что я никогда не видел спящей матери. Она всегда ложилась спать позже нас, а вставала всегда раньше. Она никогда не была такой серьёзной. У неё всегда было улыбчивое лицо с ямочками на щеках. Это всё пропало. Первым прощался отец.

Он буквально свалился на колени и обратился не к ней, а к людям:

— Дорогие земляки, за что? За что мы так наказаны? — Дальше он говорить не мог, захлебнувшись, в рыдании припав к материной голове. Некоторое время на кладбище стояла гробовая тишина. Затем мужчины взяли отца за руки и оторвали от гроба.


— Дети,  прощайтесь, — услышал я голос как бы издалека. Первым прощался  брат. Затем я. О, Боже! Мать была как живая, только очень бледная. Я поцеловал мать в лоб и залился тем детским плачем, который мог быть вызван только очень сильной обидой или болью. Меня подняли, а дальше я ничего не помню. Видно, люди что-то тоже говорили, но я очнулся, когда услышал стук комков земли о крышку гроба. Люди руками бросали землю в яму и отходили от могилы. Только теперь я почувствовал неимоверную грусть и боль. По дороге домой никто не проронил ни слова. В дом вошли только семьи отъезжающих. Тётя Поля поставила на стол хлеб, борщ и жареную свинину, которую ещё вчера жарила мама и тётя Поля.

             

Взрослые остались за столом и о чём-то тихо разговаривали. Двое из сидящих за столом мужчин оставались в селе, и только отец знал, что от них требовалось. Однако они все трое знали, что то, что от них требовали партийные органы, невыполнимо. Семьи этих мужчин утром уезжали с нами.

           

Наступил вечер, последний вечер дома. Солнце зашло за горизонт, оставив бледно-розовый закат, на теряющем лазурь небе. Вновь появились вспышки от снарядов зенитных орудий. Теперь эти разрывы были ближе к нашему селу, и их хлопки были уже слышны. Однако самолётов видно не было, они летели на большой высоте направлением на восток. Наступила ночь. Мы зашли в дом. Сестрёнка уже спала. Спал отец. В углу комнаты была наша с братом спальня, устроенная заботливыми мамиными руками. Не было с нами только мамы. Мы с братом легли и сразу заснули. Уж очень тяжёлым был день. Проснулся я от скрипа двери. В комнате было темно. Вышел во двор. Отец запрягал лошадей. Рядом с ним стоял мужчина, который ему что-то говорил и советовал. Начало светать. Отец велел разбудить брата и сестрёнку и подготовиться к отъезду. Через 15-20 минут мы трое были одеты, обуты, умылись, сложили и уложили на арбу постели. Тётя Поля поставила на стол каждому тарелку каши и чашку чая. После завтрака пришли Шварцманы и четвёртая семья, Ривчики.  Посуда после еды была помыта и сложена в определённом место на арбе. Мы, взрослые дети,  стояли в стороне, возбуждённые предстоящим путешествием. Малышей усадили на арбу. Брат, который был среди детей самый старший, велел нам по его команде крикнуть «Ура!». Отца нельзя было узнать: от вчерашнего внешне  не осталось и следа. Он был сосредоточен, всё делал уверенно и быстро.

          

Отец взял в руки вожжи, и арба плавно поехала вперёд. Брат, стоящий около отца, подал команду, мы крикнули «Ура!». Возмездие за выходку последовало незамедлительно: он от отца получил по шее, женщины в укор брату что-то запричитали и заплакали. Из дома, который стоял на противоположной стороне дороги, выбежала женщина. Все почему-то её звали «полячка». Несмотря на ранний час, она закричала на всю улицу:

 — Что, убегаете, жиды? Далеко не убежите!

         

Собака лает, а караван идёт. Мы выехали на дорогу, по которой навстречу нам ехал бронеавтомобиль. Поравнявшись с нами, он остановился. Открылся люк башни. Из люка по грудь показалась фигура полковника. На голове его была белая повязка, закрывающая рану.

 — Поезжайте на Андрейивановку, это одна дорога, по которой вы, если повезёт, можете выбраться. Нигде не останавливайтесь, — сказал полковник хриплым голосом.

         

Бронеавтомобиль тяжело тронулся с места, обдав нас бензиновой гарью. Мы продолжили наш путь. Броневик скрылся за поворотом дороги, ведущей к железнодорожной станции Затишье, которая была уже занята врагами. Прошло менее суток, как мы по этой дороге везли мать на кладбище. Проехали парк, повернули, проехали кладбище. Материной могилы видно не было, специально большого холма не делали, чтобы кто-то вроде «полячки» не глумились бы над прахом матери.

           

Прости, мама, прости, милое село, простите, парк и пруды, и ивы над прудами! Бог даст, мы обязательно сюда вернёмся.

        

Поднявшись на высшую точку подъёма дороги, мы увидели ждущую нас подводу, которая везла мать в последний путь. Рядом с подводой стояли полная женщина и пожилой человек, который вчера управлял лошадьми. На подводе лежал парень лет двадцати. Мужчина был сотрудник отца, Иван Барбанец, который по первоначальному замыслу должен был нас сопровождать в дороге. Сейчас он с женой и с сыном-инвалидом ехал с нами на отдельной повозке. При встрече с отцом они перебросились несколькими словами, наверное, отец ему передал предупреждение полковника, после чего они быстро пошли к своим лошадям и ускоренным шагом двинулись вперёд.

         

Барбанец, как мы все, в повозку не садился, а, держа вожжи, шёл за повозкой, в которой сидели его жена с сыном. Видно было, что он заметно хромал на одну ногу и шёл тяжело. На его долю достались первая мировая и гражданская войны. В гражданскую войну служил у Котовского, был ранен и контужен. На этом его военная служба окончилась. Он осел в селе Ширяево, женился и до нынешнего времени работал. В партию вступил ещё в гражданскую войну. Будучи членом партии, оставаться в Ширяеве он не мог, но в последний момент отказался сопровождать семьи коммунистов. Отец должен был остаться в деревне и руководить партизанским движением. Глупее решение райком вынести не мог. Его руководство началось и окончилось бы в один день. Он работал в качестве председателя райисполкома в течение двух лет. Его не только все люди знали, но и каждая собака. Знали не только в нашем селе, но и в окрестных сёлах. У него было много друзей, но были и враги. Такая, как «полячка», сдала бы его полиции в первый день. Из-за болезни ног он не только не служил в армии, но его не брали даже на военные сборы. Поэтому в последний момент было принято решением бюро райкома поручить вывоз семейств коммунистов отцу.

          

Дорога пошла вниз. Отец велел всем сесть на арбу и сел сам. Лошади весело побежали вниз. Подвода шла на метров триста впереди. Солнце медленно, как бы нехотя, подымалось из-за горизонта. Его первые лучи устремились на лежащую внизу деревню. Окрашенные в белые и синие цвета дома, как бы насытившись этими лучами, щедро отражали их в калейдоскопическую гамму своей красы, приглашая любоваться собой. Ожившие за ночь, после жары предыдущего дня, деревья лесополос теперь настороженно стояли, не смея пошевелить ни одним своим листочком. День обещал быть жарким. Как только закончился спуск, мы соскочили с арбы, оставив в ней только малышей, и пошли пешком. По определению нашего «штурмана», моего брата, мы подъезжали к последнему селу нашего района. Он приблизительно высчитал расстояние, пройденное нами, и среднюю скорость движения. Но здесь оказалось, что отец в его услугах не нуждался, так как бывал здесь много раз на легковой автомашине и эту местность знал. И тем не  менее он выразил удовлетворение, что брат ориентируется по карте.

            

Заехали в село. Сидящие на привязи собаки встретили нас громким лаем. На улицах народа почти не было. Уборочную компанию прекратили, комбайны потянули на восток. Люди ожидали оккупацию, приход которой был очевиден. И здесь случилось то, чего мы так боялись, чего очень боялась мать. На дороге в самой деревне заднее колесо арбы попало в кювет, а так как оно было изготовлено из мелких сегментов, разлетелось на мелкие кусочки. Арба, как раненый зверь, осела и, ещё проехав несколько метров вперёд, теряя спицу за спицей, остановилась. Барбанец, ехавший впереди, ещё некоторое время продолжал движение, однако скоро заметил наше отставание, остановился на обочине, оставил подводу, пошёл к нам. Отец, бледный и растерянный, шёл вокруг арбы. Затем он как бы встряхнулся, сняв с себя нечто тяжёлое, велел снять малышей на землю, а также разгружать задок арбы. Взяв топор и зубило, начал отвёртывать стопорную гайку оси. Наш спутник ещё издали увидел аварию, вернулся к своей подводе, развернул её и поехал назад, к нам. Примерно через полчаса гайка была раскручена, отец велел женщинам организовать обед, нам собрать все спицы и сегменты и сложить их около арбы и помочь женщинам приготовить обед. Он и Барбанец куда-то ушли. С нашей помощью женщины подвесили казан, разожгли под ним костёр. Очень скоро суп и чай были готовы, и мы пообедали. Это был первый обед в полевых условиях. На первые дни у нас был хлеб, и не нужно было делать что-то хлебное. Пообедав, мы, мальчишки, пошли знакомиться с лошадьми. Набрав пригоршню овса, мы подходили к той или иной лошади и подставляли ладони. Лошади тщательно губами снимали овёс с ладоней и облизывали их.

         

Возвратился отец с каким-то человеком. Человек осмотрел то, что осталось от колеса. Загрузив в принесенные мешки сегменты и спицы, прихватив металлический обод, они ушли. Барбанец и другой незнакомый человек прикатили другое колесо, что-то замеряли, смазывали, подматывали. Когда возвратились отец с человеком, который уходил с ним, все взрослые приподняли ось и ловко водрузили колесо на место. При этом мне понравилось, что отец расставил нас, чтобы мы помогали, и этим дал понять, что мы должны были быть готовы ко всяким превратностям судьбы. Пока занимались ремонтом арбы, лошади поели их порцию обеденного овса, и отец вменил нам в обязанность поить утром, в обед и вечером лошадей. Эту обязанность мы приняли с большой охотой. Меня мать к взрослым лошадям не подпускала, боялась, чтобы они меня не убили. Теперь я за день повзрослел и с гордостью вёл за уздечку мою подшефную лошадь, которая меня понимала и исполняла все мои приказания. Напоив лошадей, все уселись на них и поехали к стоянке. Моя лошадка была уже в почтенных для лошади годах, степенная. Когда ребята мне помогали на неё взбираться, она не оказала никакого сопротивления, за что я ей был очень благодарен. Она шла спокойно, и я держал свободно равновесие. Однако когда ребята погнали своих лошадей рысцой, моя кобылка побежала за ними. Сидеть без седла на жёстком хребте было с непривычки больно, да и равновесие держать было тяжелей. Я ухватился двумя руками за гриву.

           

Очевидно, ей стало больно, и она понесла меня галопом. При галопе сидеть было не так больно, но держать равновесие было трудней. Я обнял лошадь за шею, пригнувшись, словно жокей на гонках или при совершении прыжка. Эту картину увидел отец, быстро вышел на дорогу и остановил лошадь. Здесь же он объяснил мне, что в таких случаях нужно делать. Собрав нас всех, он строго-настрого нам запретил гнать лошадей даже трусцой или рысью. От лошадей зависело наше спасение.

           

Пока мужчины обедали, мы под их присмотром запрягали лошадей. Раздался гул самолётов. Над нами тройками летели немецкие самолёты. Они летели на сравнительно небольшой высоте, и отчётливо были видны кресты на крыльях и фюзеляже. Они шли без прикрытия истребителей. Нас они не тронули, они шли на Одессу. Когда самолёты скрылись за горизонтом, мы продолжили свой путь. Перед тем старшие и брат развернули карту и наметили направление на северо-восток. На юге немецкие войска продвинулись восточнее нашего нынешнего пребывания. Повернув на север, они могли нам преградить дорогу, и тогда бы для нас это была катастрофа. Каждый час имел значение. Старшие решили, что потерянные четыре часа необходимо наверстать. Женщины приготовили бутерброды, которые мы запили водой, малышкам достали в деревне молоко. Отец предложил женщинам по несколько часов поспать, чередуясь по одной. Нам отец тоже велел по одному поспать несколько часов, чтобы утром дать лошадям немного отдохнуть, напоить, накормить и попасти их.

          

Ночь, когда ехать по грейдерной дороге менее опасно, нужно было использовать полностью. Перед наступлением темноты опять развернули карту и выбрали самый короткий путь к грейдерной дороге, которая вела к городку Вознесенск. Однако и здесь нас ожидал сюрприз. По карте мы видели, что мы пересекали какую-то реку, а дорога, по которой мы ехали, была хорошо накатана. Значит, мы ехали по действующей дороге, не тупиковой. Скоро она резко пошла вниз, где должна была быть речушка. Подвода Барбанца шла впереди. Ехали мы по серпантину, не ведая, что впереди. На спусках мы, как правило, садились на арбу, чтобы сохранить силы для дальнейшего пути. Когда мы спустились вниз к реке, то увидели, что дорога у реки оборвалась. Перед нами был полуразрушенный деревянный мостик, по которому уже давно никто не ездил. Усугубило наше положение то, что впереди нас стояла подвода Барбанца, а по бокам дороги лежали громадные валуны ледникового периода. Развернуться назад было невозможно. Был один выход: переправить сначала подводу, а затем решать судьбу арбы. Ещё и ещё прошли по мосту. Барбанец принял решение для переправы подводы использовать мост. Мы топором нарубили ветки кустарника, который рос между валунами, и расстелили их по настилу моста. Сняли доски с отбойного бруса моста и ими закрыли дыры в настиле. Барбанец снял с подводы немного вещей и сына-инвалида, встал впереди подводы и повёл упряжку через мост. Лошади по веткам шли нормально, но колёса гружёной подводы как ножи резали доски. Секунды переправы нам казались вечностью. Но вот лошади сошли с моста на твёрдую землю, и вслед за ними на земле оказалась подвода.

        

Пробовать этим путём переправить арбу было делом не серьезным. Но после переправы подводы освободился плацдарм для арбы. Отец прошёл по мосту и палкой промерил глубину речушки. Глубина была немного меньше метра. Тогда он велел Саше Шварцману сесть на лошадь и попытаться переехать вброд речку. Он знал, что Саша мог плавать, и если глубина там большая, он поплывёт, а лошадь сама всегда выплывет. Эксперимент удался, лошадь свободно прошла по дну, которое было ровным и твёрдым. Несколько манёвров — и арба встала в нужном направлении по отношению к реке. В это время мы услыхали нарастающий шум самолётов. Барбанец кинулся к своей подводе, отогнал её подальше от берега под дерево и крепко привязал лошадей к дереву. Женщины схватили малышек и побежали в кусты за валуны, по команде отца мы последовали за ними. Один отец остался при лошадях. Конечно, если бы была сброшена хоть маленькая бомба, лошади бы снесли отца, и кто знает, чем бы все окончилось. Самолётов было много, свыше шестидесяти. Видно, они шли наносить серьёзный удар, и им было не до нас, но с этой высоты они нас отлично видели. Только армада улетела, женщины с малышками перешли мост, мы разделись, обступили арбу и по команде «Дружно!» начали толкать арбу. Лошади без особых усилий на одном дыхании проскочили реку. Не теряя времени, уложив снятые вещи с арбы, которые могли намокнуть на переправе, усадив малышек на свои места, мы продолжили свой путь. На подъёме ещё помогли лошадям тащить арбу, а выехав на ровное место, они в нашей помощи уже не нуждались.

          

Какое-то время ехали по просёлочным дорогам, а там на большаке лошади пошли быстрее. Кто-то спал, как велел отец, а кто-то бодрствовал, идя рядом с ним, или в стороне, где удобнее. Одно лишь было условие: ночью идти нужно не в одиночку. Мы были уставшие, и всё в дороге могло случиться, можно было отстать. Так мы встретили рассвет и продвигались, навёрстывая потерянное время. Солнце уже поднялось довольно высоко, когда было решено сделать привал. В первую очередь это нужно было лошадям — они ночь отработали, во-вторых, нельзя много раз подряд испытывать судьбу. Погода была солнечной и  ясной, в небе самолётов — хоть отбавляй, и в основном немецкие. В любой момент можно было ждать неприятности. Лесопосадок, где можно было остановиться, было много, а деревень, где бы взять питьевую воду, не было. Выбрали место в посадке километра три от деревни. Отец сразу лёг отдыхать, взяв с арбы немного сена и коврик, сбросив сапоги и рубашку. Мы распрягли лошадей, всем отмерили их порции овса. Женщины подготовили вёдра. Только лошади поели, мы взяли по ведру, сели на лошадей и поехали в деревню, которая была ближе к нашей стоянке. Время подходило к обеду. Жара была неимоверная. Заехав в деревню, мы подъехали к ближайшему колодцу и в первую очередь напоили лошадей, Вадика оставили с лошадьми, а сами пошли по домам в деревне, чтобы купить немного молока малышкам, хлеба. Ничего мы не смогли купить. Крестьяне готовились к оккупации, и советские деньги им уже были не нужны.

             

Взяв питьевую воду, мы вернулись на стоянку, стреножили лошадей и пустили их в посадку пастись. Вся дорога, от горизонта до горизонта была заполнена солдатами отступающих частей. Солдаты шли сплошной толпой, без строя, с винтовками «на ремне», заполняя всю ширину дороги. Мы успели заполнить казан для супа и чайник водой. Около нас образовалась очередь из солдат, которые стояли с флягами и просили у нас воду. Вид у них был страшный: потные, лица от пыли были серыми, у некоторых на пересохших губах была кровь. Мы поставили все кружки, чтобы они могли попить воду, но некоторые пытались налить воду во флягу и разливали, отчего вода в вёдрах убывала ещё быстрей. Отец лежал под кустом, но не спал, солдаты его разбудили. Он подозвал брата и велел срочно отправиться по воду. Мы из всех вёдер воду слили в одно ведро, взяли лошадей и отправились в деревню. Мы ещё два раза ехали, но это была капля в море. Больше сделать мы были не в силах, нам предстояла ночь интенсивного движения. Войска ушли, мы были между немецкими войсками и нашими. Дорога опустела. Мы все понимали, что здесь оставаться нельзя. Отец велел привести лошадей. Послышался мощный гул самолётов. Над нами опять пролетала армада. «Юнкерсы» летели на небольшой высоте, опять без сопровождения истребителей, треугольниками по три, малыми клиньями, три тройки образовывали большой клин. Их моторы работали с надрывом, похожим на стон умирающего животного. Мы насчитали 135 самолётов. Три самолёта последней тройки, сделав вираж, сбросили три бомбы на деревню, где мы брали воду. Погода была безветренной, три чёрных столба высоко взметнулись вверх, и только самая верхушка столба, гонимая потоком воздуха, медленно уходила за деревню, оставляя разруху, несчастье и смерть. Когда самолёты скрылись, мы продолжили путь. Солнце пошло на спад. Отец, так и не одеваясь, залез на корму арбы, передав управление лошадьми брату. Остальные босые шли за арбой по дороге. Свернуть с обочины  было невозможно, было очень много колючек, «баранцов», которые очень больно впивались в ноги. Обувь мы берегли. Иногда мы обгоняли идущие впереди нас комбайны, которых тащили на прицепе колёсные трактора ХТЗ. По этим дорогам гнали колхозные стада крупного рогатого скота. От недостатка корма, соли, иногда — воды много скота гибло, и отдельные трупы его лежали вдоль дороги. Раздуваясь на солнце, они лопались, и смрад долго нас преследовал. Встречались на дороге перевёрнутые телеги с убитыми лошадьми или волами. Воронок от бомб рядом не было, не было трупов людей. Какая судьба их постигла — неизвестно. Одно было ясно:  по магистральным дорогам передвигаться очень опасно.

      

Наступил вечер, начало темнеть. Съехали с грейдерной дороги и остановились неподалёку от неё у лесопосадки. Женщины достали казан с холодной манной кашей, ранее сваренной. Пока они готовили еду, мы отвели лошадей к пруду, который был недалёко от нашей стоянки. Огонь разжигать уже было невозможно, на огонь могли прилететь непрошеные гости. Поужинали холодной кашей, запили водичкой — и в путь. Ночью на большаке мы чувствовали себя в безопасности. Вражеские самолёты нас не видели, но нас подстерегала другая опасность. По дороге с большой скоростью, без света неслись автомашины с горючим, боеприпасами, техникой. Мы ехали только по обочине, но шофера могли нас достать и на обочине. Где-то в 11 или в 12 часов ночи отец сошёл с арбы и велел нам всем лечь спать в арбу. Я лёг около малышек, какое-то время слышал, как отец покрикивал на лошадей, управляя ими, а затем заснул крепким здоровым сном уставшего человека. Отец за всю ночь ни разу не сел в арбу. Летняя ночь коротка. Солнце не заставило себя долго ждать. Несмотря на все ужасы войны, оно в положенное время шло по проторенной вечностью дороге. Начался новый день. Мы сошли с арбы, не ожидая напоминания старших. Женщины сошли раньше.

      

Повозка выехала чуть раньше нас и шла на солидном от нас расстоянии. Отец подозвал брата и велел догнать Барбанца и позвать его. Брат частично бегом, частично быстрым шагом догнал повозку и остановил её. Когда мы поравнялись с ним, он поехал вперёд. Не останавливая движения, подошёл Барбанец, передав управление лошадьми жене.

      

Отец обратил внимание на то, что ночью впереди нас по ходу слышалась артиллерийская канонада. Это была стрельба не зенитных пушек, которые имеют гавкающий звук и оставляют следы на небе в виде вспышек, а днём белые облачка от разрывов снарядов. Наверное, это бои у Вознесенска, при форсировании Южного Буга.

– Я эту местность хорошо знаю, — сказал Барбанец, — мы не ошибёмся, если сейчас поедем на северо-восток. Севернее Вознесенска есть ещё один мост, он, наверное, поменьше, но мне кажется, что его легче можно будет проехать.

       

Решили до привала ехать по грейдерной дороге, а на привале определимся по карте, как проехать отсюда к северному мосту. Около часа мы ещё проехали и свернули на пересекающую дорогу. Остановились на краю деревни у лесопосадки. Всё делалось по установленному распорядку. Все знали свои обязанности. Когда накормили, напоили лошадей и сготовили свежую еду, приступили к завтраку, наше внимание на большаке привлекли упряжки лошадей, которые тянули полковые пушки на огромных деревянных колёсах. Они ехали по грейдерной дороге в сторону фронта, откуда мы приехали. Стало чуточку спокойнее, когда мы узнали, что между врагами и нами есть наши войска. В любом случае пока лошади пару часов не отдохнут, мы должны были ждать. Женщины нагрели воду, делали постирушку, мыли детей. Мы, старшие, при первой возможности купались в прудах.

      

Прошёл час, а может быть, немного больше, когда к нам со стороны деревни  донёсся какой-то непонятный шум. Мы прошли немного вперёд через лесопосадку, чтобы выяснить причину шума. По сельской дороге шли наши солдаты с винтовками «на руку» и вели группу человек 40 немецких солдат. Я ещё в Одессе видел, как вели пленного диверсанта два конных солдата. Тот был одет в какую-то непонятную одежду. Наверное, на этом и попался. А эти были одеты в свою форму, немецкую. Закатанные рукава на плотных рубашках, расстёгнутые воротники, добротные ботинки со шнурованными голенищами, с  заправленными в них брюками. Высокие, русоволосые, краснолицые, как будто они вышли не из боя, а с какого-то курорта. Они шли не как пленные, а как победители, перебрасывались тихо отдельными фразами, иногда улыбаясь. Весь строй вели всего шесть солдат. Наши солдаты были низкорослые, запылённые, в ботинках с обмотками, с винтовками-трёхлинейками Мосина. Немцы их могли голыми руками смять, но они вели себя смирно. Они либо надеялись на то, что их днями освободят наступающие немецкие войска, либо были довольны, что для них война уже закончилась и они живы, в отличие от тех, которых наши артиллеристы и солдаты ночью отправили к их праотцам. Крестьяне их шумно выпроваживали из деревни, ругая и проклиная.

        

Мы запрягли лошадей и по просёлочной дороге продолжили путь к переправе, стараясь быть поближе к грейдерной дороге. Чем ближе мы подъезжали к переправе, тем больше была загружена дорога. Трактора с комбайнами, сеялками, плугами, всевозможные упряжки с беженцами, стада, отары всевозможного скота. Через этот мост переправлялись отходящие войска, а в противоположную сторону — имеющие приоритет части, спешащие занимать оставленные позиции войсками, идущими на переформирование, отдых и пополнение. Части, идущие занимать позиции, подходя к переправе, ставили своих регулировщиков, и те действовали по существующим инструкциям. При малейшей задержке транспортного средства на мосту его сбрасывали с дороги. Сюда прибывали беженцы, которым не удавалось переправиться в других местах. Следы недавнего боя просматривались всюду: много воронок от снарядов. Они были меньшими, чем бомбовые. Наши экипажи остановились у дороги, ведущей к мосту, на довольно далёком расстоянии от моста, не въезжая в это скопившееся месиво из транспортных средств. Преследовалась одна цель:  не попасть в критическое положение при налёте вражеской авиации. К мосту пробиться не было никакой возможности. Просить кого-то, чтобы пропустили впереди себя, было делом абсурдным.   

         

Начало темнеть. Мы стояли на обочине. Подходили новые подводы, машины. Они нас обгоняли и останавливались на обочинах дороги, ближе к мосту, где порядок поддерживался только на проезжей части дороги. Эта пробка уже подходила к нашей стоянке. Ещё немного — и мы оказались бы в этой свалке. Но произошло чудо. Прошло наступающее подразделение, а следующее за ней замешкалось и на какой-то миг отстало. Поток отступающих подразделений побежал в образовавшийся разрыв колон. Оказалось, что мы стояли впереди них, и с этим потоком бегущих солдат наши старшие вклинили наши экипажи. Через мгновение регулировщики уже не могли сбросить нас с дороги, которая с двух сторон у обочин была забита транспортом. И на этот раз небо нам помогло. Проехав мост, мы все соскочили с арбы и начали помогать лошадям преодолевать подъём от реки. У ближайшей лесопосадки мы сделали привал, выпрягли лошадей, покормили их, оседлали и поехали на реку их поить. Взрослые готовились ко сну. Когда поили и купали лошадей, мы слышали крики, доносившиеся к нам со стороны переправы. Люди боролись за жизнь, право на которую по природе своей они имели.          

        

Напоив, искупав лошадей, мы отвели их за посадку, стреножили и пустили пастись. Вадик и Саша остались охранять лошадей. Когда мы вернулись, мужчины уже спали, а женщины у своих импровизированных постелей сидели и о чём-то судачили. 

        

Когда мы отводили лошадей на пастбище, мы обратили внимание на одинокую женщину,  сидевшую на земле недалеко от нашей стоянки. Когда мы шли обратно, женщина уже спала, по-детски свернувшись «калачиком», подложив под голову маленький узелок. Звёзды разной величины на безлунном небе сочувственно смотрели на нас, стараясь послать нам как можно больше  отражённого света. В лесопосадке ночные птицы изредка перекликались. Только кузнечики и сверчки, не чувствуя опасности, заполняли все паузы своим стрекотом. Постепенно сон заслонил от меня всё, полностью обхватил своими объятиями. Разбудил меня брат, напомнив, что мы должны были сменять «пастухов», которые дежурили у лошадей. Мы пошли в лесопосадку. Женщина, которую мы видели вечером, спала на том же месте.

          

Сменив Сашу и Вадика, мы удобно уселись на заросший травой бугорок и вели разговор на всякие темы, только бы не заснуть. С нашей позиции мы отлично видели лошадей, видна была переправа, которую мы удачно преодолели. Там по-прежнему шли баталии за переход через мост. Но — что это такое? В соседней лесопосадке, которая шла перпендикулярно нашей, мы увидели мигающие огоньки фонаря. Однако, к нашему счастью, эти огоньки увидели не только мы: моментально защёлкали винтовочные выстрелы. Сверкания огоньков прекратилось. Тёмное звёздное небо далеко от нас, в нескольких местах прошивали дуги трассирующих пуль, а между дугами пуль видны были вспышки разрывов зенитных снарядов. Восточная сторона неба начала сереть. К нам подошёл отец. Его, видно, разбудили винтовочные выстрелы.

— Пора, — тихо произнёс он, хотя соблюдать тишину здесь было не к чему.— Запрягайте лошадей.                                                                                       

           

Расстреножив лошадей, мы повели их к стоянке. Подошли взрослые и помогли запрягать. Женщины собрали сено, на котором спали, в мешки. Саша и Вадим спали на арбе. Их будить не стали. Когда мы тронулись в путь, я увидел, что женщина, спавшая недалеко от нашей стоянки, поднялась с земли и пошла следом за нами на расстоянии 20-30 метров. Теперь на неё обратили внимание наши спутницы и приубавили скорость, немного отстав от подвод.

            

Поравнявшись с незнакомкой, они завели с ней разговор. Наступило утро. Мы с низины поднялись на косогор. С него виден был город Вознесенск. Во многих местах города клубился дым от горевших зданий. Солнце ещё не взошло. На горизонте ещё отчётливо были видны дуги от трассирующих пуль и разрывы зенитных снарядов. Ехать по большаку стало опасно, и при первой же возможности мы свернули на просёлочную параллельную дорогу, идущую вдоль лесопосадки. Старшие присматривали подходящее место для стоянки, где бы можно было напоить, покормить лошадей, приготовить завтрак и нормально позавтракать. По дороге к стоянке все мальчишки и женщины собирали в посадках валежник и всё то, что могло гореть. На этот раз в сборе топлива наши женщины участия не принимали, они увлеклись беседой с незнакомкой, нашей попутчицей. Когда мы подъезжали к селу, женщины подошли к отцу и попросили у него разрешения, чтобы молодая женщина, жена лейтенанта, шла с нами до Днепропетровска. Она рассчитывала навести там справки о муже, который в первый день войны по тревоге был вызван в часть, и больше они не виделись. Это происходило на западной границе. Не прошло и часа, немецкие танки промчались через место дислокации части, которая успела отойти и занять рубежи обороны. Она и ещё несколько женщин, жён офицеров и сверхсрочников, захватив документы и имеющиеся в доме деньги, побежали к лесу на восток. Здесь были с ними и дети. Спустя нескольких дней, переходя в лесу поляну, они попали под пулемётный огонь и разбежались в разные стороны. Она видела, как некоторые женщины падали, сражённые пулями, остальные больше не встретились. Теперь она без денег, без вещей, без продовольствия на грани выживания. Отец не мог отказать женщинам в их просьбе. Так Мария, а молодую женщину именно так звали, осталась с нами. Уложив свой узелок на арбу между чемоданами, Мария, уже как полноправный член нашего экипажа, пошла рядом с арбой. За завтраком ей подбросили добавочные пару кусочков мяса и пару пончиков. Остановка на завтрак была очень короткой. Лошадей не выпрягали. До обеда передвигались без остановки. Направление держали на Кривой Рог, дорогу к которому нам преграждали две реки: Ингулец, приток Ингула, и сам Ингул. Что такое переправа через реку, мы уже знали. Знали также, что на юге немецкие войска были намного восточнее нас. Если они повернут на север, нам уже не придётся искать переправу. Но надежда умирает последней, и мы надеялись, что мы переправиться успеем.        

          

Обед у нас был тоже сокращён по времени, однако лошадям нужен был отдых. Пока лошади отдыхали, мы пообедали и устроили санитарный час. Женщины искупали малышек, все помыли головы горячей водой с мылом. Купались взрослые в водоёмах, речках, прудах, где и стирали одежду с мылом. Вываривать одежду было не в чём. В одежде появились вши, мы боялись сыпняка. Однако предпринимать что-то возможностей у нас не было. Вечером сделали маленькую стоянку, поужинали и продолжили путь. Женщины улеглись на арбе с малышками, мы шли рядом с отцом, Мария завершала шествие. Она шла за арбой и в разговоры ни с кем не вступала. Отец с вожжами в руках шёл со стороны, противоположной обочине. Идти здесь было очень опасно, особенно ночью. Прифронтовые машины шли на полной скорости без света. В любой момент можно было ожидать катастрофы. Мы диву давались, глядя на отца. Он с детства страдал плоскостопием. Очень рано начал работать. Начались неприятности с венами. Дважды его оперировали по этому поводу. Он, работая, с трудом передвигался. Ходил он, как матросы на корабле во время качки, вразвалку. Трудно представить, как он выдерживал 30-40-километровые переходы. Он худел, но мы не замечали, так как он не брился и оброс бело-чёрно-рыжей бородой. Он стал похож на старого страшного цыгана. Однажды поздно вечером мимо проезжал цыганский табор. Кто-то из цыган увидел отца и на своём языке по обычаю приветствовал его, принимая его за цыгана. Отец, не понимая, что тот говорит, ничего не ответил. Это вызвало у цыгана негодование, и он позвал своих однотаборников. Назревал скандал. Когда группа цыган направилась к арбе, вперёд вышли наши женщины, а белокурая Мария обложила их на русском языке так, как можно обложить только на русском языке. Цыгане поняли, что обознались. Однажды  кто-то из беженцев, обращаясь к отцу, назвал его дедом, а деду было всего 37 лет.

       

Неделю мы двигались усиленным маршем. Появилось опасение, сумеют ли лошади выдержать такой темп. Брат определил, что если будем двигаться с такой скоростью, то мы перейдём Ингулец через неделю. Однако если немецкие танки повернут на север, они придут на намеченную нами переправу через сутки, а это бы означало конец нашему плану эвакуации. Всё чаще и чаще обращались к карте, выбирая отдельные участки пути, где бы можно было сократить путь. Переезжая такой участок ночью, мы сбились с дороги, когда находились около какой-то деревни. Там, где мы остановились, росли кустарники и деревья. Не выпрягая лошадей, покормив их, решили дождаться рассвета, отдохнуть. Все мы начали искать удобные места на роскошной траве, чтобы поспать. Ночь была безлунная, очень тёмная. Я ногой нащупал бугорок, который должен был заменить подушку, и удобно улёгся. Спать пришлось недолго, наступил рассвет. Открыл глаза. Мы стоим на кладбище. Я лежу на аккуратной могилке, недалёко от нас много народа, причём довольно шумного, по которому можно было определить, что это рынок. Людей близко не было, но те, которые проходили невдалеке от нас, останавливались, что-то говорили между собой, и все на нас показывали пальцами. Мы поднялись почти одновременно. В пяти метрах от нас лежала громадная авиабомба. Лётчик её сбросил на рынок, но промахнулся. Если бы она взорвалась, то принесла бы много горя. Бомба была не обезврежена, взрыватель был на месте. Один мужик, не то западник, не то молдованин, в овчинной папахе, в постолах подошёл к бомбе и со злостью ударил её кнутом. Мы быстро снялись со стоянки и отъехали на безопасное место.

           

Видать, и здесь нам небо помогло. До Ингульца мы добрались сравнительно нормально. На переправе было много народа и техники, но двустороннее движение дало возможность нормально перебраться на противоположный берег. Орудийные раскаты по ночам были слышны то с одной стороны, то с другой. Стреляли зенитки или полевая артиллерия — поди разберись! Конечно, какое-то облегчение было, за нами был водный рубеж, который враг сходу взять не сможет. Мы потеряли счёт времени. Газет не было, информацию о фронте имели от беженцев и от военных, которых поили водой. Брат, наш штурман, проложил на карте путь на Кривой Рог.

        

Два случая, которые произошли при подходе к Ингульцу, можно отнести к разряду, когда говорят «как в плохой кинокартине». Мы ехали по большаку. Светало. Ждали удобного случая, чтобы свернуть на просёлочную дорогу. Навстречу нам шла войсковая часть. Солдаты, шедшие нам навстречу, шли в растянутом строю, еле передвигая ноги. Командиры шли в стороне строя, где не было так пыльно. Все шли, понуро опустив головы. У всех были свои думы, своё горе, свои заботы об оставленных в тылу или на уже оккупированных территориях родных и близких. Мы свернули на обочину дороги, но не останавливались. Разминулись мы с одной колонной, со второй колонной. Чуть на отдалении появилась ещё одна колонна. Глазам не верилось. Колонна была выстроена прямоугольником. Ещё издали она отличалась от только что прошедших колонн. На всех были надеты каски, винтовки были в положении «на ремень». Когда колонна подходила к нам, командир сделал  несколько шагов в сторону и громко выкрикнул команду: «Ать, два!». Эта команда подаётся, чтобы строй шёл «в ногу». Мария уже привыкла к нам и шла рядом с нами. Когда она услышала голос командира, она вздрогнула, на какую-то долю секунды остановилась и с криком «Это мой Коленька!»  побежала к командиру, который уже бежал к ней, услышав её голос. Они обнялись. Затем всё произошло в одно мгновенье. Мария побежала к нам, схватила с арбы свой узелок и, уже убегая, крикнула нам: «Спасибо вам за всё, это мой муж, Коленька!». Она вторично подбежала к нему, они взялись за руки, повернулись к нам и оба крикнули: «Спасибо!» и побежали догонять строй. Мы стояли, как зачарованные, со слезами на глазах, и каждому хотелось, чтобы эта замечательная пара была счастлива, но к счастью путь был очень далёк, а до смерти — несколько шагов.

        

Мы достигли уходящей в сторону дороги и поехали по ней. Остановились недалеко от деревни, у пруда. Нужно было приготовить завтрак, накормить и напоить лошадей, в пруду можно было искупаться и постирать одежду. Все работы делались по уже отработанному графику. Завтрак был готов, когда лошади были накормлены и напоены. Стреноженные, они мирно паслись недалёко от стоянки под наблюдением двух пастухов. Отец, проработавший всю ночь, улёгся на мешках и сразу заснул. Женщины, убрав посуду после еды, тоже легли спать. Мы с братом взяли сестрёнку, кувшин и пошли в деревню, чтобы купить хлеб, молоко для малышек и попытаться достать немного соды для изготовления пончиков. В этот раз счастье нам улыбнулось. В первом же доме нам дали по кружке парного молока, налили кринку молока в наш кувшин. Когда мы пили молоко, крестьянки стояли у печи и плакали, видать, уж очень неприглядный у нас был вид. Мы хотели уплатить деньги, но добрые люди отмахнулись от них, как чёрт от ладана:

 — Що ви, що ви?! Ідіть собі з Богом. Да упасе вас Він!

         

В соседнем доме одна крестьянка поделилась с нами из своего запаса содой, отсыпав нам грамм пятьдесят. Когда с богатой добычей мы возвратились на стоянку, лошади были уже запряжённые, и все уже нас ждали. Усадив сестрёнку на арбу, мы покинули стоянку. Дорога была хорошо укатана, лошади хорошо отдохнули и шли быстро. В обед сделали малый привал. Во второй половине дня появились тучи. Они быстро заволакивали небо. Приняли решение срочно выбираться на шоссе, чтобы не утопать в грязи после дождя на грунтовке. Прозвучали первые раскаты грома, сильные, всеобъемлющие. Они казались какими-то детскими по сравнению со зловеще лающими залпами орудий. Когда мы подъезжали к шоссе, хлынул дождь — густой, крупный, но тёплый. Женщины надели на себя мешки, как делают грузчики, когда несут в мешках сыпучие грузы. Мы сбросили обувь, чтобы её сохранить, и одежду до трусов. Свернув одежду, положили под навес к малышкам, чтобы после дождя она была сухой. Дождь идти не мешал, главное, что не нужно было наблюдать за небом, самолёты не летали. В такую погоду немецкие асы сидели на прифронтовых аэродромах и потягивали шнапс. Дождь был тёплый, как все летние дожди. Начался он с бешеной интенсивностью. Казалось, что кто-то сидел за тучами с секундомером и отсчитывал секунды дождю, а последний хотел вылить на нас  в отведенное ему время побольше влаги. Мы ехали усиленным шагом. В это время произошло второе чудо, о котором я хочу рассказать. Нас обгоняет красивая бричка, в которую были запряжены два вороных красавца. Обогнав нас, бричка остановилась перед арбой. Барбанец, ехавший впереди нас, увидев знакомый экипаж, тоже остановился. Из-под брезента на бричке соскочили пассажиры экипажа — дядя Сёма Парканский и дядя Лёва Ривчик. Их семьи ехали с нами на арбе. После встречи, обнимания, плача они рассказали историю села Ширяево, откуда мы уехали за несколько дней до оккупации.


 — После вашего отъезда, — начал рассказ дядя Лёва, — вызвал нас всех, кто должен был остаться, секретарь райкома партии Паркаев. Здесь же присутствовали члены бюро райкома, которые должны были стать командирами партизанских групп. Противника у станции Затишье наши войска удерживали около трёх суток. Когда кандидаты в партизаны пошли на явочные квартиры, то хозяева квартир одних прогнали, а другим заявили, что они их выдадут немцам в первый же день. Будущие партизаны бросились в райком, в райисполком, но везде двери были закрыты, и никто не мог найти руководителей. Назначенных связных также найти было невозможно. Бричку и лошадей Семён перегнал с конюшни райпотребсоюза за село, к своему другу. Когда враг подходил к селу, мы поехали по той дороге, по которой ехали вы. Мы почему-то надеялись, что встретим вас и убедимся, что вам удалось уйти. Дальше нам не по дороге. У нас нет никаких документов, кроме наших паспортов. У нас один выход — явиться в ближайший военкомат и уйти добровольцами на фронт. Вам нужно спешить. Вознесенск и Новый Буг заняты врагом. Если на реке Ингул вражеские войска не остановят, мы боимся, что вам уйти не удастся. Прощайте, дорогие. Бог даст- свидимся. Не задерживайтесь.

          

Они начали прощаться с родными. Дядя Сёма подошёл к отцу и, плача, ещё раз попросил отца спасти их семьи. На этом их последняя встреча со своими семьями была закончена. Они сели в свою бричку, развернулись и умчались навстречу своей гибели, куда указал дорогу их долг и чувство патриотизма. Оба они не вернулись с войны, пополнив собой те миллионы, которые покоились в землях Европы. Только после войны их дети нашли те части, в которых служили их отцы, сложившие свои головы в борьбе за мир. Жёны их умерли в эвакуации от голода и болезней, не получая никакой помощи от государства, за исключением жены Шварцмана, который в первые дни войны был призван в армию.

           

Этой же ночью мы успешно переправились по мосту через реку Ингул. К утру,  проехав через шахтный двор уже не работавшей шахты, мы выехали на просёлочную дорогу,  выбрав место стоянки, остановились на привал. Дорога предстояла ещё длинная, и лошадей нужно было беречь. Мы не имели официальной информации о состоянии дел на фронте, но та информация, которую нам дали наши земляки, убеждала нас, что мы правильно опасались, что фашистская армада может повернуть на север и перекрыть нам возможность прорваться на восток. Нам срочно нужно было повернуть на север и идти к Пятихаткам, а оттуда — на Днепропетровск. Более в безопасности мы могли себя чувствовать, переправившись на левобережье Днепра.

       

Старшие после обеда отдыхали, наша пятёрка ребят сидела в посадке и наблюдала, как лошади спокойно паслись у самой посадки, где деревья заслонили от солнца траву и она не выгорела. Две наши малышки играли на лугу. Город Кривой Рог был от нас совсем недалеко. Он стоял в задумчивой тишине, в ожидании чего-то фатального, непоправимого. Тишина. Идиллия. Как будто нет войны и не было. Мы сняли рубашки и вывесили их под палящее солнце, чтобы как-то досадить кишащим паразитам.

           

Около двух часов дня мы пообедали и продолжили путь. Местность, по которой мы ехали, равнинной не назовёшь, скорее это была пересечённая местность. Частые подъёмы и спуски сопровождали нас всё время. Внизу спусков часто мы переезжали маленькие речушки. Скосы спусков и подъёмов были усыпаны громадными валунами, вокруг которых росла защищённая ими от солнца трава. В наших местностях Украины мы таких валунов не видели. Диаметры некоторых камней достигали трёх метров. Учитель географии об этих краях нам рассказывал. Однако слышать от учителя и побывать здесь самому — это разные вещи. Преодолев очередной подъём и проехав километра 3-4, мы въехали на крутой спуск очень большой длины. Конец дороги на спуске виден не был, так как он извивался серпантином, уменьшавшим крутизну спуска, и проходил между валунами. Мы, мальчишки, так увлеклись изучением местности, что отстали от транспорта на солидное расстояние. Каждый старался показать, что он больше усвоил из того, о чём рассказывал учитель. Когда мы подошли к телегам, то обратили внимание, что движение вперёд прекратилось. Отец сделал нам замечание, и велел не удаляться от подвод. Однако не мы в данном случае вызвали волнение у них. Очень длинный и крутой был спуск, лошади с гружёными подводами могли не справиться. При таких обстоятельствах катастрофа неотвратима. Старшие начали канатами блокировать задние колёса телег, привязывая их к рамам. Была ещё одна проблема — дорога была очень узка. На дороге помещались только три лошади. Управлять ими с арбы или телеги было опасно, лошади могли не удержаться и понести, то есть сорваться в галоп, что привело бы тоже к катастрофе. Сбоку подводы, где упряжка была из двух лошадей, кучер мог идти чуть впереди лошадей и удерживать их. С арбой дело обстояло хуже: нужно было идти впереди лошадей. Три лошади занимали всю дорогу. Если лошади понесут, они столкнут кучера под откос, и кучер погибнет первым. Подвода стояла первой. Отец дал указание одному человеку остаться с малышками, остальным было велено удерживать повозку сзади, для чего привязали несколько верёвок сзади за кузов. Начался спуск. Две лошади с трудом удерживали гружёную телегу. Барбанец держал кнут перед мордой лошадей, которые и так отдавали все свои силы общему делу. Наверху остались малышки, один мальчик с ними, Витя-инвалид с матерью. Наконец повозка была в ущелье. В конце спуска сразу начинался подъём. Барбанец свернул чуть с дороги и привязал лошадей к дереву. Он вместе с отцом направился по дороге наверх. За ними пошли женщины. Мы отвязали верёвки и по склону серпантина пошли наверх. Арба стояла в начале спуска на ровной, как бы стартовой площадке. Очевидно, это была действительно стартовая площадка, где возчики стопорили колёса перед спуском. Справа арбы была отвесная каменная стена, слева — крутой спуск обочины. Зайти к корме арбы можно было слева, держась за арбу. Когда приготовления были окончены, спуск начался. Лошади напряглись и потащили арбу по ровной площадке к спуску. Затем, как по команде, выставив вперёд копыта, уперлись назад, чтобы удержать арбу. Мы упирались сколь было возможно, но арба безжалостно волокла нас за собой. Иногда на поворотах серпантина мы видели отца, который находился впереди лошадей, и так же, как Барбанец, держал кнут впереди морд лошадей. Всё шло по намеченному плану и контролировалось. Однако была война, которая у всех путала намерения. Не успели мы пройти и четверти спуска, как — гром среди белого дня, над нами завязался воздушный бой! Мы видели только левую половину воздушного боя, участниками которого были немецкие «юнкерсы» и «мессершмитты», а с нашей стороны — тупоносые И-16, каркасы которых были обшиты фанерой и обтянуты брезентом. Бой был неравный, однако нашим асам удалось расстроить чёткие колонны немецкого строя, используя фактор внезапности и лёгкость, манёвренность наших машин. Только по гулу моторов можно было определить сбитые самолёты, но нам было не до этого. От гула и грохота лошади начали нервничать, и только кнут отца сдерживал их от бега. Отец переместился на левую сторону дороги, чтобы лошади и арба не прижали его к скале, и скомандовал всем бежать наверх и спрятаться за валуны. Мы видели, как Барбанец, держась за арбу, а затем за лошадь, перебрался на перёд арбы и побежал к своим привязанным к дереву лошадям. Мы выбежали наверх и увидели сидевших наших малышек около валунов, со стороны дороги. Воздушный бой отошёл чуть в сторону, и над нами пролетали только убегающие от преследования и догоняющие самолёты. Уступать или отступать никто не собирался. Но воздушный бой — это не танковый. Каждая минута боя лимитируется автономией полёта. Вражеские бомбардировщики, чтобы оторваться от наших истребителей, уходили в пике и сбрасывали бомбы где попало. Земля превратилась в ад. Взрывы бомб раздавались один за другим с правой стороны дороги. Громадные камни и груды земли били об валун, за которым мы сидели. Если бы хоть одна бомба упала слева от дороги, мы бы не уцелели. Бой окончился так же неожиданно, как начался. Мы взяли малышек и,  помогая Вите, пошли вниз. Арба и повозка стояли внизу, как будто только что не побывали в кромешном аду. Отец благополучно завершил спуск. Когда мы подошли к арбе, он развязывал колёса. Никто ничего не говорил. Женщины с благодарностью смотрели на отца. И на этот раз небо нам помогло, хотя смерть ходила где-то рядом. Усадив малышек на арбу, Витю — на повозку, мы начали подъём на гору, вцепившись руками в арбу, помогая лошадям. И опять была дорога. Как на волнах, мы подымались вверх, а достигнув вершины на перевале, неслись вниз. На перевалах отец на мгновенье останавливался, женщины садились в арбу, а мы, мальчишки, цеплялись, где кто мог. Сейчас у нас рот не закрывался. Мы обсуждали результат воздушного боя, казавшегося с земли интересным цирковым представлением или каким-то аттракционом. Кто-то из мальчишек утверждал, что загорелся тот или другой самолёт, что у него дымился мотор, другие утверждали, что мотор дымился при вираже или при форсаже, хотя и то, и другое могло быть: мы видели лишь быстро меняющиеся отдельные кадры. Одним словом, детским фантазиям здесь предела не было. Приближался вечер, мы выехали на большак. Самолётов в небе было очень много. Со всех сторон темнеющее небо  прошивалось яркими нитями трассирующих пуль спаренных пулемётов и не менее яркими разрывами зенитных снарядов. Но это было впереди, позади нас и по бокам. Над нами небо было чистым, очевидно, на этот день мы свою порцию неприятностей уже приняли.

          

Вечером и ночью немецкие самолёты нам были не страшны — лётчики нас не видели. Навстречу нам двигались артиллерийские конные упряжки с пушками. Недалёко от лесопосадки они круто повернули с дороги, и в один момент пушки были расставлены с профессиональной точностью вдоль посадки, лошади отпряжены и отведены в лесопосадку. Дорога шла с уклоном по ходу движения. Отец сел в арбу и, дав нам команду держаться за арбу, погнал лошадей рысью. В этот вечер мы ужинали на ходу. Короткую остановку сделали, чтобы накормить и напоить лошадей, причём рацион овса лошадям был увеличен. Теперь надежда была только на лошадей. Всю ночь на арбе никто не спал, кроме малышек. Нужно было уйти подальше от опасного участка. Утро встретили на ногах. От усталости и бессонницы гудела голова. Когда взошло солнце, мы свернули на просёлочную дорогу, немного проехали и остановились на привал. Лошадям нужен был отдых, без которого мы могли их лишиться.

        

Через двое суток интенсивной езды мы проехали мимо города Желтые Воды, а ещё через двое суток мы въехали в город Пятихатки. Здесь на почте купили газету. Узнали, что Одесса ещё держится, сопротивляется, но остальные сводки были ужасны. Фашисты рвались на Донбасс и на криворожский рудный бассейн. Мы оказались в эпицентре сражений. С Пятихаток повернули на восток. Нужно было побыстрей перебраться на левобережье Днепра. Немного отдохнув, мы снова продолжили путь. За последние двое суток мы несколько оторвались от линии фронта. Залпов орудий по ночам слышно не было. По большаку передвигаться почти не было возможности. Казалось, что сюда съехались беженцы со всего света. Сельхозмашины, скот, беженцы, войска  с техникой — все двигались к Днепру, чтобы успеть переехать Днепр по мосту. Просёлочные дороги также были забитыми беженцами. На одной из малых остановок старшие привлекли брата, развернули карту и выбрали самую рациональную дорогу, ведущую к Днепропетровску. Вечер, ночь, утро мы использовали для движения, а в самую жару, днём мы останавливались на привал так, чтобы не терять из вида большак. По нему можно было судить о нашей безопасности.

         

Весь день по дороге передвигались войска. С передовой шли измученные солдаты со скатками, с винтовками-трёхлинейками на ремнях. У многих были белые бинты в различных вариациях — на руках, ногах, голове. Они отступали. Навстречу им шли подразделения солдат, таких же замученных многокилометровыми переходами. Отличались они тем, что у некоторых наступающих были двадцатизарядные винтовки СВТ, и между пехотными колоннами проезжали машины, к которым были прицеплены миномёты с колясками боеприпасов, проскакивали пушки-гаубицы с автомобильной или конной тягой. Сопротивление наших войск усиливалось.

          

Жара стояла неимоверная. К нам то и дело подходили солдаты и просили водички испить. Принесенная из ближайшей деревни вода выпивалась ими мгновенно. Мы не успевали её приносить. Брать для этой цели лошадей было невозможно. Лошади были на грани выживания. Я остался на этот раз около лошадей, а остальные пошли в деревню к ближайшему колодцу принести воду. Ко мне подошёл солдат и попросил воды. Я сказал ему, что ни капли воды нет, пошли по воду. Солдат недоверчиво с укоризной посмотрел на меня, вытер пилоткой пот, повернулся и пошёл догонять своих однополчан. Я отошёл в сторону и увидел идущих на дороге наших ребят.


 — Товарищ красноармеец, — радостно я окликнул солдата, — вернитесь!  Вот уже близко наши ребята. Они несут воду.

Солдат посмотрел на дорогу, мгновенье обдумывал ситуацию и быстро пошёл в мою сторону, как бы боясь, что кто-то его обгонит.

— Подождите пару минут, ребята уже на подходе, — сказал я, когда он подошёл ко мне. Он присел на травку и положил винтовку около себя.

—  Откуда вы сами? — спросил я.

— Далёко отсюда, — ответил солдат и продолжил: — Одессу знаешь? Так я с одесской области, есть там такой район, Березовский, так я там рядом.

— Тогда мы земляки, — обрадовано сказал я, — мы из Ширяево. Знаете такую деревню? — В свою очередь спросил я.

— Конечно, знаю, и не один раз там был.

          

Я сказал нашим старшим, что встретил земляка, они подошли к нам, и завязался разговор. К этому времени подошли ребята. Земляк попил воду, налил флягу, попрощался и убежал догонять своих. Не могу сказать, сколько времени прошло с того времени, как ушёл солдат. Уходя с посадки, я передал дежурство присмотра за лошадьми и сразу обнаружил винтовку СВТ, лежащую на траве. 

          

Об этом я сказал отцу. Моя находка создала довольно серьёзную ситуацию. Если догнать солдата, то как его узнать одного из тысячи, идущих в одну и другую сторону, если ты его видел всего 10 минут? Время, когда ушёл солдат, никто не засёк. Взять винтовку и ехать пацану к линии фронта — это тоже абсурд. Любой военный мог эту винтовку отобрать, да ещё подзатыльник дать. А вместе с тем уходили минуты, и строй удалялся. Отец велел расстреножить привыкшего к брату меринка. Сам взял кусок мешковины и завернул винтовку, чтобы не так бросалась в глаза. Брат сел на лошадь и с винтовкой с места рысью помчался в погоню. Солдату грозил военный трибунал. После отъезда брата женщины начали осуждать отца за этот поступок. Не ровен час — на армейские подразделения могли налететь самолёты противника. В этих случаях солдаты ложатся за дорогой, а брат с лошадью оставался бы один на один с самолётом. Самолёт мог сбросить бомбу в любом месте в поле, лошадь вздыбилась бы, и сбросила бы брата.

         

Прошло полчаса. Несмотря на то, что по расчётам отца брат должен был вернуться через час, с каждой минутой волнение наростало. Чтобы скоротать время, отец велел запрягать лошадей. Мы молча выполняли указания. Однако всё обошлось хорошо. Отъехав 2-3 км, брат увидел бегущего навстречу солдата. Взяв винтовку, солдат заплакал. Обратную дорогу брат ехал шагом. Лошади предстояло ночь работать. Какая ночь будет для нас, никто не знал. Однако все знали, что за этот час мы потеряли шесть километров пути. В нашей ситуации это было недопустимо. Опять дорога, опять по обе стороны дороги трупы животных: коровы, лошади, реже — овцы. Трупный запах плотно наполнял окружающее пространство.

       

Когда солнце опустилось, опять со всех сторон небо прошивали трассирующие пули пулемётов, кое-где мелькали вспышки разрывов зенитных снарядов, оставляя на небе облачка, которых невидимое, ушедшее за горизонт солнце окрашивало в розовый цвет. Неожиданно совсем близко за лесопосадкой загремели залпы зениток. Эти залпы напоминали залпы батареи, которая стояла возле нашего двора на стадионе в Одессе. На этом участке пути не было места, где бы мы могли спрятаться. Отец сказал, чтобы мы взяли малышек и отошли подальше от подвод, которые были хорошей целью для самолётов, что мы моментально выполнили.

       

Экстремальные ситуации, в которых мы пребывали в течении месяца, выработали у нас исключительную исполнительность. Стрельба зениток продолжалась. Снаряды рвались от нас далеко в стороне, они нам вреда пока принести не могли. Спустя минут десять после того, как мы, забрав с собой малышек, ушли в поле,  подальше от подвод, раздался страшный вой с рёвом. Такой мы уже слышали, когда над нами завязался воздушный бой. Мы бросились бежать подальше от подвод, где остались только мужчины и Витя-инвалид. В какое-то мгновенье из-за лесопосадки, описывая какую-то дугу, сначала в направлении к нам, затем в сторону вылетел «юнкерс-88».

 Он неестественно для самолёта переваливался с крыла на крыло. Пролетев очень  близко от нас, у самой земли, залетел за соседнюю  лесопосадку и врезался в землю. Раздался оглушительный взрыв. Высоко в небо поднялся чёрный столб земли и дыма, который только высоко над землёй начал расслаиваться, земля вертикально опускалась вниз, дым, гонимый ветром, уходил в сторону. Пушки ещё долго грохотали. Мы несли малышек на руках, поочерёдно передавая их друг другу, и громко обсуждали виденное нами, перебивая друг друга. В одном мы сошлись, что через лобовое стекло видели лётчика, или лётчиков. В любом случае это был последний момент их жизни. Однако это могло нам показаться. Мне показалось, что я видел лицо лётчика, причём безжизненное, но со мной никто не согласился. Пушки утихли так же неожиданно, как и начали стрелять. Мы малышей усадили на арбу. Задача наша была одна — переправиться через Днепр прежде, чем враг перекроет дорогу к реке, отсекая отступающие войска, технику, продовольствие. Первый месяц дороги мы провели успешно, но как будет дальше, ведал только Бог.

        

Проехали города Желтые Воды, Пятихатки, не въезжая в них. В окрестных селах спрашивали жителей, не бомбят ли их, везде ответы были отрицательными: «Нет, не бомбят, несмотря на то, что самолёты с крестами пролетают частенько». По просёлочным дорогам направились на Приднепровск. Погода нам благоприятствовала, и спрямляя маршрут, мы сократили его на 60 километров пути. С Приднепровска нам пришлось выехать на большую дорогу и вписаться в колонну отступающих частей, вывозимой техники, скота, беженцев, держащих путь к Днепру. В это время всё наше внимание было обращено на небо, откуда в любой момент могли появиться самолёты врага. Небом владели они. Если бы это случилось, то всё живое, двигающееся к Днепру, передавило бы само себя. Но Бог и на этот раз одарил нас своей милостью. Показался мост. Ещё за несколько километров к нему уже стояли военные регулировщики и следили за тем, чтобы противоположно двигающиеся потоки на дороге строго придерживались правил движения. Если какая-то машина глохла, её моментально сталкивали с дороги. Этот поток нас вынес на мост и вытолкнул на левый берег. Мы оказались в городе. Проехав несколько кварталов, при первой же возможности мы свернули в переулок и остановились на полянке под большими деревьями. Сразу начали поить лошадей, затем кормить. Одну кормёжку они пропустили, так как мы не могли остановиться. Теперь им нужно было несколько часов отдохнуть. Женщины дали нам по паре пончиков с мясом, после чего, оставив меня старшим, все решили пойти в город, чтобы купить питьевой соды для пончиков и, если будет возможно, купить какую-нибудь обувь. Нам, оставшимся мальчишкам, строго указали малышек с арбы не снимать, помогать при надобности Вите-инвалиду, который без помощи не мог сойти на землю из повозки.

          

С нашей стоянки хорошо был виден мост. Поток людей, техники, скота выливался с моста на левый берег, и здесь же веером расходился по примыкающим к мосту улицам. Часть уже не столь мощного потока продолжала движение по большаку. Мы видели, как наши взрослые спустились к мосту и против основного потока пошли на правобережье, откуда недавно мы приехали. Но вот движение по мосту было остановлено и, очистив мост от посторонних, патрульные пропустили подразделение, которое шло к линии фронта. Только прошло подразделение — на мост опять, хлынул поток с правобережья. Наших уже видно не было. Треть моста, выходящую на левобережье, мы видели хорошо. Военные подгоняли проходящих и проезжающих. Люди переходили на бег, машины, выбрасывая из глушителей черный дым, увеличивали скорость. И вдруг раздался оглушительный скрежет моторов самолётов, и мы увидели: на очень малой высоте промчались «юнкерсы». Их было много. И в этот же момент раздался вой падающих бомб. За первой лавиной самолётов последовала вторая и третья. Как могли они обойти зенитные батареи — неизвестно, но пушки начали стрелять гораздо позже. Самолёты кружили над городом, сбрасывая свой смертоносный груз. В мост не попала ни одна бомба. То, чего мы опасались до переправы через Днепр, произошло сейчас. Народ в двух направлениях пытался покинуть мост. Образовалась пробка. Тракторист на ходу соскочил из трактора, на прицепе у которого был комбайн. Неуправляемый трактор, проломив перила моста, полетел вниз вместе с комбайном. В образовавшийся проём в перилах полетели вытолкнутые люди в реку. Безжалостный поток Днепра, как ненасытный монстр, пожирал их. Из переулков начали выезжать автомашины с трупами, с ранеными. Это произошло так быстро, как будто машины стояли и только ожидали этой бойни людей. К нашим подводам подбежал усатый пожилой милиционер и потребовал, чтобы мы немедленно отсюда уехали. Я ему сказал, что не умею управлять лошадьми, но он был неумолим. Подойдя к дереву, он начал отвязывать лошадей. Я просил его, чтобы он этого не делал, если мы уедем с этого места, то родители нас не найдут. Однако милиционер продолжал своё дело. Тогда мы начали плакать и вцепились в руку милиционера. Малышки услыхали, что мы плачем, и  заголосили во всё горло. Прохожие и пробегающие начали останавливаться. Милиционер махнул рукой и ушёл.

          

Атака была отбита. Не знаю как, но первые через мост пробрались наши женщины, вслед за ними — отец и дядя Ваня. Не было только брата. Как он потом рассказывал, для большей безопасности он пробился на левую сторону моста, чтобы не вытеснила его толпа в проём  ограждения, а в это время группа военных с техникой перебегала мост на правобережье. Толпа прижала его к ограждению. После того, когда прошли военные, эта толпа вытолкнула его на левобережье. Когда брат показался в начале переулка, транспорт уже был отвязан и развёрнут в нужном направлении.

         

В первую очередь решили уйти подальше от Днепра. Направление взяли на Павлоград. Выехав за город, ехали просёлочными дорогами. К вечеру, но ещё до захода солнца, сделали остановку на обед. В городе, в какой-то аптеке достали немного соды. Пока это удовлетворяло наши потребности. Обувь купить не успели. На обеде женщины угостили нас не то пирогом-коврижкой, не то запечённой манной кашей, но всё равно вкусной. На ночь остановились у какой-то речушки. Искупались, постирали бельё и все улеглись спать, кроме пастуха лошадей. До Павлограда добирались трое суток. За это время мы поняли, что оккупанты рвались к Запорожью. Если они там будут форсировать Днепр, то мы окажемся опять на вражеской территории. На ближайшей остановке развернули карту Украины. Приняли решение повернуть строго на север. Ориентиром были населённые пункты Юрьевск, Орелька, Новая Водолага. Расхолаживаться нельзя. Опять была принята тактика передвижения:  чередование большака с просёлочными дорогами. Война на месте не стояла. Ночами небо полыхало от разрывов снарядов и трассирующих пуль спаренных зенитных пулемётов. На одной из вечерних стоянок к нам прибилась бесхозная лошадь. Когда мы стреножили и пустили на выпас наших лошадей, она мирно паслась с нашими. Мы, зоркие охранники, видя это содружество, угостили гостью парой пригоршней овса. Утром когда мы выехали, лошадка пошла за нами. Кто-то из наших парней оседлал её. Отцу это не понравилось. Аргументы его были довольно весомы. Во-первых, лошадь за кем-то числится. Во-вторых, мы не знаем, здорова ли лошадь, она может заразить наших. Эта лошадка наших заменить не может.

        

Лошадь вольно шла за нами. На стоянках мы её использовали для подвозки воды. Она ушла от нас так же, как появилась. Мы пересекли маленькую речку Олельку с селом того же названия. Жители села старались нам помочь кто чем мог. Кто-то принёс крынку молока, кто-то — буханку хлеба. Но самым главным было сочувствие с их стороны. Люди чувствовали, что через очень короткий промежуток времени их ждёт оккупация, и никто не знал, как она распорядится их судьбой. У каждой семьи кто-то был на фронте, кто-то коммунист, кто-то активист. Чем дальше мы уходили на север, тем меньше над нами летали вражеские самолёты, а если они появлялись, то на очень большой высоте. В сутки мы проходили до тридцати километров. Лошадям нужен был отдых. Не доезжая города Новая Водолага, решили сделать длительный отдых. Выбрали место недалёко от воды, за городом, у железнодорожной станции. Отец решил поездом поехать в Харьков, до которого отсюда было 70-80 километров. Женщины занимались хозяйственными делами, мы пасли лошадей и под руководством дяди Вани кормили их и поили. Для дяди Вани этот переход был не под силу. Годы брали своё. Ранение ноги в Гражданскую войну давало о себе знать, нога вспухла, и идти было трудно. Не лучшим образом чувствовал себя Витя, их сын. Это были первые сутки со дня выезда из Ширяево, когда мы себе разрешили сделать остановку на одни сутки. Ночью мы видели разрывы зенитных снарядов, иногда след трассирующих пуль, но это было далеко и не слышно.

         

Из Харькова отец возвратился не в лучшем настроении. Дело в том, что в Харькове жила сестра матери, жена кадрового командира Красной армии, танкиста. Муж её с первого дня войны был на фронте. Клара, так звали мою тётю, была самой младшей в большой семье деда, в которой было 8 детей. Росла она, как все младшие, избалованным ребёнком, родители её любили, братья и сестры любили. Когда выросла, вышла замуж за любимого человека, командира, он предупреждал все её шаги, он из кожи лез вон, но выполнял её желания. Она действительно была хороша собой. Одного Бог не дал ей — это детей. Уж так получилось. Когда отец поехал в Харьков, у него была мечта оставить у неё сестрёнку, так как не был уверен, что он сумеет её поднять на ноги. Всё могло случиться, не говоря о том, что мы могли не выбраться из прифронтовой зоны, в которой мы находились с первого дня эвакуации. Отец не был уверен, что его не призовут в армию. В этом случае мне и сестрёнке пришлось бы идти в лучшем случае в интернат. Брат был уже взрослый. Однако когда отец предложил Кларе взять малышку, так как у неё уже были билеты на поезд из Харькова в эвакуацию, то она испугалась и отказала отцу в его просьбе. Теперь одна надежда была добраться до Ижевска, где младший брат отца был директором большого завода.

          

Рано утром по приезде отца мы оставили нашу стоянку и взяли направление на город Купянск-узловой. По неточным данным, там был эвакопункт, и оттуда уходили эшелоны с беженцами в города и населённые пункты, где нужны были рабочие руки. Нам предстояло пройти порядка 150 км строго на восток. Шёл последний летний месяц. Подходила осень, которая своими холодами и слякотью могла нанести нам удар не меньший, чем бомбардировщики. Мы ехали по местам, где ещё не слыхали залпов артиллерийской канонады и взрывов бомб. Местное население знало о войне только по мобилизации и движению войск, а также по исходу беженцев. К этому времени, во всяком случае, мы не встречали людей, которые получили похоронку. Жара спадала. Небо сначала наполнилось малыми облачками, которые со временем становились плотнее и плотнее, пока на них не появились грязные пятна грозовых туч. Ехать стало намного легче. Мы больше не тратили время на переезды с большаков на просёлочные дороги.

            

Мы ехали только по грейдерной дороге. Но через пару дней мы убедились, что война есть война, и нигде не написано, как поведёт себя противник. Спасибо шофёру, или шофёрам, которые предупредили нас об опасности. Сигналы машины мы услышали раньше, чем поняли, что происходит. По дороге с солидным интервалом  мчались полуторки-бензозаправщики. На ступеньке первой машины, которая давала всё время звуковые сигналы, стоял командир и через открытую дверку машины давал команды шоферу. Машина убегала от повисшего над ней «мессершмитта», который пытался из скорострельного орудия поразить бензозаправщик. Когда после очередного круга самолёт ложился на курс вдоль дороги и делал «горку», чтобы взять прицел, командир давал команду «Стоп!». Машина резко тормозила. Очередной залп — и снаряды, подымая столбцы пыли на дороге, ложились на 10-15 метров впереди машины. При заходе самолёта на очередной круг, делая резкий вираж, бензозаправщик по команде быстро уходил вперёд, сколь позволяли его возможности. К нашему счастью, кювет дороги был мелким, и нам удалось успеть выехать за обочину. Очередной залп полоснул в том месте, где мы находились считанные секунды назад. Эта игра в «кошки-мышки» продолжалась до тех пор, пока машины и самолёт не скрылись за горизонтом. Для наших бензозаправщиков она закончилась благополучно. По дороге мы не видели ни обгоревшей, ни разбитой машины. Очевидно, самолёт расстрелял свой боеприпас, или закончилось горючее, и он ушёл несолоно хлебавши. На этот раз счастье улыбнулось и нам.

      

Чем ближе подъезжали мы к Купянску, тем больше попадались нам на пути бензозаправщики, маленькие юркие «ГАЗ»ы и несколько солиднее «ЗИС»ы. Мчались они на предельных скоростях, какие они могли из себя выжать. После ночного перехода отец прилёг на арбу немного вздремнуть, передав брату управление лошадьми. Как правило, когда мы управляли лошадьми, мы садились на переднюю перекладину арбы, которая стягивала и держала боковые борта, отсюда хорошо была видна дорога, и можно было вовремя заметить и объехать ухабы. На этот раз дорога была ровной, и брат уселся на арбу под перекладину. Лошади шли таким образом, что третья пристяжная лошадь шла по обочине. Мы шли за арбой сзади. Дав предупредительный сигнал, нас обогнали несколько машин. Машины хорошо вписывались на полосе дороги для обгона. Ещё нас догнали несколько машин. В основном это были бензозаправщики. И вдруг мы услыхали тупой хлопок и треск древесины. Арба метнулась вперёд и понеслась, все побежали за ней, не понимая в чём дело. Через минуту-две арба остановилась, сошли с неё отец с братом. Они осматривали арбу.

              

Оказалось, что шофёр бензозаправщика, обгоняя нас, очень приблизился к нам. Передняя перекладина арбы на сантиметров двадцать выступала за габариты арбы. Шофёр автозаправщика, или его сопровождающий, на ёмкость машины повесил свой чемодан, который не вмещался в кабину машины. Чемодан, к нашему счастью, оказался на уровне перекладины. Удар был настолько сильным, что он сбил перекладину, которая одним концом отлетела на лошадей, достав всех троих, из-за чего они понеслись, как угорелые. Отец на ходу пробрался к брату и помог остановить лошадей. От удара чемодан разлетелся на кусочки, а содержимое его разбросало в большом радиусе. Мы собрали содержимое чемодана в мешок, надеясь, что хозяин каким-то образом за ним придёт, но этого не случилось. Забегая вперёд, скажу, что будучи уже на месте, мы рассмотрели содержимое чемодана. Оно оказалось личными вещами младшего командира, очевидно, танкиста. В вещах был альбом всех вражеских танков с их характеристиками, начиная с двадцатых годов, был новый хлопчатобумажный костюм, который очень пригодился брату в первые дни работы, одеколон, безопасная бритва, мыло и пачка открыток немецких актрис. А пока мы ехали лошадьми, мы положили мешок сверху на навес и всматривались в каждую проходящую машину. Прошло два дня. Мы переехали несколько железнодорожных путей и остановились в садике возле вокзала. До нас здесь уже стояло несколько десятков подвод. У вокзала было очень много беженцев и военных. Отец и женщины ушли на вокзал  в эвакопункт, оставив нас на арбе. Барбанец тоже ушёл, но отдельно. Вечером все взрослые возвратились.

       

Мы не то пообедали, не то поужинали, собрали всё и разложили по местам, ждали дальнейших распоряжений. Их не было. Спали все, кроме дежурных. Лошадей пастись не пустили, покормили добавочным овсом, напоили у водопроводной колонки, и они отдыхали у подвод. На рассвете отец ушёл на станцию и вернулся, когда мы уже позавтракали. Женщины покормили его, и они сидели и о чём-то тихо разговаривали. Как мы догадались, они обсуждали планы дальнейших действий. Ехать дальше лошадьми было нерационально. Наступала осень. Продукты ещё были, но многое уже подходило к концу. Ввиду того, что у многих не было тёплой одежды, женщины решили ехать в Ташкент. После совещания взрослых отец опять ушёл. Из разговоров женщин мы поняли, что дальше мы будем ехать поездом, что Барбанец дальше не поедет и останется в этих местах. Перед вечером отец пришёл со станции, покушал и сказал женщинам, чтобы подготовились к отъезду поездом. Мы пересмотрели чемоданы, распределили, кто что несёт к поезду. Дотемна делили продукты на четыре части, по численности семьи. Ночью закончилась и эта работа. Отец опять ушёл. Взрослые ночью почти не спали. Утром позавтракав, они все ушли. Мы бродили по садику, в котором остановились. Здесь была щель, тип бомбоубежища, приблизительно на 100 человек. Такие мы вырыли дома, на Ярмарочной площади в Одессе. Это был выкопан расширенный окоп, перекрыт брёвнами и засыпан землёй. Двери в щель были открыты с двух сторон. Я даже зашёл в середину. Кроме двух рядов скамеек там ничего не было. Однако находиться там было неприятно. Пришли отец, Барбанец и с ними несколько военных. Командир осмотрел лошадей. Красноармейцы отвязали наших двух коней, коренного и пристяжного, а мою подшефную подслеповатую кобылку забрал Барбанец, у которого забрали обоих коней. Взяв отбракованную лошадку, сиротливо стоящую у дерева, сбрую от нашей упряжки, оставшийся овёс, дядя Ваня попрощался с нами, пожелал нам счастья и ушёл к своей подводе, припадая на свою раненую ногу. Мы смотрели ему вслед, когда он сидя на подводе, аккуратно проезжая между подводами, выезжал из садика, пока он не скрылся за поворотом.

          

Без лошадей стало как-то скучно и даже немного страшновато перед неизвестностью. Осиротевшая арба, честно отслужившая нам два месяца в экстремальном режиме, стояла с опущенном дышлом и повисшими двумя люшнями. На ней ещё стояли четыре отдельных кучки вещей, узлов и чемоданов, весь наш скарб, нажитый нашими родителями за всю прожитую совместную жизнь. Малышки игрались на травке около арбы, мы следили за малышками и за вещами.  Примерно в 16 часов раздалось несколько взрывов. За зданием вокзала поднялись громадные чёрные столбы земли и дыма. С двух сторон станции залаяли зенитки. Сделав круг, над нами пролетел на небольшой высоте одинокий «хенкель», который не пикировал, а просто бросал бомбы. Мы схватили малышек и побежали в щель, которая была около нас. Раздался свист падающих бомб в момент, когда начались взрывы от второго захода самолёта. Щель моментально заполнилась народом, люди пытались зайти в щель, в которой уже не было места. Стоял страшный крик. Мы успели забежать и встать в углу щели и даже усадить малышек. Нас пытались вытеснить или оттеснить, но кто-то из нас всё время был у двери и держал на виду арбу с вещами. Прибежали взрослые и растерянно искали нас. Мы кричали им, но наши голоса заглушались. Брат с трудом выбрался из щели, а затем, с помощью отца и брата, предварительно передав малышек, выбрались мы из толпы, стоящей снаружи и не имеющей возможности войти внутрь. Пролетел наш истребитель, но бомбардировщика уже не было. Последовала команда взрослых взять вещи и малышей и побыстрей бежать за ними на вокзал.

          

Пройдя через здание вокзала, мы вышли на пути и побежали к одиноко стоящему пассажирскому вагону. Кругом нас лежали искорёженные вагоны, местами желтели большие площади рассыпанной пшеницы. Маневровые паровозы растаскивали перевёрнутые вагоны, освобождая пути для прохода транзитных  составов. Увидев нас, железнодорожники с криком и руганью набросились на нас, угрожая, что они опасаются повторного налёта и сейчас отправят вагон без нас. Однако когда мы вошли в вагон, он был заполнен не полностью, многие ещё бежали к вагону. Мы заняли два отделения и примыкающие к ним боковые места, было удобно для нас в продолжение пути. Через минут 10 к нам подъехал маленький паровозик, последовал солидный удар по буферам, от которого у кого-то полетели с полки клумки и чемоданы. Паровозик дал свисток, и мы покинули станцию. Всё обошлось благополучно, упавшие на людей вещи не причинили никому особого вреда. Паровозик производил с нашим вагоном какие-то манёвры. Затем он остановился, нас отцепили, и паровозик с шумом и лязгом убежал к станции, мы стояли в тупике, в степи. Станции видно не было. До наступления темноты нам удалось постелить постели на полках, заготовить постели на скамейках. Здесь мы впервые готовили всё необходимое, чтобы в дороге можно было бы приготовить горячую пищу, пончики. Нашли железнодорожные костыли, которыми крепят рельсы к шпалам, накололи немного дров со старых шпал, и пока не стемнело, под ближайшем деревом напекли пончики. Наши спутники моментально переняли опыт, но до темноты приготовить себе пищу не успели. Когда стемнело, мы улеглись по своим местам на ночлег. Расположение наших мест было отличным. Входные двери были недалеко от нас, но и не близко. Это обстоятельство давало нам возможность первыми выходить на остановках. Я на этом останавливаюсь, потому, что то ЧП, которое произошло спустя несколько дней, особо нас не коснулось.

          

Организационный комитет, то есть люди, которые проявили инициативу и договорились с железнодорожниками в выделении нам вагона, собрались и выработали правила внутреннего распорядка, в частности,  использования санузлов. Дело в том, что нас прицепят к товарному составу, и  возникнут некоторые проблемы с водой. Поэтому воду нужно использовать умно. Решили туалетом пользоваться только в крайних случаях при движении. Наш товарняк останавливался на разъездах или в тупиках, пропуская литерные составы, идущие на фронт или с фронта. В этих случаях можно использовать кусты, поле для оправления. Ещё постановили, что лучше и удобнее будет использовать правую и левую входные двери, в особенности при срочных посадках. На этом день закончился, света не было, да если бы был, им пользоваться бы было невозможно при светомаскировках.

           

День был тяжёлым физически и довольно трагичным. Надо же такому случиться, что под первую бомбёжку города именно мы должны были попасть, те, которые это уже  испытали не раз. Тишина, ни ветринки, открыты обе двери, но в вагоне душно. В вагоне много детей, то здесь, то там слышны открывание и закрывание крышек ночных горшков. Но чем больше время уходило в ночь, этот стук слышался меньше. Спутники погрузились в объятия Морфея. Иногда кто-то во сне вскрикнет, застонет, захрапит. Но все относились к этому с пониманием, спокойно. Ночь мы провели в вагоне под крышей, на постелях, а самое главное, отец за два месяца впервые спал по-человечески всю ночь. Его личные  переживания в данный момент никак не отражались на скорости передвижения.

      

К утру к нам подкатил громадный состав с вагонами-площадками, гружёными оборудованием. Опять удар, опять что-то упало,  кто-то свалился, но мы поехали, поезд набирал скорость и уносил нас в неведомый нами край из этого кромешного ада. Одна брошенная фашистом бомба могла разметать по этому  полю наши кости в любой момент. Разъезды, сторожевые будки, станции — всё это бежало в противоположную от нашего движения сторону, освобождая нам пространство и ограждая нас от недавнего прошлого. Теперь потрёпанная карта Украины лежала в чемодане на почётном месте. Она нам помогла в нужный момент. Карты России у нас не было, мы не знали, что нас так далёко занесёт. Война непредсказуема. Ехали мы неравномерно: иногда гнали, как одержимые, затем часами, а иногда сутками стояли в тупиках без паровоза. Это время простоев мы использовали для заготовки дров, если была водокачка — запасали питьевую воду. Так мы проехали города Валуйки, Острогорск, Бобров. По дорожным знакам мы установили, что прошли порядка 400 км. Здесь впервые я прочёл книгу для взрослых «Сердца трёх» Джека Лондона, которая была в злополучном чемодане, чуть не убившем брата около станции Новая Водолага.

        

Свободного времени было много. Слава Богу, что вражеские самолёты нас не беспокоили. Светомаскировку здесь соблюдали по-прежнему. Ночи становились всё холодней и темней. Мы стояли в тупике за каким-то разъездом. Ночь. Захныкал ребёнок. Мать высадила его на горшок, о чём сообщил нам характерный стук крышки горшка. Проснулся какой-то старик (мы стариками считали мужчин в возрасте от 40 лет). Ощупывая впереди себя пространство руками, он нащупал дверь и, выйдя из вагона, направился в сторону  к ближайшему кустарнику. Справив свою нужду, в сонном состоянии он направился обратно в вагон. Вагон перепутать было невозможно, он в хвосте состава был один, а вот с входной дверью было похуже, их было две. Мужчина поднялся по ступенькам наверх и завернул в вагонный проход. Выставив вперёд руки, он отсчитал количество отделений от двери и уверенно зашёл в своё. Руками нащупал постель, и обнаружил, что она занята. И, видать, только тогда поняв, что он перепутал входные двери и попал в довольно пикантное положение, хотел быстро убраться отсюда. Одновременно женщина, лежащая на первом ярусе, скамейке, открыла глаза, определила по рукам, что это не муж её ощупывает...


Трудно полностью воспроизвести эту сцену, но мы услышали голос женщины, обращённый к мужу:

— Мойша, вэрыдэс? (Мойша, кто это?)

Её супруг, наверное, хорошо спал и не сразу ей ответил. Вопрос повторился:

— Мойша, вэрыдэс?


Гражданин, попавший в щепетильную ситуацию, хотел побыстрей ретироваться. Разворачиваясь между двумя противоположными полками, он столкнул одежду, сложенную спящим на второй полке. Одежда упала на лицо разбуженной женщины, которая подумала с перепуга, что ей набросили на голову подушку, чтобы задушить, и завопила истошным голосом:

 — Караул, грабят!


Злополучный ночной бродяга выскочил в вагонный проход и быстро пошёл в противоположную сторону. Он окончательно проснулся и понял свою ошибку, но не тут-то было. В темноте он не увидел высаженного на горшок ребёнка, мирно занимающегося своим делом, и свалил его. Мать ребёнка, видать, задремала в ожидании окончания процесса у её чада. Очнувшись от первого крика, пытаясь узнать в чём дело, она услыхала крик своего ребёнка и кинулась к нему, но обнаружила перевёрнутый горшочек без ребёнка. Раздался ещё один душераздирающий крик, который был громче всего — это крик матери:

— Отдайте моего ребёнка!


Ребёнок был опрокинут под стол боковых скамеек, что спасло ему жизнь. Дело в том, что мужики помоложе с двух сторон вагона выскочили навстречу друг  другу ловить грабителя, и не будь у ребёнка этого прикрытия, его бы затоптали. Наконец с одной стороны вагона загорелся свет карманного фонарика, с другого зажгли огарок свечи. Все вдруг поняли, что «противник» не такой уж сильный, и тот, кто поймал его, сам с ним справится. Воспользовавшись свечой, все разошлись по своим отделениям. Ещё часок разбирались, кто поднял шум, затем ещё часик смеялись все над собой, хотя смех очень был похож на истерический. Погасив свечу, спутники уснули глубоким сном со своими сновидениями, которые в ауре каждого сплетались в одно целое, навеянное войной. Жёсткий удар паровоза о буфера вагона, лязг сцепки, мгновенье — и вагон мягко покатился по путям в то неизвестное, которое готовилось нам.                                                             

         

Шли дни. Прошла первая неделя пути по железной дороге, вторая. Счёт дням был утерян. Проехали станции Таловая, Поварина, Болашов, Ртищево. Чем дальше мы уходили на восток, тем холодней становилось. Ртищево, Сердобск, Пенза остались за бортом. Мы начали готовиться к выходу. Надели на себя всё, что можно было, а вернее сказать — всё, что было. Ночи здесь были холодные. Мы предполагали, что в Рузаевку приедем ночью. Так оно и вышло. Провожали нас все наши земляки, кроме малышки Раечки Шварцман. Она спала сладким детским сном.   

          

Только мы вышли из вагона, произошла быстрая смена локомотива, и состав медленно покинул станцию, увозя наших спутников, земляков, друзей, то, что до этой станции оставалось частицей нашего дома. Было очень холодно. Осень отдавала бразды правления зиме в этом году очень рано. Кое-где лежал уже снежок. Мы взяли вещи и пошли к вокзалу, чтобы в помещении укрыться от этой стужи. Но наши усилия были тщетны. Одному человеку войти в зал ожидания ещё можно было, но группе с вещами — никак: зал был забит народом. Мы пошли вдоль вокзала, нашли какой-то приямок, в который вела крутая лестница. Низа приямка видно не было. Мы спустились немного вниз, чтобы отгородиться от ветра. Добавочно оградились от ветра чемоданами и узлами. Брат, я, а между нами сестрёнка уселись на клумаки с постелью, прижавшись друг к другу. Отец пошёл искать пути, которыми отсюда можно было выбраться. Трудно сказать, сколько мы просидели, но холод довёл тело до оцепенения. Вдруг внизу из боковой стены приямка, в котором мы сидели, открылась дверь, которую в темноте мы не заметили. Яркий свет электрической лампочки нас ослепил, и сначала мы не заметили маленького старичка, вышедшего из двери. Поднявшись немного вверх, старичок увидел нас. Одет был он в тулуп, на ногах — лапти, которые мы видали только на картинках, в шапке-ушанке с поднятыми клапанами, но не завязанными.


Прищуренными глазками старичок осмотрел нас и запричитал:

— От беда, от беда! Так вообче закоченеть можна. — Затем он спустился к двери, открыл её и крикнул:

— Прасковьюшка, слышь? Здесь мальцы на лесенке, вовсе раздетые, а на улице зябко. Обогрей их, наче они вовсе окоченеют. От беда, от беда! 


Старичок убежал, оставив открытой дверь. Снизу повеяло на нас теплом. В дверях показалась такая же маленькая старушка. Осмотревшись в темноте после яркого света, старушка обратилась к нам:

— Давайте рабёночка сюда, да сами сходите. Здесь и обогреетесь.


Брат взял спящую сестрёнку и осторожно сошёл вниз по лестнице, передал старушке сестрёнку, а сам быстро поднялся ко мне, и мы внесли с ним внутрь наши вещи. Это помещение было котельной, которая обогревала вокзал. Здесь было тепло и уютно. Мы чередовались с братом, выходя на улицу, зная, что отец нас будет искать. Отец пришёл примерно через час. Он, видать, сделал не один виток вокруг вокзала в поисках нас, но при встрече похвалил нас за инициативу, проявленную нами в поисках места обогрева.

       

Мы поблагодарили старушку за временный приют и пошли за отцом. Подошли к какому-то дому и зашли в тёмный коридор. Здесь тоже было тепло, как и в котельной, пахло перегретым паром и ещё чем-то неприятным. Самое главное, что было тепло. Женщина в белом или сером халате из открытого окошка в стене сказала, что наши вещи никто не возьмёт, и велела нам сдать в окошко всю одежду, которую мы носили, что мы моментально выполнили. Открылась сбоку дверь, и мы вошли в баню, настоящую русскую баню, жаркую, душную. Тазики наполнялись водой моментально. Было немного тесновато, но это не имело никакого значения. Никто над нами не стоял и не выгонял. Время подходило к рассвету. Из моечного зала бани мы вышли в другую дверь. Открылось окошко, и нам выдали нашу одежду. Одежда была немного влажная, но горячая. Мы оделись и вышли в тот коридор, в который пришли с улицы. Он уже не казался таким тёплым, как при приходе, но это уже не имело значения. Озноб прошёл, ещё когда купались. Наши вещи, узлы,  чемоданы ждали нас. Мы покинули санпропускник, который посетили впервые, но не в последний раз.

        

Опять подошли к вокзалу. К нам подбежал какой-то железнодорожник:

— Где вы ходите? Через несколько минут отходит состав, идущий через Казань. Если мы не успеем на него, я ничем вам помочь не сумею. Бегите за мной!

Мы даже не поставили вещи на снег, побежали за железнодорожником. За хозяином бежал отец, далее — я, а за мной — брат с сестрёнкой на руках и с одним узлом.

— Бегите по тропинке, а я бегу к паровозу, чтобы его задержать, — услышал я слова, адресованные отцу.


Наш проводник свернул левее и побежал по свежему снегу, прыгая через рельсы. Мы продолжили бег. Через несколько минут я услыхал крик брата. Я остановился и увидел лежащую на снегу сестрёнку. Я окликнул отца, бросил на снег вещи и побежал к брату. Он провалился в колодец и повис на руках, держась за люковину колодца. Подбежал отец и мы вместе вытащили брата.

– Не ушибся? — спросил отец.

– Как будто нет, — ответил брат, взяв сестрёнку на руки и свой узел.

– Где моя коробочка? — закричала сестрёнка.

Я поднял со снега коробочку, отдал сестрёнке, и мы побежали к составу. Когда мы подбегали к вагонам, к нам уже от паровоза бежал наш провожатый.

— Бегите к третей теплушке! — кричал он нам.


В поезде было всего три теплушки, то есть крытых вагона, остальные были площадки с оборудованием. Наш проводник приоткрыл дверь, и мы начали загружать наши вещи, а затем вошли в вагон, который был загружен чугунной чушкой. Чушка лежала конусной горкой с двух сторон вагона. Каждая чушка была очень тяжёлой, и при толчке верхняя чушка могла переместиться вниз и поломать кости. Мы срочно начали их перекладывать,чтобы обезопасить себя. Выложили плитку в центре вагона в виде скамейки или кровати, уложили и расстелили на них наши постели, рядом поставили чемоданы и узлы, и в этот момент послышался удар буферов вагона, который раскатисто побежал к нам в хвостовую часть состава. Нас хорошо тряхануло, несколько плиток с вершины соседнего конуса с шумом съехали вниз. Поезд, плавно набирая скорость, покинул Рузаевку, которая в тяжелейших условиях войны благодаря сердечным добрым людям  сумела помочь нам продолжить наш путь.

          

До финиша пути приблизительно оставалась тысяча километров. Это был самый тяжёлый участок нашего вояжа. Здесь уже официально не было светомаскировки, но ночью разжигать костры не рекомендовалось. Состав, к которому нас прицепили, был, очевидно, очень тяжёлым, он очень медленно набирал скорость, хотя набрав её, довольно устойчиво держал. Когда поднялось солнце, наш затемнённый «Ковчег» как стрелами  пронизывался в пыльном воздухе его лучами, создаваемыми  потоками воздуха и пылью ржавой чугунной чушки. Часа через три мы остановились на станции Саранск. Этот город, вернее, название города было нам знакомо. Отец взял ведро и побежал за кипятком. Пока меняли паровоз или заправляли его водой, мы успели позавтракать, попили вдоволь чаёк с мёдом, согрелись и занялись работой. Нужно было утеплить вагон. Мы подобрали на путях какие-то старые доски, уложили их на пол и прижали их чушкой, дыры в стене закрыли вертикально поставленными досками и, чтобы они не падали, прижали их к стене теми же чушками. Из четырёх окон-отдушин три закрыли, одно оставив для наблюдения. Эту работу можно было сделать только на остановке, так как окна закрывались снаружи. Таким образом мы ликвидировали сквозняки в вагоне.

         

Паровозы менялись или заправлялись водой довольно быстро. Остановки были только на разъездах, когда мы пропускали литерные поезда на фронт или санитарные. Эти остановки нам тоже нужны были как санитарные. Без остановки прошли станцию Рамоданово. Весь следующий день не видели ни одной узловой станции. Следующей узловой станцией был Алатырь. Оказалось, что мы уже не в Мордовии, а в Чувашии. Люди везде одинаковые, все разговаривают по-русски, но со своими акцентами и диалектами. По отношении к нам, эвакуированным, были внимательны и добросердечны. На третьи сутки нас затащили в тупик, и нам удалось пожарить пончики, правда, допекали их на следующей остановке, жалко было выбрасывать тесто. Когда приехали в Зеленогорск, узнали, что до Казани осталось езды 3-4 часа. Дальше нам с этим поездом ехать было не по пути.

         

Мне кажется, что езда в поезде дальнего следования есть не что иное, как микромодель человеческой жизни. Когда с трудом достанешь билет, протолкнешься в вагон во время посадки, займёшь место, то оно кажется неудобным, жёстким, жарким или холодным. Но только поезд тронулся, ты что-то подложил, что-то убрал, одно открыл, другое закрыл. Смотришь — через день-другой езды тебе уже не хочется что-то менять, тебе хорошо. Когда поезд подходит к последней остановке, то есть к месту назначения, тебе уже не хочется выходить. У тебя и у соседа есть ещё много нерассказанного и неуслышанного. Жаль выходить. На новом месте нужно опять что-то подложить, что-то принять и т. д. В жизни происходит всё так же.

      

Поезд набрал скорость. Тяжёлый состав, который сначала скрипел, трещал, иногда визжал, проходя стрелки, сейчас мерно отбивал колёсами стыки рельс. Мы начали собираться к высадке. Все занимались своими делами. Даже сестрёнка, привыкшая к переменам, самостоятельно собирала свои нехитрые игрушки, собранные в дорогу в маленькую коробочку, которую она не выпускала из рук. Наш багаж становился всё легче и легче. Продукты таяли, выбрасывалась тара. Равномерный стук колёс превратился в беспорядочный стук при переходах стрелок. Мы въехали на территорию крупного железнодорожного центра. Кругом во всех направлениях сновали маневровые паровозы «овечки», перетаскивая с одних путей составы на другие. Наш состав, как и все товарные составы, остановился довольно далеко от вокзала, а наш вагон был самый последний. Изменить ничего мы не могли. Разгрузившись,  направились к вокзалу. Шли быстро, подгонял мороз и ветер. Здесь, как и в Рузаевке, было много народу, но вокзал был большой, и мы легко нашли место у стены, где никому не мешали и можно было самому посидеть. Здесь было шумно, немного душно, но тепло. Впервые за много дней мы сняли с себя немного одежды. Особенно это понравилось сестрёнке. Этот двухлетний человечек страдал больше нас всех, но она мужественно переносила лишения. За весь срок езды она ни разу не заболела, несмотря на то, что дома она не менее двух раз в месяц температурила.        

   

Отец сразу ушёл. На привокзальной площади на столбе висел квадратный радиорепродуктор, какие висели во всех городах Союза. В зале висели малые репродукторы, которые всё время передавали последние известия. Сводки с фронта были неутешительными. Оставлялись город за городом, десятки населённых пунктов. Пришёл отец. Вид у него был необычный, хотя внешне ничего не изменилось. Он окинул нас своим пронизывающим взглядом, и мы увидели на глазах у него слёзы. Только сейчас он поверил, что довёз нас живыми.

– Дети, — обротился он к нам, — я только что разговаривал с братом по телефону. Брат просил начальника станции помочь нам отсюда уехать. Сейчас перекусим и пойдем опять в баню. Не имея справку из санпропускника, мы никуда уехать не сможем.

       

Повторилась та же операция, что и в Рузаевке. Мы искупались, надели горячую, немного влажную одежду и пошли на вокзал. Отец получил билеты, а когда подошёл поезд и все кинулись осаждать дверь, за которой стояла проводница, в каком-то вагоне открыли вторую дверь, и мы зашли в вагон уже настоящий. У нас было три места. Вещи мы разместили, где только можно было. Здесь уже не было толчков, вагон медленно поплыл по рельсам, оставляя вокзал Казани за собой, вселяя надежду, что наше путешествие, а вернее, наш исход со своей земли из-за кровожадных фашистских орд завершается. Ночью мы спали на своих полках. В вагоне было тепло и тихо. Одежда освобождена от паразитов. Что в жизни может быть приятнее?!

            

Поезд шёл не по графику. Часто на разъездах простаивал, пропуская литерные поезда, но он уверенно шёл к финишу. Промелькнули города Арск, Шамордан, и мы выехали на территорию Удмуртии. Когда проехали города Вятку и Можга, опять въехали в Татарию, на станцию Агрыз. К вечеру мы прибыли в Ижевск. У вагона нас встретил наш дядя, директор большого завода. Здесь, на вокзале, мы все подстриглись, а отец сбрил бороду. Увидев его без бороды, мы испугались. Не верилось, что человек за два месяца может так похудеть. Раздались пушечные выстрелы скорострельных пушек. Сестрёнка прижалась ко мне и громко   крикнула: — Бомбят!


Дядя объяснил, что это проводят испытание пушек перед отправкой на фронт. На этом можно и закончить повесть, так как последующие дни, месяцы и годы — это тема для другого повествования.    

                       Григорий Дубовой





<< Назад | Прочтено: 466 | Автор: Дубовой Г. |



Комментарии (0)
  • Редакция не несет ответственности за содержание блогов и за используемые в блогах картинки и фотографии.
    Мнение редакции не всегда совпадает с мнением автора.


    Оставить комментарий могут только зарегистрированные пользователи портала.

    Войти >>

Удалить комментарий?


Внимание: Все ответы на этот комментарий, будут также удалены!

Авторы