В.Золотаревский

77 прожитых лет

(Автобиографическое эссе)

В последние годы появилось великое множество мемуарной литературы, написанной как профессиональными литераторами, так и дилетантами, испытывающими острую потребность поделиться воспоминаниями, которые ещё хранит слабеющая память. Вот и я решил попробовать выжать из своей памяти то, что может быть интересным не только мне. Я старался ничего не придумывать и не додумывать, рассказывая искренне и правдиво лишь о том, что и как сохранила моя память.

Надо сказать, что память – явление странное. Она как бабушкин сундук на антресоли или чердаке фамильного особняка. Если хорошенько покопаться, можно обнаружить такие жемчужины промелькнувшей жизни, которые заставляли томительно и сладостно биться сердце. В памяти вся наша жизнь, как сито, через отверстия которого просачиваются в реальное сознание избранные эпизоды жизни. Оказалось, что даже этих разрозненных событий вполне достаточно, чтобы сложился внятный пазл моей биографии.

..."родился 11 января 1939 года в городе Новочеркасске на Дону..."

Я всегда поражался людям, которым удаётся с подробностями вспоминать отдельные сцены из своего самого раннего детства. Меня, очевидно, природа просто обделила памятью такой глубины. Моя память стала подавать признаки жизни начиная лишь с четырёхлетнего возраста.

Я родился 11 января 1939 года в городе Новочеркасске на Дону. Но начать мне хотелось бы рассказом о бесконечно мне дорогих родителях.

Родители

Мой папа, Исаак Яковлевич Золотаревский, родился 4 апреля 1906 года в городе Черкассы. О папиных школьных годах практически никаких сведений нет. Знаю только, что занятия в школе сопровождались многосторонним и глубоким самообразованием. А в 1923 году папа экстерном сдал экзамены на аттестат зрелости и уже в 1924 году покинул отчий дом, уехав в Киев, где поступил в Киевский электротехнический техникум, который в 1926 году стал факультетом Киевского Политехнического института.

До чего причудливы бывают траектории человеческих судеб! Казалось бы, чем более несхожи линии детства, чем более замысловаты пути молодости, тем меньше вероятности их пересечения. Однако в жизни всё оказывается проще. Молодой и красивый юноша приехал «в надежде славы и добра» в столичный город, где по воле случая познакомился с очаровательной 16-летней девушкой Маргаритой, которую привёл на молодёжную вечеринку её старший брат Евгений Жарковский. Для них это знакомство оказалось судьбоносным. В 1929 году папа вместе с дипломом инженера-электрика получил назначение на Челябинскую гидроэлектростанцию. Незадолго до отъезда в Челябинск Рита и Изя стали мужем и женой. Тогда-то линии их судеб окончательно слились в одну яркую линию. Это произошло 6 ноября 1929 года.

Мама и папа, 1931г.

Челябинский период длился около двух лет. К концу 1931 родители вернулись в Киев.

В 1929 году, будучи на последнем курсе, мама была вынуждена прервать учёбу (ей оставалась только дипломная работа) в связи с отъездом по назначению в Челябинск.

Дела семейные

Вся семья вновь собиралась вместе на Прорезной. C той лишь разницей, что теперь в большей комнате жили бабушка, дедушка и две тётушки, а в маленькой - мама с папой, которые, как вскоре выяснилось, ожидали прибавления семейства. Папу направили в организацию «Укрособэлектромонтаж» наркомата электростанций СССР, где он проработал до 1937 года. А мама под надзором своих родителей беспечно вынашивала свою первую беременность. 7 августа 1932 года она благополучно разрешилась от бремени, выпустив в свет божий мою дорогую сестру Иру.

В 1937 году папу направили на вновь построенный важнейший объект пятилетки - Новочеркасский паровозостроительный завод заместителем Главного энергетика. К тому времени родители решились на второго ребёнка. Жизнь протекала как у всех. Старались не видеть того, что происходило вокруг, и не думать о том, что параноидальная вакханалия могла добраться и до провинциального Новочеркасска. Однажды, придя с работы, папа рассказал, что арестовали Максимова - директора завода. В эту же ночь арестовали папу. Как оказалось, понадобилось столько лет, чтобы сюда докатились волны «Процесса Промпартии» или, как его ещё называли, «дело Рамзина». Отголоски этого процесса добрались и до Новочеркасска. И не важно, что под ту же гребёнку попадали и молодые специалисты, выпускники уже советских ВУЗов. «Лес рубят – щепки летят!». Приехали, как было принято, ночью, ворвались в дом, перерыли всё вверх дном и, не обнаружив ничего предосудительного, увели папу. С шумом захлопнулась дверь «воронка» с надписью «Хлеб». Ира вспоминала, что мама сидела в ночной рубашке на кровати, вцепившись побелевшими пальцами в никелированную спинку. Она не плакала, но её сотрясала дрожь, от которой ходуном ходила вся кровать. И это было очень страшно.

Папе и группе его сотрудников было предъявлено обвинение во вредительстве по заданию иностранной державы. Я не стану описывать подробности допросов, поскольку это уже многократно рассказывали тысячи и тысячи жертв сталинской паранойи. Скажу лишь, что через 16 месяцев домой (слава Б-гу!) вернулся пожилой, беззубый и седой, как лунь, человек. Это был мой папа.

Весной 1939 года был смещён, а затем и арестован Ежов. Наступила короткая передышка в насилии. Судебные «особые тройки» были заменены судами с обычной атрибутикой – линиями обвинения и защиты. Папа от защиты отказался, но попросил проведения технической экспертизы подписанных протоколов допроса. И это оказалось на тот момент выигрышным ходом. Экспертиза легко разобралась в абсурдности обвинений, и суд вынужден был оправдать всю их группу. Но, как в старом анекдоте, осадок остался.

Во время пребывания папы в КПЗ мама родила сына, на которого сбежались посмотреть все ходячие в роддоме. Ребёнок имел 55 сантиметров роста и 5 килограммов вполне живого веса. Этим гигантом был я. В конце 1939 года семья переехала в Киев, где папа был назначен начальником производственно-технического отдела «Укркоммунэнерго».

Война

Пришла Война. Первое, что я запомнил - это какие-то поспешные сборы и слёзы на глазах мамы и бабушки. Так в мою жизнь ворвалось это страшное слово «Война». Папино учреждение получило приказ срочно эвакуироваться в Харьков, наивно полагая, что 500 километров на восток - достаточная гарантия безопасности. В нашем вагоне, который в народе назывался «теплушкой», посредине стояли почти до потолка ящики с каким-то оборудованием, а все стены были уставлены трёхэтажными нарами, на которых располагались семьи эвакуируемых. Дети носились по вагону, ползали по полкам и играли в прятки. Но безудержная детская радость от смены обстановки длилась недолго. Как гром среди ясного неба, в полном смысле этого выражения, совсем рядом раздались оглушительные взрывы, от которых стены вагона стали содрогаться, будто они были сделаны из картона. Липкий страх надолго забрался в мою детскую душу.

В Харькове папа сразу же занялся размещением предприятия на новом месте, а нас приютила семья бабушкиного брата,  Марьямова Мойсея Яковлевича. Вскоре из Черкасс в Харьков приехала и папина мама - бабушка Люба. Теперь в квартире Марьямовых расположилась наша семья уже в составе семи человек. Пребывание в Харькове длилось три месяца. Под натиском немецких войск фронт очень быстро смещался на восток.

Начинался второй этап эвакуации. Предприятие и мы вместе с ним взяли курс на Среднюю Азию в Казахстан. Нашим конечным пунктом был город Чимкент. Мы ехали без папы, который с группой сотрудников оставался в покидаемых городах, чтобы взрывать в них электростанции. Отсутствие папы вызывало огромное чувство тревоги за него и очень осложняло эвакуационные будни. Добирались мы до Чимкента почти три недели. Там нам предоставили две комнаты на окраине города в деревянном доме барачного типа на улице Зелёная балка (теперь - улица Коксай). Продовольственные магазины стояли пустыми. Из хлопкового жмыха делались лепёшки, которые жарились на отходах хлопкового масла. Получаемых по карточкам продуктов было совершенно недостаточно.

Летом 1942 года от сыпного тифа умерла бабушка, Елизавета Яковлевна. Так и осталось загадкой, где она, практически не выходящая из дома, могла подхватить тифозную вошь. А в ноябре того же года от голодной пеллагры умер мамин папа - дедушка Эммануил Мойсеевич. Горе прочно обосновалось в нашем доме. Вскоре пеллагрой заболела и мама. К счастью, ей быстро поставили этот тяжкий диагноз (уже был горький опыт с дедушкой), благодаря чему самого страшного удалось избежать.

К лету 1943 года после завершения Сталинградской битвы в Великой Отечественной войне происходит решающий перелом. Фронт откатывается на запад и предприятие, на котором работал папа, передислоцируется в Астрахань. Трест «Укркоммунэнерго» переименовали в «Особвосмонтаж», что само по себе уже говорило о предстоящих восстановительных работах. Учреждение разместилось в пригороде Астрахани в селе Калиничи, расположенном на живописном берегу реки Болда – рукаве дельты Волги. Эта речка стала буквально нашей кормилицей. Зайдя в неё по колено, можно было буквально руками ловить рыбу.

Шестого ноября 1943 года на вечере, посвящённом очередной годовщине Октября (сейчас сказали бы – на корпоративной вечеринке), объявили об освобождении Киева. Это был единственный раз, когда папу видели пьяным.

Уже в декабре 1943 папа вывозил предприятие с оборудованием и людьми в Киев. Ехали долго, целый месяц, но это была дорога домой! По совету опытных людей все, кто сколько смог, запаслись ещё по дороге из Чимкента на берегу озера Баскунчак солью. Это оказалось впоследствии самой надёжной валютой как по пути в Киев, так и в самом Киеве. Город, особенно его центральная часть, лежал в страшных руинах.

Двор

Чудовищные раны войны, обезобразившие город, были особенно заметны в центре. Разрушенные дома Крещатика ощерились своей беззубой пастью в истерзанное бомбардировками киевское небо. По счастливой случайности остался почти невредимым наш дом и его двор.

1943 год. Такой была наша улица Прорезная.

В этом самом дворе проходила моё кудрявое детство. Он представлял собой каменный прямоугольный колодец, в центре которого находился палисадник, огороженный забором с кирпичными тумбами, в которые были вбетонированы толстые чугунные трубы. Посреди палисадника располагалась, как огромная пепельница, бетонная чаша бездыханного фонтана, над которым возвышался гигантский каштан.

Двор был образован четырьмя разновысокими домами-флигелями, стоящими на углу улиц Прорезной и Владимирской. Мы жили на третьем этаже дома, находящегося внутри двора, и с нашего балкона можно было с лёгкостью наблюдать за жизнью этого человеческого улья.

Это были доходные дома, построенные по проекту Карла Шимана в 1901 году по заказу торговца охотничьим оружием Петра Барского и купца Александра Сироткина. В нижнем этаже здания (вход с угла) находилось модное в те годы заведение - кафе «Маркиз», в котором бывали А. Вертинский, К. Паустовский, М. Булгаков и другие. Позднее оно получило название «Коктейль-холл» , заняв ещё и второй этаж, и стало любимым местом киевской богемы. После Войны «Коктейль-холл» переоборудовали в ресторан «Лейпциг» с блюдами европейской кухни. Производственные площади ресторана своим тылом выходили в угол двора, к которому, как магнитом, влекло голодных дворовых мальчишек.

Мальчишеский дворовый контингент представлял собой натуральную шпану. В ресторанном углу жил Лёнчик по кличке «карлик», что вполне соответствовало действительности. Это был кривоногий приземистый крепыш с малоприятной внешностью. Над ним на втором этаже обретался Толик по кличке «пидоррр» (так это произносилось), только потому, что это было его любимое ругательство. При малейшем недовольстве он обзывал обидчика педерастом, выговаривая «пидогаст», поскольку сильно картавил, доводя нас этим до истерического смеха. Рядом тоже на втором этаже, но в соседнем флигеле, жил Вовка по кличке «бараболя». Это был красивый и даже талантливый пацан. У него был прекрасный музыкальный слух, и он хорошо рисовал. Но, к сожалению, Вова выбрал воровскую стезю, превратившись в вора-рецидивиста, лишь изредка появляющегося между посадками дома и сгинувшего позднее в лагерях.

Наибольшее количество дворовой шпаны почему-то жило в мансарде. Два тихих и даже малозаметных брата-близнеца Вова и Сёма (старше нас) и их безбашенный весёлый младший брат Зюня - все прошли через тюрьмы и лагеря. Коренастый малый с низким хриплым голосом Вилька по кличке «Вильдос», кумиром которого был Атос из трофейного фильма «Три мушкетёра». Его соседом был Адик по кличке «красавчик». Это был действительно очень красивый юноша цыганской внешности и горящими дьявольским огнём глазами. После получения им первого срока он ни разу не появлялся дома. Много лет спустя его мама рассказала, что его убили в лагере.

Лишь трое из нашей дворовой команды может быть и зарекались, но, к счастью, избежали и сумы, и тюрьмы. Это был мой друг детства Миша по кличке «длинный», живший в квартире, окна которой выходили прямо на наш жуткий дворовый туалет. А на втором этаже над Мишей жил Лёнька по кличке «Ёська». Если мне не изменяет память, он какое-то время работал киномехаником или, как мы тогда говорили «кинщиком». Подробности его дальнейшей судьбы мне неизвестны. И, наконец, ваш покорный слуга Валик (так меня все называли) по кличке «рыжий», что полностью соответствовало действительности.

Квартира на Прорезной

В свою квартиру на Прорезной мы вселились не сразу. Родители судились с дворником, который не только занял наши две комнаты на Прорезной, но и с лёгкостью завоевателя освоил всю оставленную нами мебель и домашнюю утварь. По решению суда семья дворника освободила нам квартиру, освободив заодно её и от всех наших вещей. Кровати, стол, стулья и фанерный шкаф с ржавым зеркалом удалось приобрести относительно недорого.

Наше жилище состояло из двух комнат в коммунальной квартире, которая на тот момент выглядела крайне непривлекательно. Что же касается мест общего пользования, то это, как говорится, не для слабонервных. Пол кухни был укрыт корявыми досками, в которых прорехи и щели служили надёжным укрытием для мышей и огромных чёрных, будто лакированных, тараканов. Над головой в половине кухни устрашающе нависала антресоль, которая меня манила своим таинственным чревом. Однажды, когда никого из взрослых не было дома, я взобрался туда по приставной деревянной лестнице и передо мной открылся загадочный и, как мне тогда казалось, сказочный мир. В куче всяческого барахла я обнаружил старые ёлочные игрушки, разодранного, но вполне узнаваемого деда Мороза и много других очень полезных и важных вещей.

В ванной комнате, стены которой были съедены сыростью и грибком, стояла эмалированная чугунная  ванна, покрытая рыжими кружевными узорами ржавчины. В туалете на бетонном полу стоял сочащийся и качающийся унитаз с расположенным под потолком ржавым бачком, из которого струилась цепочка с тяжёлой фарфоровой ручкой-слезой. В Евангелии от Матфея есть выражение: «Мерзость запустения», которая как нельзя лучше характеризовала наше жильё.

В этой квартире, которую с годами удалось приспособить к более или менее сносному быту, мы прожили больше тридцати лет.

Детский сад

Мои первые более или менее внятные воспоминания относятся к далёкому детсадовскому периоду. Но, пожалуй, самым ярким и одновременно горьким пятном калейдоскопа воспоминаний того периода был взрыв найденной нашими мальчишками гранаты. Наиболее активные ребята из так называемой выпускной группы - «нулёвки» возились как обычно с кучей барахла, лежащего у искалеченного бомбёжкой и разбираемого военнопленными дома, а мы, недопущенные, сидя на заборе, с интересом и завистью наблюдали за их поисковыми работами. Вдруг раздался чудовищный взрыв. Находкой оказалась граната-лимонка. Трое ребят погибли на месте, один лежал на земле с распоротым животом, а рядом с ним корчились от боли ещё двое. Очень быстро, ещё до приезда скорой помощи, появились курсанты (по кличке «вентиляторы») находящегося рядом в проходном дворе училища ВВС с носилками и медицинскими пакетами. «Скорая помощь» увезла погибших и тяжелораненых, а с остальными продолжали заниматься курсанты и перепуганный персонал садика. Через некоторое время в детский садик пришли серьёзные дяди из соответствующих органов и прочитали нам нудную лекцию с наглядными пособиями о том, как осторожно нужно себя вести с незнакомыми предметами.

Пионерский лагерь

Пионерлагерь я очень не любил. Сохранился снимок, на котором в несколько рядов расположилась перед фотографом большая группа измождённых мальчишек (девчонки отдельно, ибо нравственность – превыше всего). Все одинаково пострижены – голомозые с нелепой небольшой чёлкой надо лбом; все одинаково одеты – чёрные сатиновые трусы и почему-то полосатые, типа арестантстких, футболки. Ну чисто «дети Освенцима»...

1945 год. Ворзель. Так мы выглядели в пионерском лагере.

Пребыванию в пионерском лагере я всегда сопротивлялся, потому что был от природы огненно-рыжей масти и сразу становился предметом всяческих насмешек и издевательств типа «Рыжая кандала, тебя кошка родила!» или «Рыжий, рыжий, конопатый, убил дедушку лопатой!». Почему так ужасно окончил свои дни упомянутый дедушка, и при чём здесь шансовый инструмент? Не знаю. Но было обидно. Правда, к концу смены мне всё-таки удавалось завоевать кой-какой авторитет, хотя это всегда требовало немалого времени и больших усилий. Главным образом - за счёт моих шахматных побед. Запомнились лагерные часы после отбоя. Едва вожатым удавалось развести нас по кроватям, как начинались наши ночные бдения. Здесь я прошёл полный теоретический курс полового воспитания. Делились волнующими скабрезностями и «полезными знаниями», подслушанными в разговорах взрослых.

Кроме этой темы пацаны перед сном рассказывали всяческие страшные истории, после чего то с одной, то с другой кровати раздавались душераздирающие вопли.

По воскресеньям ко мне приезжали родители, которых я начинал ждать уже с момента их отъезда после предыдущего посещения.

1945 год. Мои родители у меня в Ворзеле.

Они привозили всякую вкуснятину и терпеливо выслушивали мои жалобы. Им каким-то образом всегда удавалось меня успокоить и даже развеселить, что позволяло с оптимизмом возвращаться к своим обидчикам.

Игры детства

Мы, послевоенная детвора, как и дети других времён, самозабвенно играли в разные игры. Чаще всего мы играли «в войнушку». Играющие делились на "наших" и "фашистов". Это было самым сложным. Никто не хотел играть роль фашистов. Чаще всего выяснение принадлежности к той или другой стороне доходило до драки. Соперники вызывали друг друга на своеобразную дуэль, называемую стукалкой. Бились всерьёз до первой сопатки, т.е. до крови из носа. Проигравший, естественно, с позором отправлялся в лагерь фашистов.

Конечно, играли во дворе в футбол, правда, первое время - тряпичным мячом. Сегодня это может показаться странным, но мы этого почти не замечали.

Ещё была такая неожиданная забава, почему-то называемая «майки».

Майка. Подкидная игрушка.

К лоскутку длиношёрстного меха прикреплялся кусочек свинца, и этот своеобразный волан нужно было, не роняя, подбивать внутренней стороной стопы максимальное количество раз.

Довольно длительный период мы увлекались грозным оружием – рогатками. Рогатка делалась из ветки толщиной в палец, имеющей Y-образную форму.

Страшное оружие – рогатка.

 К концам развилки прикреплялась полоска плотной резины, в середину которой закладывался снаряд (камушек, шарик от подшипника или что-нибудь аналогичное), вылетающий под действием оттянутой резины с сокрушительной скоростью.

После оккупации нам в наследство досталась игра «Штандер», в которую играли немецкие солдаты. Участники становились в круг, а в центре располагался ведущий, который высоко подбрасывал маленький резиновый мячик, выкрикивая имя одного из стоящих в круге. Названный пытался мяч поймать, а остальные в это время разбегались кто куда и замирали. Завладев мячом, ведущий выбирал жертву и метил её мячом, как снарядом. Уворачиваться было категорически нельзя. После удачного попадания жертва становилась ведущим.

Мы играли и в азартные игры, прячась от взрослых. Одно время был период увлечения игрой «коцы», или «стеночка». Правила крайне просты. Один из играющих ударял своей монеткой о стенку, после чего монетка падала на землю. Противник проделывал то же самое, но так, чтобы его монета легла как можно ближе к предыдущей. Дальше начиналось самое главное. Тот, кто бросал вторым, растопыривал пальцы ладони, пытаясь коснуться кончиками пальцев обеих монет одновременно. Если это удавалось, то счастливчик становился обладателем монеты противника.

Была ещё одна разновидность «коц». На кон (кирпич) стопкой укладывались монеты (банк) – равноценные ставки обоих игроков. Тот, которому выпадало право бить первым, брал биту (это могла быть какая-нибудь большая старинная монета или просто металлическая шайба) и коцал (бил) по всей стопке. Монеты разлетались и те, что лежали орлом вверх, становились его собственностью. В этой игре важна была лишь удача.

Конечно, мы не забывали и про рядовые привычные игрища, такие, как «квач» и «жмурки». Многие забавы с нами разделяли девчонки. Но всё-таки нашим развлечениям они предпочитали свои – «классики» или «резинку».

Были затеи и не столь безобидные. Для одной из них требовались спички, трубчатые ключи от дверных замков, верёвочка и гвоздь, а также определённая сноровка и даже отвага. Трубка ключа набивалась серой от спичек, а к ушку ключа привязывался на длинной бечёвке гвоздь, острие которого вставлялось в трубчатое отверстие ключа после его набивки серой. Дальше всё происходило по заранее намеченному сценарию. Группа сорванцов с подготовленным устройством и садистским спокойствием ожидала в одном из подъездов свою жертву. Когда кто-то, зайдя в парадное, успевал подняться по лестнице на один пролёт, один из них с размаху бил шляпкой гвоздя о стенку. Раздавался оглушительный выстрел, которому, как эхо, вторил на лестничной клетке вопль жертвы. Иногда эта забава заканчивалась печально. Ключи с тонкой стенкой просто разрывало, что приводило к серьёзным осколочным ранениям шутников.

С удовольствием вспоминаю ещё одно опасное развлечение, требующее от исполнителя определённого мужества и сноровки. Речь идёт о езде «на колбасе» трамвая. Позади  пульмановского вагона свисал толстый жёсткий шланг воздухопровода, стоя на котором можно было при определённой ловкости удержаться.

Зимой (а тогда зимы были длительно-снежными) мы, используя горный рельеф нашей улицы, скатывались сверху вниз. В дело шли куски фанеры или картона, а порой даже портфели. Счастливые обладатели фабричных средств передвижения гордо выходили на трассу, вызывая у остальных мучительную зависть. И если у владельца настоящих санок можно было, конечно же не бескорыстно, выклянчить два-три проезда, то те, у кого были лыжи или коньки, не доверяли их никому.

В какой-то момент родители подарили мне ко дню рождения первые коньки – снегурки, но без ботинок, поэтому я их крепил к валенкам тесьмой, натягивая её при помощи какой-нибудь прочной палочки. А уже в старших классах я ходил на каток (обычно на стадион «Динамо»), гордо перекинув через плечо связанные шнурками ботинки с коньками гагами. До беговых коньков – канадских ножей я так и не дорос. За неимением магазинных санок мы довольствовались гнутыми из двухдюймовых труб самодельными устройствами для скольжения. Делали их дворовые сантехники. Единственным недостатком было то, что приходилось ездить на них стоя, а следовательно – больнее падать.

Есть и довольно страшное воспоминание тех лет. В начале февраля 1946 года на площади Калинина (ныне - Майдан незалежности) казнили двенадцать военных преступников, высших офицеров гитлеровской армии.

1946 год. Казнь немецких офицеров.

 В момент казни на площади было такое столпотворение, что даже нам не удавалось приблизиться к лобному месту – огромным деревянным виселицам. Казнённые «фрицы» провисели целую неделю при относительно свободной доступности, что позволяло особенно дерзким пацанам, пробегая, раскачивать повешенных. Кончилось это тем, что один из них оборвался. Причём вид поверженного врага не вызывал в нас никаких, казалось бы, естественных ощущений. Для нас это было просто развлечение.

Прошли годы и я, вспоминая эти события, поражался нашей мальчишеской жестокости. Впрочем, может быть, это была естественная защитная реакция организма, предохраняющая от болезненных впечатлений наши неокрепшие души.

Общесемейные мероприятия

Прежде всего хотелось бы припомнить события, связанные с подготовкой к празднованию Нового Года. Мы с папой загодя отстаивали многочасовую очередь в попытке купить ёлку, точнее то, что лишь с большой долей фантазии можно было бы назвать ёлкой. И всё же даже это худосочное деревцо наполняло квартиру новогодним ароматом и волнующим предвкушением праздника. За два дня до наступления Нового Года мы приступали к таинству убранства ёлки. С антресолей спускалась картонная коробка, в которой хранились жалкие ёлочные украшения. С помощью кухонного секача подтёсывалась нижняя часть ствола, чтобы плотно припасовать её в отверстие крестовины. После этого ёлка приобретала нужную устойчивость. Между лапами крестовины своё законное место занимал ватный дед Мороз, а вершину ёлки увенчивала покрытая лаком красная картонная пятиконечная звезда.

Перед Новым годом у мамы на работе выдавали так называемые праздничные пайки, в которые обязательно включался килограмм мандарин и полкило шоколадных конфет. Мандарины, которые мы заворачивали в алюминиевую фольгу, извлечённую из отработанных электролитических конденсаторов, и конфеты в ярких, как мне тогда казалось, цветных фантиках были едва ли не главными украшениями ёлки. Кроме того, ёлочные ветки украшались грецкими орехами, выкрашенными в серебристую или золотистую краски. Расставались с ёлкой мы лишь тогда, когда её иголки плотным рыжим ковром укутывали ватное покрывало, декорирующее деревянную крестовину.

Среди иных семейно-коллективных мероприятий мне хорошо запомнилось утепление окон к зиме. Сначала все щели забивались смоченными в воде обрывками газет или тряпичными лоскутами, а затем уже приступали собственно к поклейке. Для этого использовалась бумажная лента, которая продавалась в готовых рулонах. Мы наклеивали её либо при помощи хозяйственного мыла, либо клейстера, который мама варила из дефицитной муки. Самый приятный момент в утеплении окон наступал, когда нужно было украшать ватный валик, размещаемый между рамами. На него в художественном беспорядке укладывались кусочки древесного угля, предотвращающие запотевание окон, и блёстки или нити серебристой канители - это уже для красоты. Затем обклеивалась рама снаружи, и этим процесс утепления завершался.

Была ещё одна общесемейная процедура, которая проводилась по крайней мере два раза в году. Весной приводились в порядок зимние вещи. Они тщательно освобождались от накопленной при непрерывной носке пыли при помощи свитой из лозы выбивалки.

Выбивалка пыли из сезонных вещей.

Эта процедура проводилась во дворе, а затем, уже к огорчению ненасытной моли, пересыпанные  нафталином зимние вещи аккуратно закладывались в родительскую тахту. А глубокой осенью подобная же, но не столь масштабная операция производилась уже с вещами летними, после чего их отправляли в тот же ящик на зимнюю спячку. Всё это обычно делалось одновременно с генеральной уборкой и мойкой окон.

А ещё были общесемейные развлекательные затеи. Родители иногда предлагали нам поиграть в шарады. Участники добровольно делились на две команды. Одна команда придумывала слово, которое разбивала на значащие слоги, а потом эти слоги и задуманное слово в целом разыгрывала в виде весёлых сценок. Вторая команда должна была отгадать, какое слово перед ними разыгрывалось.

Часто по вечерам мы играли в «наборщика». Это когда из букв одного длинного слова нужно было составлять другие слова. Побеждал тот, у кого слов оказывалось больше. Но также важно было отыскать красивые слова, составленные из буквенных комбинаций, не лежащих на кончике языка. В этой игре не было равных маме.

Последние годы, когда ещё папа был жив, вечерние посиделки иногда заканчивались расписыванием небольшой пули (преферанс). Папа очень любил играть. Играть в принципе. Будь то преферанс или шахматы. Он очень спокойно относился к поражениям. Ему важно было таинство самого действия, которое доставляло ему большое удовольствие и позволяло хотя бы на время отключать мозги, находившиеся в беспрерывном творческом процессе.

Борьба с космополитизмом

(Отступление №1)

Страна медленно приходила в себя, с огромным трудом преодолевая последствия чудовищной Войны. Но едва оправившись, руководство страной затеяло очередную кампанию, чтобы народу жизнь мёдом не казалась и дабы карась не дремал. Всю историю молодого советского государства можно графически представить себе как череду страшных чёрных полос-кампаний. Это и уничтожение старой технической интеллигенции, о чём уже шла речь, и борьба с кулачеством - лучшими сельхозпроизводителями и, наконец, широкая компания по борьбе с врагами народа во всех областях политической, военной и хозяйственной жизни страны. Под иезуитским руководством Сталина народ жил в постоянном страхе и унижении.

На сей раз роль карася была отведена интеллектуальной элите. Уже во второй половине 1947 года началась идеологическая кампания под малопонятным названием «Борьба с космополитизмом», направленная против отдельной прослойки советской интеллигенции, рассматривавшейся в качестве носительницы прозападных тенденций. Кампания имела явную антисемитскую направленность и сопровождалась обвинениями евреев в «безродном космополитизме» и враждебности к патриотическим чувствам истинных советских граждан, а также их увольнениями с занимаемых должностей и арестами. Тучи стали сгущаться и в промышленности. Прокатилась волна партийных собраний, где безжалостно клеймились эти самые «безродные космополиты», которые лишались своих партийных билетов и должностей. Такое же собрание было проведено и на заводе, где работал папа. К общему удивлению, ему объявили только строгий выговор, и папа принимает мужественное и мудрое решение - не дожидаться очередных репрессий. Папа подал заявление на увольнение. Этот шаг, уход с директорского поста, многим тогда казался чистым безумием.

Первые книжки

Мой читательский стаж может исчисляться уже с 1948 года. Рядом с домом, на улице Владимирской находилась библиотека для детей им. В.Короленко. Это был мой первый храм книги. Я вспоминаю, с каким волнением я входил в книжное царство, вдыхал специфический запах книжного изобилия и дрожащими пальцами перелистывал страницы книжек, настоятельно рекомендуемых строгой библиотекаршей. Мне нравилось ходить туда, сдавать прочитанные книжки и брать новые, но, вынужден признаться, чтению я отводил не слишком много своего свободного времени. Получалось как в известном анекдоте – мне нравился сам процесс. В дальнейшем я перечитал всё, что мне советовали родители и то, что требовала школьная программа.

Однако истинным моим литературным пристрастием пожизненно стала поэзия. Я не стану перечислять всех моих любимых поэтов по двум причинам. Во-первых, их слишком много, а во-вторых, в разные периоды моей жизни приоритеты менялись. Но, как и прежде, меня волнует поэзия Фёдора Тютчева, Михаила Лермонтова, Марины Цветаевой, Арсения Тарковского, Андрея Вознесенского, Владимира Высоцкого и Иосифа Бродского.

Музыка

Железный занавес холодной войны надёжно перекрывал все возможные пути проникновения к нам «тлетворной» западной музыки. И всё же благодаря весьма ограниченному контингенту людей, имеющих возможность бывать за рубежом, в СССР просачивались пластинки с драгоценными записями западных исполнителей.

Вскоре появились и подпольные изготовители копий с них. Делалось это на рентгеновской плёнке, а потому получило название «записи на костях» или «музыка на рёбрах».

Музыка на «рёбрах» (рентгеновская плёнка)

Мы с замиранием сердца слушали Дюка Эллингтона, Луи Армстронга, Эллу Фицджеральд, биг-бенд Бенни Гудмана и отрывки из джазовой оперы Джорджа Гершвина «Порги и Бесс». Позже всякими правдами и неправдами к нам пробились короли рок-н-ролла Элвис Пресли и Клифф Ричард, «ливерпульская четвёрка» - великие «Битлз» и «вольные странники» - бесподобные «Роллинг Стоунз».

Мы заслушивали до дыр (буквально) записи запрещённых тогда российских певцов: Петра Лещенко и Вадима Козина, Изабеллы Юрьевой и Александра Вертинского. Меня почему-то особенно волновали в песне Лещенко «Чубчик» строчки: «Но я Сибири, Сибири не страшуся, Сибирь ведь тоже русская земля». Я чувствовал в этом что-то запретное, а потому ещё боле желанное. А в городских романсах Вертинского томительно звучали навсегда ушедшие под натиском рабоче-крестьянского переворота мотивы безупречного аристократизма, прелестного декаданса и неразделённой любви.

По каким-то «высшим» соображениям неожиданно получили доступ к публике джазовые оркестры под управлением Леонида Утёсова и Эдди Рознера.

Великие музыканты: Леонид Утёсов, Эдди Рознер, Бенни Гудмен

Утёсову удавалось донести до сидящих в зале такие тончайшие нюансы музыкального произведения, которые сам автор не всегда мог отобразить на нотных строчках.

Серебряные звуки трубы Рознера вызывали у меня броуновское движение, как сейчас говорят, мурашек по всему телу.

 Апофеозом его концертов всегда было исполнение «Каравана» Эллингтона на двух трубах одновременно.

На советской эстраде в эти годы чрезвычайно популярными были Марк Бернес и Клавдия Шульженко, Владимир Трошин и Майя Кристалинская. К сожалению, время этих выдающихся эстрадных исполнителей уже ушло.

Школа

В 1946 году я, сам ещё того не понимая, прощался с детством. 1 сентября меня ожидала школа. Отныне как Дамоклов меч надо мной нависли такие понятия, как «надо», «должен» и «через не хочу». И всё же 1 сентября всегда ощущался праздничным днём. Первые годы в этот день я шёл в школу в сопровождении кого-то из родителей. Через плечо у меня висела настоящая полевая сумка (военный трофей), а в руке - букет цветов. С тех пор начало учебного года всегда ассоциируется с астрами или хризантемами, а окончание – с яркими букетами тюльпанов и сирени, аромат которой служил символом весны, радости и надежды.

Мои школьные годы распались на два равных периода. С 1946 по 1951 год я учился в киевской средней школе №11. Это была мужская школа. В те годы школьное человечество строго делилось по гендерному признаку. Преподавателей, которые учили нас в 5-м классе, я практически не запомнил. Этот странный феномен объяснить не могу. То ли учителя были не столь выразительны, то ли мои мысли витали где-то далеко от школьного процесса, что, впрочем, отчётливо отражалось на моей вялой успеваемости. Зато моя жизнь с первого по четвёртый класс мне запомнилась куда как лучше.

Ученические перья №11 и №86                                   Школьная парта.

В течение этих четырёх лет во мне пыталась посеять «разумное, доброе, вечное» «учительница первая моя». Её имя, к сожалению, не вызывает у меня не только слёз умиления, но даже не порождает простого чувства благодарности. Это была мрачная косноязычная женщина, с появлением которой в классе становилось темнее и даже дремучее. Говорила она на местном суржике, с непринуждённой лёгкостью путая русские и украинские слова. И всё-таки благодаря ей к концу четвёртого класса я научился более или менее бегло читать, с грехом пополам писать и выполнять простейшие арифметические действия.

Взаимоотношения между учениками решались с помощью банальных драк портфелями, либо мы вызывали друг друга на стукалки, которые обычно проходили в углу школьного двора. Были и развлечения в виде подкладывания кнопок на лавку соседу по парте или запускание бумажных голубей (даже во время урока). Но наибольшей популярностью пользовалась такая невинная забава, как плевание через трубку шариками из разжёванной и плотно сбитой промокашки в затылок впереди сидящему. Если выстрел оказывался точным, раздавался вопль, что нарушало и без того зыбкий порядок во время урока. Если училке удавалось установить нарушителя спокойствия, то он немедленно удалялся из класса, а его дневник украшался очередным воззванием к родителям. Страницы моего дневника были весьма живописно испещрены по разным поводам.

Такой разукрашенный дневник очень осложнял отчёты перед родителями о моих школьных «достижениях». Правда, кое-что из негативных записей удавалось предварительно удалить при помощи различных отбеливателей, скажем, перекисью водорода (тогда это был модный продукт) или в простых случаях – ластиком.

Иногда мои школьные шалости и прегрешения приходилось скрывать самым натуральным враньём. Обычно меня родители довольно легко изобличали, и однажды папа заставил в письменной форме выложить весь перечень моего вранья за последнее время и клятвенно пообещать впредь не обманывать. В этом залитом слезами покаянии запомнилась часть фразы: «А ещё я солгал лжу...». С тех пор я старался не лгать (без особой необходимости), позволяя себе лишь иногда утрировать в ту или иную сторону в зависимости от сложившихся обстоятельств.

Нас в классе было около сорока ребят. Запомнились далеко не все, точнее лишь те, с кем так или иначе я сталкивался на жизненных тропинках в дальнейшем. В классе преобладали ребята преимущественно нетитульной национальности. Рядом со мной за партой сидел упитанный карапуз - Лёва Эдельштейн, получивший от меня пожизненную кличку Пузя и ставший для меня навсегда самым близким другом.

Наша безоблачная дружба с Пузей длится с 1946 года. На прочность и сердечность наших отношений не влияли никакие жизненные обстоятельства. Пузина мама – Ева Яковлевна то ли в шутку, то ли всерьёз всегда обвиняла меня в том, что всему плохому (курение, выпивка, девочки) Пузю научил я, но даже при этом не пыталась мешать нашей дружбе. Я же и познакомил Пузю с Людой, с которой они вот уже пятьдесят пять лет вместе. 23 декабря 2015 года мой дорогой друг ушёл из жизни.

Пузя – мой друг на всю жизнь,          

Лев Эдельштейн.

В начале 1951 года в стране начала осуществляться школьная реформа с элементами либерализации. Появились школы с совместным обучением (мальчики и девочки), и одной из первых стала только-только отстроенная на улице Свердлова школа №48. Это событие меня настолько возбудило, что я попросил родителей перевести меня туда. Преимуществ, на мой взгляд, было предостаточно. Во-первых, непосредственный контакт (вплоть до тактильного) с девчонками, а во-вторых, школа находилась на расстоянии 100 метров от дома.

В классе нас было около тридцати человек, причём мальчиков оказалось несколько больше, чем девочек, что сулило нам некоторые преимущества. У нас были очень хорошие учителя, к которым я испытываю искреннюю признательность и благодарность за то, что им удалось, преодолев мою лень, втиснуть в меня необходимую порцию базовых знаний. Учился я без особого напряжения, что и отражалось на результатах. И всё же чем ближе становился выпускной класс, тем серьёзнее я относился к изучению школьной программы. И даже подумывал о какой-то медали, но пороху не хватило. Вынужден признаться, что меня больше интересовала позашкольная жизнь.

Москва, 1949 год

В конце октября 1949 года во время осенних каникул родители взяли Иру и меня в Москву. Нас гостеприимно приняли в семье  папиного брата – Александра Яковлевича Строева.

А 7 ноября мамин брат, Евгений Эммануилович Жарковский, к тому времени уже известный композитор, взял меня с собой на демонстрацию.

 1949 год. Москва. Мама, её брат – Е.Э.Жарковский и я.

 Колонна Союза композиторов двигалась по первой линии, и когда мы подходили к Мавзолею, идущий рядом Вано Ильич Мурадели, к тому времени уже заклеймённый совместно с Шостаковичем и Прокофьевым за «сумбур вместо музыки», посадил меня на свои могучие плечи, чтобы мне было лучше видна трибуна. В центре трибуны стоял сам И.В. Сталин – рыжеватый человек, что для меня, рыжего казалось несомненным плюсом, с каким-то пятнистым лицом (потом мне стало известно, что это были последствия пережитой оспы), в фуражке с очень высокой тульей.

Буквально через минуту после того, как мы поравнялись с Мавзолеем, Сталин, очевидно, решил пойти передохнуть. И - о ужас! О - развенчание моих мальчишеских иллюзий! Великий вождь, титан, богатырь сошёл с какой-то подставки и оказался ростом ниже многих, стоящих рядом. Я был потрясён и растерян!

 Отец всех народов И.Сталин.

Надо сказать, что посещение Мавзолея произвело на меня не меньшее впечатление. Я, как ни старался, не увидел вождя мирового пролетариата в лежащей передо мной восковой кукле.

Москва, 1953 год

Летом 1953 года дядя Женя снял большую дачу под Звенигородом в живописнейших местах Подмосковья, заслуженно называемых русской Швейцарией, и пригласил всех нас провести вместе летний месяц. Я впервые в жизни ехал в отдельном купе. И это уже был праздник: осваивание вагонного тамбура и туалета, прыганье с полки на полку, поедание разной взятой с собой вкусной снеди. А чего стоили остановки поезда, когда можно было выскочить из вагона и купить у толпившихся тёток горячую картошку или домашние соленья, свежие ягоды или первые яблоки сорта «белый налив»! На худой конец можно было ограничиться обжигающей руки кукурузой (обязательно с солью) или жареными семечками «конский зуб», которые продавались из каких-то нереально маленьких гранёных стаканчиков-напёрстков.

  А как хорошо спалось на верхней полке! Утром после обычных туалетных процедур и чая с картонными галетами я занимал исходные позиции, прижавшись лбом к окну в ожидании Москвы. И вдруг появлялся долгожданный перрон, а из вагонных динамиков раздавалась хорошо знакомая песня «Утро красит нежным светом...».

Несколько дней спустя мы выехали на дачу в Звенигород. Красотой этих мест можно было любоваться, глядя на полотна И.И.Левитана, А.К.Саврасова, И.Е.Репина и многих других великих русских живописцев. А для детей там было сказочное раздолье. Купанье в речке, прогулки по благоухающим лугам и неистощимые домашние затеи.

1950 год. Автор.

Недалеко от нас находилась дача академика Передерия – выдающегося мостостроителя. По субботам и воскресеньям там собиралась «золотая молодёжь». Однажды к ним на «козликах» ГАЗ-67 приехали милиционеры и всех увезли. По слухам, на этой даче произошла поножовщина со смертельным исходом. Уже в Киеве прочитал статью Б.Протопопова и И.Шатуновского «Плесень», которая вышла в «Правде» в ноябре 1953 года. В ней шёл разговор о праздношатающейся молодёжи, детях известных и обеспеченных родителей, восхваляющих «чуждые простому советскому человеку» западные ценности, одевающихся по зарубежным журналам и предпочитающих советской музыке музыку «тлетворного запада». Цитирую по памяти, но, как мне кажется, достаточно близко к тексту. В те годы звучал гневный лозунг или, как теперь говорят, слоган: «Сегодня ты играешь джаз_, / А завтра Родину продашь».

На самом - деле это было начало широкой и разнузданной кампании по борьбе со стилягами – молодыми людьми, которым благодаря их родителям, выезжающим иногда заграницу из затхлого советского бытия, удалось заглянуть в приоткрывшуюся щёлку и глотнуть немного свежего воздуха.

Стиляги выделялись своим вызывающим видом благодаря кричащей яркой одежде. Цветной мешковатый пиджак с подложенными плечами, брюки-дудочки, белая нейлоновая рубашка (летом – цветная «гавайская»), ботинки на толстенной подошве (особым шиком считались полуботинки на толстой белой каучуковой подошве, называемой «манной кашей»), галстук-бабочка или галстук «пожар в джунглях» и обязательный взбитый «кок» на голове. Борьба с ними развернулась нешуточная. По городу ходили народные дружинники и ловили так называемых стиляг, обрезали их набриолиненные «коки» волос и разрезали брюки-дудочки. Такие были времена.

300-летие воссоединения Украины с Россией

В 1954 году страна бурно и как-то избыточно радостно отмечала 300-летие воссоединения Украины с Россией. В честь этого события 24 мая 1954 года на главной площади города Переяславль-Хмельницкий, где и проходила Переяславская Рада, был установлен памятный знак по проекту архитектора И.Кавалеридзе.

Слева - Почётный знак «300-летие воссоединения Украины с Россией».

Справа - Памятник «Навеки вместе» в городе Переяслав-Хмельницкий.

Сегодня, когда я пишу эти строчки, Россия под прессингом своего военного присутствия аннексировала Крым и фактически пытается оккупировать Донецкую и Луганскую области Украины. Тогдашнее восторженное празднование 300-летия воссоединения сегодня выглядит просто сюрреалистически.

Москва, 1959 год (вокал)

Я приехал в Москву с твёрдым желанием показаться кому-нибудь из консерваторских преподавателей-вокалистов. К тому времени я уже год занимался в вокальной студии Киевского Дома учёных.

Почему мне понадобилось ещё и прослушивание в Москве, не знаю. И вот я оказался перед знаменитым зданием на Собачьей площадке, где в то время находился музыкально-педагогический Институт им. Гнесиных. В одном из классов на первом этаже я услышал знакомые рулады и сел ждать. Вскоре прозвенел звонок, и из класса  вырвалась шумная ватага студентов. Я вошёл в класс и попросил меня послушать. Последовало несколько вопросов и моих маловразумительных ответов, и наконец: «Что будете петь?». Я же, гонимый отважной незрелостью, ответил: «Могу спеть арию Ивана Сусанина». Они переглянулись, но прозвучали первые аккорды, и я запел... «Чуют правду!/Ты ж, заря,/Скорее заблести!». Терпение моих слушателей закончилось довольно быстро. Я услышал: «Спасибо! Спасибо! А не могли бы вы спеть что-нибудь попроще? Вы же из Киева? Спойте что-нибудь украинское». «Могу спеть «Взяв бы я бандуру». Я запел и на сей раз мне удалось допеть до конца. Самым неожиданным был приговор. «У Вас красивый тембр, я готов с Вами работать, приезжайте летом для сдачи экзаменов». Но судьбе было угодно вывести меня на инженерную стезю. Хотя музыке я оставался верен на протяжении всей жизни.

Абитуриент

Завершился десятилетний школьный период и началась напряжённая подготовка к вступительным экзаменам в институт. Но тогда наиболее престижным для молодого человека считалось инженерное образование. Сам не знаю почему, я остановил свой выбор на Киевском строительном институте. Мне предстояло написать сочинение и сдать три устных экзамена: математику, английский и физику. Готовился, надо сказать, я тщательно. Но мне это не помогло. На экзамене по физике, где мне достаточно было для поступления получить «четвёрку», произошёл печально-знаковый эпизод. Экзаменатор после моего благополучного ответа по билету, подчёркнуто произнеся моё отчество, неожиданно спросил: «Валерий Исаакович, а за сколько вы пробегаете 100 метров?». Я что-то растерянно пробормотал и услышал в ответ: «Жаль. Вот если бы Вы пробегали стометровку за 11 секунд, я поставил бы «четыре», а так – только «три». Так завершилась, не начавшись, моя карьера в качестве инженера-строителя.

Поддавшись советам доброжелателей (всё-таки страна Советов!), я отнёс результаты сданных мною экзаменов в Киевский электро-механический техникум и был принят на вечернее отделение. Весной 1961 года я, практически не приходя в сознание, закончил его с дипломом техника-технолога, который дал мне возможность на законных основаниях работать техником-конструктором. Но об это немного позже.

Завод электроизмерительной аппаратуры

После моего бесславного поступления (вернее - непоступления) в строительный институт я пошёл работать. Мой трудовой стаж начался на Киевском заводе электроизмерительной аппаратуры, где до 1947 года папа работал директором. Надо сказать, что мне сразу повезло. Я попал в ученики к удивительному мастеру-механику Александру Александровичу Полунину. Он был моим первым учителем по жизни, разумеется, не считая родителей. После сдачи на третий разряд слесаря-инструментальщика я освоил под его руководством также профессию лекальщика, занимаясь доводкой измерительного инструмента (штанген-циркули, микрометры, пассаметры) для сдачи их государственному поверителю. Работалось мне комфортно, многие ещё помнили папу и говорили о нём с благодарностью и теплотой. Это было очень приятно, и я старался не запятнать его светлое имя.

Этот период оказался ещё и вершиной моей «бурной» комсомольской деятельности. Я был избран членом Московского райкома комсомола и принимал активное участие во Всемирном Форуме молодёжи 1957 года.

Завод «Большевик»

С середины 1958 года я уже работал на Киевском машиностроительном заводе «Большевик». Сегодня мне даже трудно вспомнить причину моего увольнения с прежнего места. Скорее всего свою негативную роль сыграла значительная удалённость завода от дома. Так что последующие полтора года до осени 1959 я работал ремонтником весового хозяйства завода «Большевик». Работа требовала не только умения, но точности и терпения. Нас в бригаде было всего двое – мой бригадир и я. А ремонтировать приходилось все виды весовых механизмов – от аналитических лабораторных весов до 100-тонных железнодорожных весов-платформ. С ужасом вспоминаю дни, когда приезжали государственные поверители. В такие дни нам за день приходилось перетаскивать по углам платформы, удерживая в каждой руке по 20-килограммовой прямоугольной гире, до 30 тонн общего веса. Однажды во время такого жонглирования у меня пошла горлом кровь, и я вынужден был решительно распрощаться с карьерой гегемона.

Киевский политехнический институт

В 1962 году, по окончании техникума, я уже с направлением от производства, что важно, всё-таки был зачислен на вечерний факультет по специальности «технология машиностроения». Тогда же Танюша, уже будучи моей женой, была зачислена на первый курс Киевского института народного хозяйства с заочной формой обучения, который окончила в 1967 году.

Сегодня, имея уже за плечами 40 лет трудового стажа, с грустью вынужден констатировать, что существующая в те годы система образования (особенно вечернего или заочного) совершенно не гарантировала качественную профессиональную подготовку. Всё было построено на волшебном слове «сдать». Сдать зачёт, сдать курсовую, сдать экзамен. А освоение иностранного языка вообще сводилось к сдаче бесчисленного, практически бессмысленного количества знаков. Единственное, пожалуй, чему я научился за годы учёбы - это умению читать специальную литературу и ориентироваться в справочниках. А настоящая профессиональная квалификация уже приобреталась в процессе трудовой деятельности.

Завод «Электроприбор»

После завода "Большевик" я с большим трудом был взят на работу всего лишь контролёром ОТК механического цеха завода «Электроприбор». В один из первых своих рабочих дней я сидел за столом посреди цеха и тупо вставлял мерную пробку в отверстия сданных мне на проверку деталей.

И вдруг я увидел ангела в голубой косынке, пролетающего в проходе между станками. Это была ОНА – моя будущая жена.

В начале зимы 1960 года я начал встречаться с Таней, которая из-за непростых отношений в своей семье вынуждена была жить в Буче под Киевом. Поэтому какое-то время после наших свиданий несчастная девочка возвращалась домой в Бучу одна поздним вечером через лес. А дома её встречали оголодавшие кошка с собакой, которые требовали еды и ласки. Всё это изрядно отравляло Тане жизнь, поэтому она стала форсировать события и настаивать на ускорении оформления наших отношений.

1968 год. Моя жена - Татьяна.

Когда я сообщил родителям, что мы собираемся пожениться, они, как мне показалось, растерянно улыбнулись и начали задавать малоприятные вопросы. Не рано ли? Как будем жить? Где будем жить? На что будем жить и, что будет с нашим образованием? Я не думаю, что мои ответы показались убедительными, но горячность, с которой я говорил, и их житейская мудрость позволили им благословить нас. По сей день благодарю их за это. Они приняли Танюшу со свойственным им тактом, а узнав её поближе, полюбили всем сердцем.

2 ноября 1961 года мы с Танюшей стали мужем и женой. Таня - это мой надёжный тыл, мой настоящий друг, единственная любовь всей моей жизни.

1961 год. Наша свадьба.

 Почему-то в нашем кругу, несмотря на мою внешность, меня считали опытным покорителем женских сердец. На самом деле это не соответствовало реальности. А мои отношения с людьми, в том числе и с женским полом, строились исключительно на взаимном уважении и симпатии при абсолютном бескорыстии. Мне кажется, я умею по-настоящему дружить. И в этом, пожалуй, и есть мой единственный талант.

Мы имели три отпускных дня на свадьбу (по закону), после чего приступили к работе и занятиям на подготовительных курсах для поступления в институт. Романтики - ноль. Все что-то нам дарили. В памяти осталось большое количество наборов столовых приборов фраже, которые мы потом сдавали по мере необходимости в комиссионный магазин, чтобы поддержать свой тощий бюджет. Ещё мы сдавали кровь, нам платили около 25 рублей за 500 гр. Да плюс обед. Длительное время нас поддерживали родители, но паразитами нас нельзя было назвать. Мы напряжённо работали и учились, ни на что не претендуя.

Говорят же, что большое видится на расстоянии. Нашему союзу с Танюшей уже больше 55 лет. Теперь, оглядываясь назад уже с высоты прожитых лет, могу с уверенностью сказать: тогда, в 1959 году наша встреча на заводе «Электроприбор» была для меня воистину божественным даром. Я встретил свою единственную настоящую любовь и верного друга.

С годами я понял, что природой ничего более совершенного, чем женщина, не создано. А в Тане удивительным образом соединились красота оболочки с красотой души. Её светлая душа и неугасимая любознательность удивительным образом сочетались с необоримым ожиданием жизненных неприятностей. Её живой женский ум и душевная тонкость помогали нам преодолевать самые тяжкие жизненные испытания. За эти годы мы научились практически без серьёзных семейных катаклизмов идти навстречу друг другу, находить взаимные компромиссы и по мере необходимости уступать друг другу.

Конечно, неумолимые годы и пришедшая с ними старость притупляют былые чувства и меняют человека, утрируя в нём как доброе, так и злое, но остались верность, признательность и нежность, которые, я считаю, сильнее и ярче былой страсти.

Мои родители сняли для нас в центре города проходную комнату в двухкомнатной квартире, принадлежащей их знакомой, весьма высокомерной даме с аристократическими замашками. Однако это ей не мешало после того, как мы укладывались в кровать, ритмично поскрипывающую в определённых ситуациях, выскакивать из своей комнаты и гордо проплывать в туалет. Год мы прожили в такой нервной обстановке.

В 1963 году Танина мама, Елена Владимировна, со своей семьёй получила трёхкомнатную квартиру в Дарнице на улице Строителей, куда переехали и мы с Таней. Там у нас была маленькая комната с закрывающейся дверью. В результате 17 января 1964 года появилась Ирочка, наше единственное дитя.

Родилась замечательная здоровая девочка весом больше пяти килограммов и ростом 62 см. Очень скоро стали очевидны голубые глазки, светлые волосы и сдобные щёчки. Каждого, кто приближался к Ирочке, она встречала радостной улыбкой. Какое-то время мы продолжали жить у тёщи, а уже к концу года Ира и Марат получили, кстати, тоже в Дарнице, квартиру, и мы переехали на Свердлова. Ирочке было чуть больше полугода, но мы вынуждены были её отдать в ясли на улице Пушкинской. Это удалось только благодаря помощи маминого сослуживца, жена которого там была заведующей.

Ирочка

17 января 1964 года у нас родилась замечательная девочка. Ирочка! Три с половиной года  безмятежной родительской радости.

 Но пришло страшное лето 1967 года. Елена Владимировна и Ирочка вернулись  из Крыма весёлые и посвежевшие. Глядя на нашу загорелую девочку, мы не могли налюбоваться.

И вдруг Танюша нащупала у Ирочки на животике какое-то уплотнение. Дальше всё было как в страшном сне. Только это было на самом деле с нашей Ирочкой и не во сне, а наяву. Ужасный диагноз: аденосаркома почки; тяжелейшая операция: удаление почки; и страшная перспектива. Операцию делал Ефим Петрович Блатной – хирург-уролог Киевской больницы железнодорожников. Он убеждал нас, что удалось провести радикальную операцию, что распространения злокачественных клеток не должно быть. В то же время онкологи настаивали на проведении рентгенотерапии и последующих сеансов химиотерапии. Мама и папа принимали в этом кошмаре самое деятельное участие. Было принято решение ехать в Москву, где находился единственный в СССР институт онкологии, и там получить дополнительно квалифицированную консультацию.

1966 год. Наша дочка - Ирочка.

Ирочку положили в недавно организованное профессором Львом Абрамовичем Дурновым отделение детской онкологии при Морозовской больнице. Начались сеансы химио- и рентгенотерапии, повлекшие убийственные последствия, операции, лекарственная терапия, снова операции. Финансовую сторону, разумеется, обеспечивали мои родители. Но главное – это их моральная поддержка! Какие жуткие страдания за эти годы выпали на долю нашей девочки! Как Ирочка могла всё это выдерживать! Как не разорвались наши сердца! Бедная, бедная моя Танюша! Где был Бог? В чём смысл всех его замыслов? А может быть, ему не до нас? Тогда зачем он? Или он эту битву проиграл дьяволу...

Как мучительно вспоминать это... Теперь вся жизнь семьи была подчинена лишь одному - спасти Ирочку. Но все наши молитвы, усилия врачей, помощь друзей и бескорыстное участие порой совершенно посторонних людей оказались тщетны. 12 марта 1980 года наша дорогая Ирочка ушла из жизни.

Тринадцать лет наша семья жила под этим дамокловым мечом. И всё-таки после вынесения не оставляющего никакой надежды диагноза-приговора общими усилиями удалось на 12 лет продлить Ирочке жизнь. И были в эти годы у неё и периоды устойчивой ремиссии, и радостные дни, и яркие впечатления, и очень тёплые отношения к ней окружающих нас людей.

1980 год. Наша дочка - Ирочка.

Мы продолжали жить, хотя это невозможно было представить. Как автоматы дышали, ели, пили, спали и работали, работали… Пожалуй, именно работа нас и спасла.

И вот уже 35 лет мы живём без Ирочки с нашей незаживающей раной, выхолощенные и опустошённые, живём с замороженными сердцами у погасшего костра, но живём и даже пытаемся по возможности радоваться жизни. Стараемся жить с мистической мыслью, что Ирочка оттуда следит за нами. Очень не хотелось, чтобы ей было больно или стыдно за нас...

Завод «Электроприбор» (продолжение)

Я пришёл на завод «Электроприбор» в 1959 году. По рассказам старожилов этот завод в Киеве считался еврейским, поскольку большинство работающих, как уже тогда говорили, были лицами еврейской национальности. Кроме того, территориально завод находился на Подоле – исторической части Киева, где главным образом в прежние времена жил еврейский ремесленно-комерческий люд. Тогда на заводе работало 350 человек, а к моменту моего ухода общая численность уже приближалась к 5000. Вот так я изменил демографию родного завода. Шутка! За почти 20 лет моего самоотверженного труда на благо советского приборостроения я прошёл путь (не слишком напыщенно?) от контролёра ОТК до начальника технологического бюро. За эти годы отучился в вечернем техникуме, что было абсолютной бессмыслицей, и окончил вечернее отделение Киевского Политехнического института по специальности «технология машиностроения». Это был большой и важный период моей жизни. Там мы обзавелись на всю дальнейшую жизнь друзьями и просто хорошими знакомыми, с которыми и по сей день, несмотря на нашу разбросанность по всему миру, поддерживаем добрые приятельские отношения. Их так много, что назвать поимённо нет никакой возможности.

Завод «Электроприбор» был для меня настоящей школой жизни.

Завод «Электроприбор».

Бесценный опыт работы в цеху, простота и искренность взаимоотношений с людьми, создающими материальные ценности, естественное обретение инженерных навыков как за кульманом в КБ ОГТ, так и за столом технолога – весь этот багаж, скажу без ложной скромности, я впоследствии с лёгкостью пронёс через всю жизнь.

Отступление политическое

Вынужден нарушить и без того не очень стройное повествование, чтобы отдельными мазками обрисовать политический фон, сложившийся на разных этапах послевоенного времени.

Страна пережила страшную Войну, чудовищные лишения народа и неисчислимые людские жертвы. Но почему так называемые безвозвратные потери победившей страны превосходили потери проигравшей стороны более чем в шесть раз? Страшно называть реальные цифры! Общие безвозвратные потери СССР во Второй мировой войне составили около 43,5 миллионов человек. Большинство экспертов считает, что главными причинами таких потерь было следующее:

1. Репрессии конца 30-х годов, практически обезглавившие Красную Армию незадолго до начала Войны.

2. Глобальные просчёты генералиссимуса Сталина в оценке стратегических планов ефрейтора Гитлера.

3. Бездарное тактическое и стратегическое мышление Верховного. Стремление заставить подчиненных выполнять все его директивы любой ценой, что часто приводило к провалу операций и огромным людским потерям.

По сути каждый приказ Сталина заканчивался указанием: "не считаться с жертвами". Победа в этой страшной Войне была достигнута благодаря героизму людей на фронте и в тылу, вопреки убогому руководству и оперативному невежеству вампира «всех времён и народов».

Ещё были слышны отзвуки отгремевших сражений, а в воспалённом параноидальном мозгу тирана уже выстраивались новые страшные планы.

Все силы послевоенной науки и техники были брошены на создание оружия массового поражения (атомная и водородная бомбы) и средств их доставки на территорию придуманного врага.

За год до окончания Войны по решению Государственного комитета обороны была проведена преступная акция - депортация крымских татар в отдалённые районы Урала, Сибири и Средней Азии. Лишь спустя двадцать лет все обвинения с крымских татар были сняты.

Такая же участь постигла и жителей Чечено-Игушской АССР. В феврале 1944 года проводилась насильственная депортация (операция «Чечевица») чеченцев и ингушей в Среднюю Азию и Казахстан.

В августе 1946 года вышло Постановление ЦК ВКП(б) "О журналах "Звезда" и "Ленинград", которым в самых хамских партийных формулировках были практически уничтожены выдающийся писатель Михаил Зощенко и великая поэтесса Анна Ахматова.

Затем главные «эксперты» в области классической музыки Сталин и Жданов взялись за оперу Вано Мурадели "Великая дружба". Постановление ЦК ВКП(б) "Об опере "Великая дружба" В.Мурадели" от 10 февраля 1948 года осудило композитора, обвинив его творчество в «формалистическом направлении в советской музыке, как антинародном и ведущем на деле вообще к ликвидации музыки».

На печально знаменитой августовской сессии ВАСХНИЛ 1948 года, проведенной по согласованию со Сталиным, академиком-шарлатаном Трофимом Лысенко был вынесен жёсткий приговор генетике, что на долгие годы затормозило в нашей стране важные направления в медицине, сельском хозяйстве и микробиологии.

В эти же годы на Западе были сформулированы главные положения новой науки - кибернетики, которую сталинские сатрапы и мракобесы сразу же объявили буржуазной лженаукой, что отбросило нашу страну на много лет назад.

В 1947 году в СССР прокатилась новая волна политических репрессий. Всё началось с решения Бюро Совета Министров СССР о немедленном роспуске «Еврейского антифашистского комитета». Его члены были обвинены в антисоветской пропаганде и связи с представителями иностранной разведки. 12 января 1948 года был убит в Минске Соломон Михоэлс по личному приказу Сталина. Нет человека - нет проблемы.

Постепенно волна антисемитизма захлестнула все области культуры, науки, медицины и техники. В конце концов это вылилось в кампанию по «борьбе с безродным космополитизмом», проходившую в 1947-1953 годах.

Кульминацией этих акций стало так называемое «дело врачей-отравителей», сфабрикованное по доносу врача Кремлёвки и по совместительству внештатного сотрудника органов госбезопасности Лидии Тимашук. Вскоре после смерти Сталина арестованные по «делу врачей» были освобождены, реабилитированы и восстановлены на работе.

В начале 1949 года по прямому указанию Сталина, параноидальные страхи которого к тому времени уже достигли апогея, было развёрнуто так называемое "ленинградское дело". Выполнять волю маньяка с обычным рвением взялись Маленков и Абакумов. 1 октября 1950 года спустя час после оглашения приговора все фигуранты дела – выдающиеся государственные деятели - были расстреляны.

Справедливости ради следует заметить, что сеть продолжающихся репрессий и отсутствие видимого улучшения уровня жизни населения умело компенсировалось ежегодными снижениями цен, которые вызывали всеобщее ликование народа. Каждое 1 марта, начиная с 1948 года, пять лет подряд люди с надеждой открывали газету "Правда", где публиковались постановления Совета Министров СССР и ЦК ВКП(б) о снижении  государственных розничных цен на товары массового потребления.

По официальной версии 5 марта 1953 года смерть, наконец, прибрала кровавого тирана И.В.Сталина. Страна погрузилась в глубокий, а порой истеричный траур. Прощание с вождём превратило Москву в Ходынку XX века. Его смерть принесла новые человеческие жертвы.

После непродолжительной подковёрной борьбы Председателем Совета Министров стал Маленков, а Первым секретарём ЦК КПСС – Хрущёв. С Берией они совместными усилиями расправились уже в середине 1953 года. А в феврале 1955 года сталинскому придворному шуту Хрущёву (чего только стоили ночные развлечения на даче у вождя!) удаётся сместить Маленкова и стать по сути единоличным правителем СССР.

В 1954 году состоялся пленум ЦК КПСС, который принял постановление «О дальнейшем увеличении производства зерна в стране и об освоении целинных и залежных земель». Люди работали и жили в нечеловеческих условиях. Неудивительно, что всё это называлось «битва за урожай».

Правда результаты этих невероятных усилий и лишений были далеки от ожидаемых и в конце концов привели в начале шестидесятых к существенному повышению цен на основные продукты сельскохозяйственного производства. Повышение цен явились толчком к восстанию жителей Новочеркасска, длившемуся всего четыре дня. В Новочеркасск была направлена комиссия Президиума ЦК КПСС во главе с А.И.Микояном (1895-1978), считавшимся в руководстве страны наиболее гибким переговорщиком. Но в Новочеркасске его талант переговорщика дал сбой. Протест жителей города был подавлен самым беспощадным образом. Этот локальный народный бунт и количество жертв при его подавлении по сей день остаются в России одной из самых закрытых тем.

В эти же годы Хрущёв начал кампанию по насильственному расширению посевных площадей кукурузы везде, где только можно и даже где нельзя.

 Н.Хрущёв рекламирует производство кукурузы.

 Народ радостно распевал частушки, где были строчки: «Больше нужно поглощать /Кукурузу - вашу мать».

В последние годы правления Хрущёва короткая оттепель стала замещаться заметным похолоданием, что проявилось уже в традиционном для руководителей СССР вмешательстве в дела культуры и искусства. Так, 1 декабря 1962 года во время посещения Хрущёвым выставки авангардистов в Манеже он устроил отвратительный разнос авторам картин, ставшим впоследствии всемирно известными художниками. Там впервые из уст руководителя государства в лицо творцам было брошено безобразное – «пидарасы».

Важнейшим позитивным фактором почти десятилетнего правления Хрущёва был его доклад «О культе личности и его последствиях», сделанный 25 февраля 1956 года на ХХ съезде КПСС. После этого была развёрнута кампания по реабилитации огромного множества жертв сталинских репрессий как отбывающих различные сроки в страшных лагерях ГУЛАГа, так и посмертно, что было крайне важно для семей репрессированных.

Состоявшийся в октябре 1964 года пленум ЦК 1964 года обвинил Хрущёва в «субъективизме и волюнтаризме» и освободил от всех занимаемых должностей с официальной формулировкой «по состоянию здоровья».

РПЭО

В 1978 году меня пригласили на работу в качестве Главного технолога в Республиканское производственно-эксперементальное объединение (РПЭО). Эта организация объединяла семь филиалов по всей Украине, занимающихся производством сувенирной продукции. Тут была огромная номенклатура самых разнообразных технологий – от ручных авторских работ до массовых промышленных технологических процессов. Это литьё и штамповка, ткачество и вышивание, резьба по дереву и инкрустация, горячие эмали и скань, многое другое. В творческом смысле это был самый приятный период в моей трудовой деятельности. Кроме того, я был членом республиканского художественного совета, где принимались к производству образцы новой продукции, созданные талантливыми художниками и лучшими гравёрами Украины. И всё было бы хорошо, если бы не противная склочная обстановка, которую насаждал генеральный директор фирмы. Первые два-три года я этого старался не замечать, но дальше – больше, и в конце концов после очередного малоприятного разговора с шефом я вынужден был искать новое место работы. Скажу без ложной скромности, что за пять лет моей там работы удалось сделать довольно много. К сожалению, впоследствии фирма практически очень быстро рассыпалась, чего, впрочем, следовало ожидать.

Дела семейные (продолжение)

Папа продолжал писать стихотворные фельетоны и юморески, обличая, как тогда говорилось, разнообразные социальные недуги внутри страны и развенчивая происки международного империализма. Его публиковали на страницах многих газет и журналов Украины, он уже стал постоянным автором стихотворных фельетонов союзного юмористического журнала «Крокодил» и украинского юмористического журнала «Перец», писал интермедии и скетчи для ведущих эстрадных мастеров разговорного жанра.

Одновременно с работой для артистов эстрады папа продолжал писать сатирические и юмористические стихи. С 1955 года по 1970 год у него последовательно вышли шесть книжек:

1955 год  «Наболевший вопрос» в библиотеке «Крокодила», издательство «Правда», Москва;

1956 год  «Разрешите побеспокоить» в соавторстве с А.Костовецким и Е.Чеповецким, издательство «Радянский письменник», Киев;

1960 год    «Белые вороны», издательство «Советский писатель», Москва;

1966 год «В порядке зарядки» в библиотеке «Крокодила», издательство «Правда», Москва;

1967 год   «Головна перешкода» на украинском языке в папином переводе, издательство «Радянська Украина», Киев;

1970 год    «По движущимся целям», издательство «Радянский письменник», Киев.

Вечером семья собиралась за обеденным столом - обсуждалось происшедшее за день. В основном это касалось работы родителей и новостей в стране и мире. Нашими школьными делами, как мне помнится, занимались мало, поскольку Ира и так была круглой отличницей, но и я был избавлен от мелочной опеки. Родители считали, что дети не нуждаются в жёстком прессинге, и что дети, как и нации, имеют право на самоопределение, поэтому они лишь деликатно корректировали генеральную линию нашего развития. Нас миновали нудные нотации и пустопорожние нравоучения.

21 ноября 1954 года Ира выходит замуж за симпатичного молодого человека – Марата Берковского. Он легко вписался в нашу семью.

1960 год. Моя сестра Ира и её муж Марат.

В 1956 году я закончил середнячком школу. В институт не поступил (очень мешала пятая графа), пришлось идти в вечерний техникум и работать. Я пришёл учеником слесаря на завод, где всего девять лет назад директором был папа, и совершенно незаслуженно получал к себе особое отношение, греясь в лучах доброй памяти людей о папе.

В сентябре 1957 года неравновеликими усилиями Марата и Иры на свет божий был произведен Дима, он же Владимир Маратович, внук-первенец. Любимец дедушки и бабушки. Терем-теремок разрастался. Весной 1961 года у Иры и Марата родился второй сын – Лёшик (Алексей Маратович).

В начале 1965 года папа перенёс тяжёлый инфаркт, и мама вынуждена была выйти на пенсию, чтобы иметь возможность ухаживать за папой. Тогда из инфарктного состояния выводили очень долго. Мамиными молитвами и заботой удалось уже через два месяца поставить папу на ноги. Он вновь приступил к активной творческой деятельности.

В середине ноября 1973 года с папой случился второй обширный инфаркт. Его госпитализировали в хирургическое отделение Октябрьской больницы. Каждое утро перед работой Таня бежала в больницу, чтобы папу покормить и сделать всё необходимое. Мама или Ира приходили днём, говорили с врачами, со страхом заглядывая им в глаза, пытаясь уловить хоть искорку надежды. Врачи честно говорили, что всё должно определиться десятым кризисным днём. Но папа его не пережил. 27 ноября 1973 года ушёл из жизни наш дорогой папа. Папу похоронили на писательском участке Байкового кладбища.

1970 год. Родители.

Первые дни на маму страшно было смотреть. Она почти не плакала, непрерывно курила и стонала. Но мы понимали, что только время и какая-то деятельность смогут вывести маму из этого состояния. Последние годы после выхода на пенсию мама подрабатывала печатанием на машинке. Мама целый день выбивала эту дробь, отрываясь лишь на приготовление еды к нашему приходу с работы. Постепенно горе уходило на второй план, уступая позиции энергично пульсирующей жизни. Приходя с работы, мы получали подробнейший отчёт обо всём, что происходило вокруг нас и в мире, разумеется, в интерпретации государственных радио- и телевизионных каналов. При этом мама всегда с улыбкой говорила, что естественнее было бы, если бы эту информацию приносили мы.

Мама, как всегда, очень много читала, отдавая предпочтение толстым журналам, которые в восьмидесятые годы становились в какой-то мере трибуной свободной литературы. Мама просеивала прочитанное через себя и открывала нам доступ к наиболее интересным на её взгляд произведениям.

К сожалению, маму стали очень беспокоить боли в сердце. Врачи поставили неутешительный диагноз – стенокардия, или грудная жаба. Приступы удавалось снимать при помощи нитроглицерина. Татьяна работала по-прежнему на Русановке в «Снабпроекте», а я - в РПЭО. Таня весь год тяжело болела, вынужденно обращаясь к врачам - психоневрологам. Кроме того, её ослабленный организм одолевали беспрерывные инфекции и простуды. А нужно сказать, Таня всегда очень тяжело переносила и переносит даже небольшую температуру. На этот случай у мамы был своеобразный тест. Она заходила в комнату, где лежала Танюха, и спрашивала: «Хочешь жареной картошки?», и если в ответ звучало: «Да», то мама с улыбкой констатировала: «Значит не смертельно» и удовлетворённо шла жарить Танино любимое блюдо. Огорчало, что мама стала быстро уставать. Её слабым звеном, помимо сердечных проблем, оказались ещё и ноги. Всё чаще мы слышали от мамы шутливую фразу, произносимую всерьёз: «Дети! Вы хотите иметь маму? Дайте ей посидеть». Но мы по глупости своей не понимали всей серьёзности этого вопроса. А стенокардия беспокоила маму всё больше и больше. В конце концов удалось в частном порядке найти маме врача-кардиолога, доктора Сашу, как мы его называли, работавшего в городской скорой помощи. Это был очень хороший врач и интеллигентный молодой человек, которому удалось долгие годы поддерживать в маме жизненные силы не только медикаментозно, но и чисто по-человечески. Мама в нём души не чаяла и всегда ждала его визита как панацею. Кроме того, он - единственный из врачей, у которого хватило ума не запрещать ей курить, понимая, что бросание принесёт больше вреда, чем пользы.

СКТБ

После моего увольнения из РПЭО я перешёл на работу в Специальное конструкторско-технологическое бюро Медтехники. После моего более чем двадцатипятилетнего производственного опыта здесь мне всё поначалу было просто омерзительно. Пауки в банке. И всё же как-то удалось подавить в себе это чувство отвращения к окружающей там обстановке и даже продвинуться по служебной лестнице от заведущего отделом до главного инженера и заместителя директора по науке. Это было так называемое перестроечное время – время полнейшего разгула псевдодемократии. И мой карьерный рост в этом институте дважды проходил через выборный процесс. Поначалу я был избран заведующим отделом, а год спустя ещё и председателем Совета трудового коллектива института. Очередная бессмысленная общественная должность, гордо называемая "народный директор".

Чернобыль

(Отступление №2)

Пришла весна 1986 года. 26 апреля на Чернобыльской атомной электростанции произошла самая страшная за всё существование человечества техногенная катастрофа. Двое суток ни одного официального заявления, никакой информации. Об этой трагедии написаны тысячи страниц, в которых произошедшее, мягко говоря, выглядело далеко не всегда правдоподобно. Лишь 28 апреля 1986 года в 21.00 ТАСС передало невнятное информационное сообщение: «На Чернобыльской атомной электростанции произошел несчастный случай. Один из реакторов получил повреждение. Принимаются меры с целью устранения последствий инцидента. Пострадавшим оказана необходимая помощь. Создана правительственная комиссия для расследования происшедшего». Но самое ужасное заключалось в официальных заявлениях руководства страны и видных учёных, причастных к атомной энергетике. Это было бесстыдное враньё с летальным исходом огромного множества людей. Без боли и стыда не могу вспоминать тёплые солнечные дни конца апреля – начала мая 1986 года. Люди с детьми, как обычно, вышли на первомайскую демонстрацию, не была даже отменена в Киеве Велогонка Мира. Мы же весь трагизм ситуации знали уже 27 апреля от нашего близкого приятеля Ефима Марковича Левина - начальника Управления ремонтно-монтажных работ, которое было в числе первых привлечено к ликвидации последствий Чернобыльской катастрофы. Мы были вовлечены во всяческие бессмысленные предохранительно-защитные мероприятия. Жили при тщательно закупоренных окнах, принимали йод и пили красное вино.

Дела семейные (продолжение)

Эти события очень заметно повлияли на мамино самочувствие. Приступы стенокардии участились, и количество принимаемых таблеток нитроглицерина становилось всё больше и больше. В первые месяцы 1989 года у мамы приступы стали лавинообразно нарастать. Мама глотала до десятка  шариков нитроглицерина. Доктору Саше всё труднее и труднее удавалось их купировать. И однажды, понимая своё бессилие в домашних условиях, он отвёз маму в больницу. Мы приходили к маме ежедневно, понимая, что она очень больна, но до конца не осознавая трагизма ситуации. Рано утром раздался телефонный звонок. Так 17 марта 1989 года ушла из жизни наша дорогая любимая мама. Теперь в одной могиле на Байковом кладбище нашли своё вечное пристанище самые дорогие нам люди.

В конце 1988 года Танюша побывала в гостях у своей подруги Ларисы в Америке, откуда она привезла видеомагнитофон фирмы  JVC, который нам удалось продать с помощью моего друга Миши Грановского. Это позволило уже в январе 1989 года к моему 50-летию при помощи всё того же всемогущего Миши приобрести за те же деньги «Запорожец» последней модели, называемый в народе «мыльницей». Как это ни странно, мы очень любили эту консервную банку. Позднее у нас появилась «Таврия».

ИСХОД

Сегодня мне, пожалуй, уже и не вспомнить, кем в нашей семье впервые  была произнесена  фраза: «А не уехать ли нам отсюда к такой-то матери?!». Помню только точно, что не мне. Зато я твёрдо знаю, что активными проводниками этой идеи стали Марат и моя Таня. Этому способствовали манящие письма Таниной бывшей сослуживицы и приятельницы, которая к тому времени вместе с семьёй уже около двух лет жила под Леверкузеном. В её письмах, изобилующих вполне понятной эйфорией от ярких красок новой жизни, было достаточное количество манящих доводов, которые в конечном итоге не могли не повлиять на принятие окончательного решения. И хотя при этом я чувствовал себя Козлевичем, охмуряемым ксёндзами, пал и мой последний бастион.

Надо сказать, что жизнь в Украине начала девяностых превратилась в постоянно действующую головоломку. Менялись не только бытовые условия, разумеется, к худшему, но и ежедневно, как в калейдоскопе, менялись законы, которые загоняли страну в тупик. И мы, работающие в то время на достаточно ответственных должностях, приходили в отчаяние от необходимости внедрения этих поспешно состряпанных законов в жизнь.

В то время я уже третий год работал Генеральным директором НПО «Электроника». И несмотря на вполне успешную финансовую деятельность нашего предприятия, с каждым днём становилось всё сложнее управлять большим хозяйством. Люди получали зарплату мешками пустопорожних бумажек, за которые ничего толком нельзя было купить. Прилавки ощеривались на покупателей своими пустыми внутренностями, как беззубые стариковские рты. В стране воцарилась разруха. Страшно вспоминать. Обшарпанные стены домов, грязь, зловонные гниющие мусоросборники, неработающие лифты и перманентный ремонт коммуникаций, точнее его имитация, лишающий на долгие месяцы жителей горячей воды, а иногда и холодной. Как говорят в Одессе, «...чтоб они так жили!» Но самое страшное, что ко всему этому мы постепенно стали привыкать, а многое даже перестали замечать. И вот на таком фоне пророчески прозвучало: «ЕХАТЬ НАДО!».

Когда решение было принято, всё закрутилось в головокружительном  темпе. Мы стали частью чудовищной очереди к немецкому посольству, чтобы получить бланки заявлений и анкет для выезда на ПМЖ в Германию. Эта очередь имела все необходимые признаки мерзости нашей жизни. Люди томились под палящими лучами солнца, мокли под затяжными дождями, превращались в снежных баб во время зимнего ненастья. В толпе распространялись странные слухи о взяточничестве в стенах посольства, о выборочно предвзятом отношении к несчастным очередникам могущественного консула Германии в Украине господина Курта Шатца. Надо заметить, что спустя несколько лет он был снят с работы, став одним из фигурантов по делу о взяточничестве за незаконное оформление въездных виз. Вдоль очереди по-хозяйски расхаживали подозрительные типы, предлагая растерянным людям за соответствующее вознаграждение стремительное продвижение по очереди или даже официальные посольские бланки. Мы, преодолев все стадии нервотрёпки, всё же отстояли очередь, сдали необходимые документы, продолжая жить и работать в ожидании решения немецких властей.

Как ни странно, решение пришло достаточно быстро. Подготовка к отъезду набирала темп. Судорожно искались покупатели на квартиру, дачу и машину. Параллельно мы легкомысленно, как показало самое ближайшее будущее, учили немецкий язык. Я самонадеянно считал, что новый язык покорится столь же легко, как покорялось мне до сих пор многое в жизни.

За три месяца до отъезда мы объявили об этом на своих работах. Это оказалось делом нелёгким, причём, как это ни странно, с обеих сторон. Руководство отнеслось с пониманием, сожалея лишь о потере важного звена своего управленческого аппарата. Я даже был оставлен практически до отъезда на должности консультанта. Оставшееся до отъезда время мы расходовали на имитацию интенсивного изучения немецкого языка, на встречи-расставания «со слезами на глазах» с близкими нам людьми и на подготовку вещей, без которых, как нас убеждали всезнайки, просто невозможно было начинать эмигрантскую жизнь.

Отъезд был назначен на 3 января 1994 года. Пошла череда отвальных и прощаний. Сослуживцы, друзья, родственники. Всё это было очень сердечно, тепло и трогательно, но требовало больших душевных усилий. Тяжелее всего были прощания с нашими могилами на Байковом кладбище.

Отъезд

Новый Год мы отпраздновали в окружении ближайших родственников и друзей у нас на Кавказской. Царило странное настроение. Это была смесь неподдельной грусти, предотъездной лихорадки и эйфории от ожидаемого. Спустя два дня на привокзальной площади, откуда отходил наш автобус, собралась целая толпа провожающих. В тот день в Киеве была ужасная погода. То ли минус, то ли плюс. Под ногами - чавкающая каша грязного полурастаявшего снега, а с неба непрерывно сыпался то ли дождь, то ли снег. Да и глаза у большинства были на мокром месте.

В 9-00 автобус отъехал. Не стану описывать безобразные перипитии, связанные с пересечением границ. Унизительные шмоны и жадно шныряющие глаза пограничников. И всё же эти испытания мы прошли практически без потерь. Уже 5 января посреди ночи нас выгрузили в месте нашего предварительного пребывания - недалеко от Дортмунда в лагере Унна Массен.

Утром сквозь стёкла окон тёплым дыханием нас разбудили солнечные импортные лучи. Я выскочил на улицу и не поверил собственным глазам: передо мной стояли зелёные деревья среди цветущих сочных кустов. На термометре, висящем над входом - плюс 15 градусов. Я жмурился на солнце, как мартовский кот, и довольно урчал. Но быстро завертелся немецкий орднунг. Появился хауз-мастер, это по-нашему и управдом, и слесарь, и дворник в одном лице, и повёл нас на расселение. Каждой семье была выделена скромно меблированная, но со всем необходимым, комната.

Карантин

Через неделю после нашего появления там, 11 января мне исполнялось 55 лет. Получив первое социальное пособие, мы себя почувствовали, если не Ротшильдами, то людьми, которым доступно многое. В результате стол ломился от изобилия всякой вкуснятины, о существовании которой мы даже мечтать не могли. Тёплая солнечная погода, запахи цветущих кустов, напоминающие ароматы южного курорта, полнейшее безделье и шикарный праздничный стол привели всех и в первую очередь именинника в эйфорическое состояние. Спустя пару дней нам сообщили, что райский карантин закончился и назначили день отправки в Кёльн.

Корабль

По прибытии в Кёльн, нас, счастливчиков, распределили на временное жильё на теплоход с многозначительным названием «Фортуна», стоящий на приколе у одного из кёльнских причалов. Это считалось наихудшим вариантом. Основным недостатком жизни иммигрантов на теплоходе было то, что у них высчитывали ¾ социального пособия, оставляя только карманные деньги. На теплоходе была организована трёхразовая кормёжка. Мы получили ключи от каюты, представляющей собой крохотную двухместную кабину, правда с душем и туалетом. Всё было достаточно комфортно, но находиться в ней можно было только лёжа. Поэтому все высыпали наверх в кают-компанию, где собирался настоящий Вавилон. Цыгане, югославы, африканцы, не то китайцы, не то вьетнамцы и обильная порция евреев, которые официально именовались контингентными беженцами. Каждая этническая группировка держалась обособленно, но говорили все одновременно, вынужденно перекрикивая друг друга. Полчаса нахождения в этом пёстром мультинациональном обществе гарантированно обеспечивало сильнейшую головную боль.

Главной заботой живущих на теплоходе был поиск постоянного жилья. Мы брались на учёт в жилищных конторах и внимательно просматривали объявления в газетах. Среди обязательных дел были регулярные визиты в социальное ведомство и раз в три месяца посещение биржи труда. Всё это носило абсолютно формальный характер, потому как никто нам никакой работы предлагать не собирался. В то время в Германии 10% трудового населения были безработными. Кому при этом нужны были пожилые иностранцы, да ещё и безъязыкие? Чиновники биржи труда исправно ставили отметки в наших бегунках, т.к. без этой отметки нам не начисляли социальную помощь. По сути это был бег на месте. Мы очень быстро поняли, что слишком поздно решились на эмиграцию. Фактически уже начиная с 45-летнего возраста иностранец в Германии был обречён на праздное существование, обеспечиваемое существующей социальной системой.

Квартира в Кёльне

После длительных поисков мы нашли квартиру в малоэтажном районе города - Брюке. Квартира располагалась в небольшом шестиквартирном доме с двумя полноценными этажами и мансардой. Выходящие на улицу балконы горели пунцовой геранью. Предлагаемая нам квартира находилась на первом по-нашему этаже, а по немецким стандартам этот этаж называется "эрдгешосс". Квартира была совершенно пустой, а потому казалась очень большой. Её общая площадь – 60 кв. метров  полностью соответствовала установленным стандартам социального жилья. Две отдельные комнаты (спальня, выходящая окнами в зелёный двор, и гостиная с окнами на улицу), вполне приличная кухня, ванная, совмещённая с туалетом, небольшая кладовка, хороший балкон и персональное помещение в подвальном этаже, называемое здесь келлером.

Мы уже в Германии.

7 июня мы подписали договор о найме и 15 июня въехали теперь уже в нашу квартиру, где живём и по сей день. На обустройство нашего жилища социальное ведомство выдало значительную сумму, которой нам хватило почти на всё. В конце июля стараниями Тани наша квартира приобрела вполне жилой вид, и мы уже с удовольствием возвращались домой. Да, да, именно домой. Как ни странно, это чувство у нас появилось почти сразу. Да и город достаточно быстро завоевал наши сердца.

Языковые курсы

1 марта 1994 года нас призвали под знамёна высших языковых курсов для "академиков". Так в Германии называются люди с высшим образованием. В течение шести месяцев пять раз в неделю по шесть часов в день мы погружались в немецкий язык, не понимая ровным счётом ничего из того, что изливалось на наши головы.

В августе – сентябре мы с женой успешно закончили шестимесячные языковые курсы. Эти довольно интенсивные курсы, к сожалению, мало что нам дали. Я думаю, что, если бы мы сразу после курсов окунулись в немецкую среду, то даже те разрозненные сумбурные знания, полученные на них, нам бы очень пригодились. Но мы быстро поняли, что работа нам не светит, а следовательно ни о какой немецкой среде не стоило и мечтать. Правда, нужно честно признаться, что мы были настолько закомплексованы, так стеснялись своего незнания языка, что даже тогда, когда и могли что-то пролепетать по-немецки, всё равно открыть рот не представлялось возможным. Я рассылал бесконечные вербунги или резюме, получая нужную информацию на бирже труда. По моей трудовой книжке меня можно было предлагать в качестве слесаря, чертёжника, техника и инженера, тщательно скрывая при этом моё постыдное управленческое прошлое. В результате отовсюду пришли отказы по двум причинам: возраст и плохое знание немецкого языка. Теперь нужно было срочно находить себе какое-то занятие, чтобы от безделья «с ума бы не сойти».

К началу 1995 года иллюзии, связанные с надеждами на наше трудоустройство, окончательно развеялись, и мы стали выстраивать свою жизнь по двум генеральным направлениям. С одной стороны – попытка себя занять чем-либо осмысленным, а с другой, осознав наконец, что находимся в центре Европы, мы с жадностью людей, старательно упрятанных в прошлой жизни за железным занавесом, набросились на возможность посмотреть не доступные до сих пор нам города и веси.

Кёльн

Кёльн сразу и по праву завоевал место в моём сердце. Мне было интересно всё, что относилось к непростой, а порой даже трагической двухтысячелетней истории города. Достаточно только вспомнить, что в мае 1942 года в результате ковровых бомбардировок британской авиации Кёльн был уничтожен более чем на 90%.

 1945 год. Так выглядел Кёльн

 Лишь два зуба – башни чудом уцелевшего великого Кёльнского собора, как бы оскалившись на весь мир, горестно возвышались над бесконечными руинами города. Но говорят, что уже в шестидесятые годы в Кёльне нельзя было обнаружить последствий этой страшной Войны. Я потратил много месяцев на знакомство с городом и его достопримечательностями. Изучал в пределах моих языковых возможностей материалы о нём, проникая в тайны его возникновения и дальнейших этапов градостроительства.

Это увлечение привело меня к идее попробовать себя в качестве экскурсовода. Я предпочитал проводить экскурсии с небольшими группами туристов. «Слух обо мне прошёл по всей...». Мне часто звонили совершенно незнакомые люди с просьбой погулять с ними или их гостями по Кёльну. Я украшал страницы кёльнской истории различными найденными мною любопытными легендами, забавными более или менее достоверными побасенками, а порой и неожиданными даже для самого себя экспромтами. В конечном счёте моё увлечение достопримечательностями города нашло своё отражение в написанной мною в 2013 году книге «Золотые россыпи Кёльна».

Времяпрепровождение

Все активные годы нашего иммиграционного периода были окрашены увлекательными экскурсиями внутри Германии и интереснейшими поездками по странам Европы. Кроме того, мы побывали в Америке и Израиле. Мы посещали концерты звёзд мировой и отечественной музыки, а также многочисленные атрепризные спектакли из Москвы и Питера. Допускаю, что может сложиться ложное впечатление, будто наша жизнь состояла только из праздных развлечений. Нет, мы продолжали трудиться на наших общественных поприщах и даже позволяли себе немножко подрабатывать. Но в нашем распоряжении по-прежнему оставалось ещё достаточно свободного времени, да и желания тогда ещё не начинали угасать. Поэтому мы старались не пропускать ничего, что могло представлять интерес.

Клуб. Библиотека

Весной 1995 года мне позвонил некто Бронфман Алик (так он представился) и предложил встретиться для организации клуба, который смог бы объединить изнывающих от безделья людей для совместного проведения досуга. Александр Михайлович Бронфман – учёный эколог, доктор наук, профессор, умница и лёгкий в общении человек. Уже к лету в подвале туристического бюро начал функционировать созданный нами Клуб научно-технической интеллигенции. Несмотря на довольно дурацкое название Клуб быстро развил активную многостороннюю деятельность.

При Клубе работали курсы немецкого языка, детская художественная студия, открылась библиотека художественной литературы на русском языке. Сегодня эта библиотека является крупнейшим (свыше 16000 томов) в земле Северный Рейн-Вестфалия собранием художественной литературы на русском языке. Главным её организатором и идеологом стала моя жена. Уровень предлагаемой литературы, атмосфера и популярность библиотеки в огромной мере являются Таниной заслугой.

Газета

Под крышей клуба родилась газета «Круг», вдохновителем и главным редактором которой был Александр Бронфман. При нас газета за пять лет из 12-полосной стала 32-полосной, её тираж вырос от 200 до 10000 экземпляров.

1999 год. Сотрудники газеты «Круг» (слев а направо): Л.Овецкий, Л.Волков, В.Золотаревский, Л.Арнаутова, А.Бронфман, М.Спектор, Л.Когосов, Е.Бурлина, Г.Пакман.

 Причём это происходило при отсутствии какого-либо финансовой поддержки извне. Мы достойно выглядели на всемирных конгрессах русской прессы в Москве (1999), в Нью-Йорке (2000) и в Киеве (2001). Я могу это утверждать, поскольку был, как заместитель главного редактора, участником всех трёх конгрессов, где газета «Круг» была названа в числе лучших зарубежных изданий. И это при том, что еврейская тема в ней была главенствующей.

Еврейство

(Отступление №3)

Прочитал книгу Игоря Губермана и Александра Окуня «Путеводитель по стране сионских мудрецов». В ней поразительный сплав еврейского юмора, ярких описаний всех значимых мест, энциклопедических знаний и абсолютно наплевательского отношения к истории как науке, а потому она читается с особым интересом и улыбкой. Жаль только, что эта милая многостраничная трепотня закончилась возмутительной, на мой взгляд, 34-ой главой, в которой авторы с изяществом стада слонов в посудной лавке превращают малоподготовленного читателя в активного антисемита. Разве можно, касаясь такой болезненной темы, действовать по принципу «ради красного словца не пожалею и отца»!

Как можно вообще о народе в целом  говорить столько гадостей и тем более о народе, к которому волею случая сам принадлежишь! Зачем таким талантливым и успешным людям понадобилось так цинично заигрывать с Чёрной сотней и ёрничать на темы о самоидентификации, национальном характере и национальной гордости евреев, забыв при этом о собственной просто человеческой гордости? Вообще, на мой взгляд, национальная гордость – это чушь. Гордиться можно умом, талантом, образованием, твёрдым характером, наконец, воспитанием, но не генетическим калейдоскопом ДНК, случайно собранным в каждом отдельно взятом организме. Я думаю, что национальные черты не закладываются набором ДНК, а создаются историческим и географическим фоном, в котором развивается та или иная человеческая группа или общность. Мне совершенно безразлично было бы знать, кто я по национальности, если бы так настойчиво и жестоко не напоминали об этом. Кажется, Ежи Лец когда-то писал: «Я – еврей, но не по той крови, которая течёт в жилах, а по той, что течёт из жил». Я не хочу жить, всё время  помня, что я еврей. Я хочу чувствовать себя просто человеком. Когда я слышу, что все евреи хитрые, жадные и трусливые (малый набор антисемита), то вынужденно, к стыду своему, становлюсь в оборонительную позицию и защищаюсь. Тогда и только тогда я педалирую на своём еврействе, восхищаясь чудом создания за столь исторически короткий срок государства Израиль, выдающимися достижениями евреев в области мировой культуры и науки, их вкладом в военное время и подвигами лучшей в мире разведки «Моссад». Хотелось бы завершить это горячее отступление высказыванием выдающегося деятеля сионистского движения Макса Нордау: «Евреи добиваются превосходства лишь потому, что им отказано в равенстве».

Холокост и современная Германия

Отступление №4

А теперь скажите какие чувства к Германии должен испытывать иностранец, приехавший в эту страну и ощутивший к себе такое отношение государства? Что касается нас с Таней, то мы не устаём мысленно благодарить Германию, судьбу и комплекс внешних обстоятельств, позволивших нам оказаться здесь. Я знаю, что найдутся такие, и думаю, их наберётся не мало, которые мне станут рассказывать о Второй Мировой Войне, о Холокосте и обвинять нас во всех смертных грехах вплоть до обвинения в предательстве миллионов жертв этой страшной Войны. Нет, нет и ещё сто раз нет! Нет тут никакого предательства.

Мы приехали в современное европейское демократическое государство, которое сегодня не должно нести чувства вины за содеянное фашистским режимом во главе с Гитлером и его бандой. И если руководство страны по доброй воле принимает законы, каким-то образом хоть частично компенсирующие страшное историческое прошлое, то честь им и хвала. Разве можно забыть, как 40 лет тому назад канцлер Германии Вилли Брандт у монумента жертвам фашизма в Варшавском гетто коленопреклонённо от имени всего немецкого народа просил прощения за преступления фашистского режима перед человечеством! Так правильно ли сегодня обвинять в злодеяниях фашистов современных немцев? Германия прошла длинный и тяжкий 70-летний путь после окончания Войны и всей своей послевоенной историей, мне кажется, доказала, что она имеет право двигаться вперёд без убийственного ощущения этой вины. «Не судите, да не судимы будете». Мне кажется, современное немецкое государство, признав и неся историческую ответственность за Третий рейх, создало все необходимые предпосылки - от этических и правовых до социальных и экономических - для еврейской эмиграции из СССР.

Вместе с тем оно никого не приглашало, не зазывало, не агитировало и не уговаривало. Так что это решение справедливо было бы рассматривать, как исторически-гуманитарную акцию. Германия, на мой взгляд, делает всё для легальных иммигрантов, чтобы они себя могли чувствовать спокойно, достойно и защищённо. Это касается и жилья, и медицины, и финансового обеспечения. Разумеется, всё познаётся в сравнении. Вот я и сравниваю с условиями жизни близких нам людей, которые по тем или иным причинам вынуждены были остаться в Украине и России. И если уже говорить о чьём-то предательстве, то именно руководства этих стран являются настоящими предателями своего народа и даже преступниками. Хотя следует признать - тема трудная и неоднозначная.

Евро

Пришёл 1999 год, который нанёс нам, получателям социальной помощи, мощный финансовый удар. С 1 января в Германии вместо старой доброй немецкой марки была введена единая европейская валюта - евро. Масштаб замены был определён, если говорить грубо, соотношением два к одному, то есть две марки обменивались на один евро. Теоретически в такой пропорции должно было измениться всё пространство денежного обращения. Но на деле это оказалось совершенно не так. Владельцы магазинов очень быстро сориентировались в сложившейся обстановке и стали ненавязчиво округлять цены в большую сторону, а затем обнаглели настолько, что на товарном ярлыке, не изменяя цифры, просто ставили наименование новой денежной единицы. Таким образом для нас, получателей и без того не слишком большого социального пособия, жизнь подорожала если не в два, то по крайней мере в полтора раза.

Гражданство

В начале 2006 года мы подали заявление на получение немецкого гражданства. Осложнялось это тем, что по новым правилам для получения гражданства нужно было сдать кроме языкового теста ещё и экзамен на знание немецких законов (конституции) и политического устройства страны. Нам установили срок сдачи – апрель. В панике приступили к интенсивной подготовке. Пришёл апрель, неся собой очередной ренессанс природы, пасхальную декаду, яростные футбольные баталии на всех европейских фронтах и наш вполне ожидаемый позор на экзаменах по гражданству. Но на удивление мы справились с этим с первого раза. Значит, мучения были не впустую! Теперь для полного ощущения себя гражданином Германии нужно было получить в бюргерамте документы о гражданстве, удостоверение личности (аусвайс) и международный паспорт (райзепасс). Правда, это стоило немалых денег. Но, как известно, за всё надо платить.

Старость.

Отступление №5

Неудержимо бегущие годы оказались значительно резвее моего сознания. А любовь к жизни во всех её проявлениях отказывалась примириться с неутешительными паспортными данными. Приходилось принимать возраст как награду за прожитые годы и жить дальше. Фраза «Живём дальше!» стала моим лозунгом.

Хоть и говорят иногда, что у кого-то была красивая старость, но чаще всего старость - это некрасиво. Я тут снова никак не могу согласиться с замыслом Всевышнего. Зачем человеку, высшему существу в природе, почти всегда так уродливо, а порой и мучительно уходить из жизни? Стыдно признаться, но я не люблю некрасивых, толстых и в чём-то ущербных людей. Нет во мне ни жалости к ним, ни милосердия. И это при том, что я сам, мягко говоря, далёк от совершенства. Поэтому я редко смотрюсь в зеркало.

Однако старость, как и всякая медаль, имеет две стороны. С одной стороны, чем дальше в лес, тем больше всяческих неприятностей, связанных со здоровьем, точнее - с нездоровьем. Помимо благоприобретенных хронических недугов и внезапных болячек организм настойчиво напоминает о разнообразных внешних признаках своего угасания. Интенсивно выпадают волосы там, где хотелось бы их иметь, зато они радостно пробиваются в тех местах, которые для этого вовсе не предназначены. Кожа лица и рук помимо привычных веснушек получает дополнительный декор за счёт печёночных или старческих пятен (лентиго). Мышцы разных частей тела становятся настолько дряблыми, что щёки и подбородок своими обвисшими брылами напоминают морду лица одного знакомого мне бульдога. Привычная лёгкая походка сменяется шаркающими шажками, интуитивно прощупывающими мнимые дефекты дороги, беспечно пропуская действительно подстерегающие неровности.

А что уж говорить о слабеющей памяти! Склероз крепчал! Жёсткий диск мозга прочно сохраняет память прошлого, а оперативная память, которая должна удерживать сегодняшние события, оставляет желать лучшего.

2015 год. Автор.

При этом у меня, человека с хорошим музыкальным слухом, появилась странная проблема – далеко не всегда могу воспроизвести даже хорошо знакомую мелодию. При этом малейшую фальшь других пока ещё слышу.

Есть ещё одна особенность, свойственная большинству пожилых людей. Чем старше становится человек, тем больше он теряет свою эмоциональность, приобретая не свойственную ранее чёрствость. Я думаю, что такое понижение предела чувствительности души является естественной защитой ослабленного старостью организма. Так, очевидно, задумано природой.

Но самый страшный недуг, который приносит старость, это угасание желаний. С болезнями можно более или менее успешно бороться при помощи медицины или как-то притерпеться, а при этом недуге медицина бессильна. Спасает только собственная воля и бескомпромисная борьба с одним из семи самых тяжких смертных грехов - унынием. Зато когда удаётся с этим справиться, начинаешь получать удовольствие даже от таких признаков старости, как ухудшение зрения или слуха. Тут, наконец, мы добрались до обратной стороны медали. И что ж, что плохо видишь, зато всё вокруг красиво, практически без недостатков! И что ж, что плохо слышишь, зато удаётся пропускать, как говорится, мимо ушей посторонние звуки и злобное шипение недругов. Зато обрушившаяся прорва свободного времени даёт возможность жить без режима, никому не подчиняясь, заниматься любимым делом (безделием) и испытывать радость от самого факта существования. Нужно продолжать жить, наслаждаясь каждым новым днём, не торопясь на свидание к беспринципной девушке с косой.

Книжки

Наступил момент, когда изобилие свободного времени стало утомлять. И я решил попытаться исполнить свою давнюю мечту - написать книгу о моих дорогих родителях. Мне уже давно не давала покоя потребность, переплетенная с чувством долга, изложить на бумаге всё, что я помню сам и те сведения, которые мне удастся собрать о родителях и их ближайшем окружении. Я думаю, что их вполне можно было назвать «последними из могикан». Это были живые люди со своими достоинствами и недостатками, на долю которых выпали революции и войны, голод и лишения, но самое ужасное - тяжкие годы унижений и растаптывания человеческой личности. И всё же они оставались интересными, благородными, порядочными, образованными и душевными людьми.

Но прежде чем приступить к этой работе, я решил попробовать себя в написании больших текстов. На протяжении целого года я ежедневно (365 дней) записывал всё, что происходило с нами. Так в 2010 году увидела свет моя первая книжка «365», которая к моему большому удивлению заняла более 250 страниц. Судя по весьма позитивным отзывам, мой дневник даже получил самостоятельную жизнь.

Это придало мне уверенности и я приступил к книге о родителях и их ближайшем окружении. Эта работа подарила мне больше года напряжённого и радостного труда. Книга «Щемящая радость воспоминаний» была опубликована в 2011 году. А дальше – больше. Я уже не мог не писать. Через год выходит моя следующая книжка «Хроника моей иммиграции», в которой я попытался без претензий на высокую литературу изобразить нашу новую жизнь и поразмышлять на эту тему, начиная от момента принятия решения об эмиграции и по настоящий день. Надеюсь мне удалось создать правдивую картину нашего бытия в Германии, главным фоном которого стали наиболее выразительные приметы пространства и времени.

Я уже писал, что в 2013 году появилась моя четвёртая книжка – «Золотые россыпи Кёльна». Во время частых прогулок по хитросплетениям улочек старого Кёльна я обратил внимание на обилие всевозможных пластических объектов – от монументальных памятников и скульптур до настенных барельефов и горельефов, расположенных на площадях, улицах и просто в жилых двориках, скрытых от стандартных туристических маршрутов. Эти великолепные образцы пластического искусства являются поистине звёздной россыпью на облике города.

Размышляя над очередным замыслом, мне подумалось, что фон, на котором проходила первая четверть века моей жизни (1939-1964), может быть интересен не только мне. Так в 2014 году родилась книжка «Пазл в четверть века», которая охватывает период жизни страны от военных лет и до завершения хрущёвского периода.

После завершения работы над этой книжкой я стал, как говорится, искать пятый угол. У меня было ощущение полной растерянности. Идей было достаточно, но мешали сесть за роботу события, обвалившиеся на Украину. Ни о чём другом думать не удаётся.

Тревожно сжимается сердце...

Валерий Золотаревский

                                                                                                         2016, Кёльн

77 ПРОЖИТЫХ ЛЕТ

• Редакция не несет ответственности за содержание блогов и за используемые в блогах картинки и фотографии.
  Мнение редакции не всегда совпадает с мнением автора.

  
  Оставить комментарий могут только зарегистрированные пользователи портала.

  Войти >>